Смерть – плохая примета - Оксана Обухова

– Маш, – остановился Савельев. – Я не про женскую дружбу. Я про сестру Шефилова и про то, что все сходится на ней.

– Нет! Все сводится к простому телефонному звонку! Тихон поменял решение после этого разговора! Ну вот еще представь. К тебе домой приезжает старый приятель, обвиняет тебя неизвестно в чем, в каком-то убийстве…

– И?

– Но ты спокойно после всех перетрясок болтаешь с кем-то по телефону.

– Да не поверю ни за что! Голова Тихона была занята нашими проблемами, не мог он просто так болтать с кем-то в этот момент!

– А если это просто случайный звонок?! Тот же адвокат мог перезвонить!

– Мог, – покорно согласилась Маша. – Но я в совпадения давно верить перестала.

Роман повесил голову, и минут десять, а может, все пятнадцать два беглеца топали в полнейшем молчании. Они уже давно перестали опасаться оставить следы на ровных участках дороги, уже ступали по двум параллельным полоскам дороги, так как в неясных серых сумерках легко попасть ногой на заросшую мхом колдобину или сучок, а ноги, как известно, спасают не только волков. Беглецов ноги спасают еще почище. Облава тут ведется уж совершенно – волчья…

Роман присел на поваленное дерево поправить сползшую обмотку на пятке, распрямился и взглянул на Марью:

– Знаешь… Чем больше думаю, тем больше понимаю, что ты права. Сегодня ночью нас перестреляли бы в том бункере. Тихон не зря мне про чеха при Сереже сказал. После этих слов Серега нас всех сам на тот свет отправил бы… Даже намекать-упрашивать не потребовалось бы…

– Почему? – подняла брови Марья. – При чем здесь чех?

– А ты что, разве не поняла? – пригляделся к подруге боксер и услышал абсолютно правдивый ответ:

– Нет.

Ну наконец-то –свершилось! Крашенная под золото голова – ГОЛОВА! – дала сбой.

Савельев выдержал театральную паузу, встал, поддернул ремень на брюках…

– Чех, Маша, – это чеченец. Поняла? – усмехнулся: – Неужели раньше не слышала?

– Ну-у-у… Может, и слышала когда-то…

– Повторяю. Чех – это чеченец.

– Ну и что! Ну чех, ну чеченец, какая разница?!

Нет, это не свершилось. Это – СВЕРШИЛОСЬ! Савельев с демонстративной укоризной помотал головой – мол, не догоняете, девушка…

– Разница, Маша, огромная, – напыжился. – Если чехи… если чеченская диаспора узнает, что Тихон держит где-то на фазенде их земляка… Как пушечное мясо, прошу заметить, мальчишку, который кусается… Это – все. Это конец. Тихона со всей его братвой на ножи поставят. Тот разговор даже Игнат правильно скумекал.

– И что?

– А то, что теперь вопрос стоит предельно просто – как быстро я сумею добраться до телефона.

– В милицию позвонишь? – совершенно искренне и прямодушно спросила жена художника, кардинально далекая от тонкостей этнических разборок.

Савельев несколько секунд наслаждался моментом.

– Какая милиция, Маша? – спросил тихонько. – Какая? Тут – чехи! Они весь аул… то есть фазенду за своего мальчишку вырежут!

– Прям уж так и… вырежут…

– За мальчика? Которого, как барана, на убой готовят? Маша… – Пауза и дальше громче: – Тихон – покойник! Он и так лет пять с пиковыми бодается! А за мальчишку за беспредел их вся Ичкерия стволами поддержит!

– А почему ты сразу не позвонил кому надо из дома Тихона? – справедливо поинтересовалась Маша.

Савельев неторопливо взял с места, и Марья, уважительно заглядывая в боксерское лицо, засеменила рядом.

– Нельзя, – ответил наконец Роман. – Долго мы могли бы не продержаться, а Тихон… Узнал бы через телефонную станцию, с кем я в Москве разговаривал, прирезал бы паренька сразу же и утопил в джипе вместе с нами. Поняла?

– Не очень…

– Пока Шеф знает, что я ни с кем не связывался, пока есть надежда нас выловить – мальчишка жив. Хотя… – сказал, немного подумав, – я бы на его месте парня вообще в живых оставил. Будет возможность для торга. За мертвого же – шкуру живьем сдерут. И вообще… О чехе – знают. Пришлось бы вместе с нами всех пацанов с точки тоже наглухо убирать…

– Как это? Почему?

– Чехи правды добьются, – жестко выговорил Роман. – Умеют языки развязывать. А так – парень жив, откупиться еще можно, и своя шкура цела останется…

– Какие ужасы ты говоришь, – зябко передернула плечами Марья.

– А это чтоб ты поняла, как важно скорее до телефона добраться.

– Кому звонить будешь?

– Вахе. Он мой хороший знакомый, борец. В большом авторитете среди своих.

– В авторитете… – задумчиво произнесла Марья. – Роман, прости, а ты… не из этих же будешь?.. Не из авторитетов?

– Я – нет. Но некоторые из моих приятелей из спорта ушли… как бы это сказать…

– В криминал?

– Приблизительно.

– Тогда – да, – подумав секунду, выговорила Маша. – Тогда все точно. Тихон не дал бы тебе дожить до боя. Замазал бы свою свору общей кровью, заставил бы молчать… А что твой Ваха предпримет?

– Маш, а тебе какая разница, что именно предпримет Ваха? Главное, что после этого Тихону будет не до нас с тобой.

– Добраться бы до телефона…

– Вот это – в точку!

Кажется, после некоторой разъяснительной беседы боксерский тренер почувствовал себя в любимой тарелке. Не телком, которого ведут, обмотав ноги подорожником, а тем, кем был на самом деле – бойцом, защитником.

Помогая Маше перебраться через поваленное поперек дороги бревно, Савельев чуть дольше, чем требовали приличия, задержал руку на тонкой гибкой талии…

«Черт! – отдернул ладони, пока девушка ничего не заметила. – Нашел время и место!»

А ведь нашел, подумал сразу и тоскливо. Может быть, единственную, выступающую вровень…

Не в спорте, не в достижении каких-то пьедесталов и силе духа – таких Савельев повидал достаточно: самоуверенных, самодостаточных, самолюбивых, самоутвержденных, самовольных… Само, само… Самостоятельных тоже хватало.

В Марье не было физической силы. Она не заставляла себя уважать, не боролась за равноправие и даже главенство… Она – просто стояла вровень. С достоинством, без похвальбы…

И слава богу, что она такая! Любую другую – спортсменку, например, или просто самоуверенную девицу, Сережа-борец не пропустил бы. Был бы настороже, старый черт. А эта… глазки вниз – поедем, Рома, домой, пищит. Отпустите, дядя, в туалет…

Роман задумался, сбился с ритма шага и тут же поймал на себе ласковый ободряющий взгляд.

Влип, понял еще более отчетливо. Эта простая забота в глазах била влет. Глаза говорили, спрашивали – как твои ноги, не надо ли отдохнуть? Не печалься, мы все успеем…

– Маш, а почему у вас с Марком детей не было? – выпалил внезапно и прикусил язык, поняв, что сморозил глупость, увлекся. Какие могут быть дети от наркомана?

– Выражение «пожить для себя» слышал? – грустно усмехнулась Маша. – Так вот – пожили. Я ж почти за год до того, как Марк из дома ушел, мгм… в близости стала ему отказывать. Надеялась – поймет. Если любит – начнет лечиться. Но он… В общем, ты сам все видел…

– Зато СПИДом не заболела, – неумело утешил Савельев.

– О, я знаешь как проверялась! Кровь на анализ сдавать как на работу бегала!

– Понимаю…

Дорога в две колеи по сосновому бору кончилась – уперлась в густую поросль кустов, и даже средняя полоска между песчаных тропок от колес затянулась невысокими кустиками.

– Ну и кустодром, – проворчал Савельев. На манер медведя в малиннике поломился вперед, стараясь, чтобы Машу не хлестало ветками.

Кусачий кустарник зло царапал голые ниже колен Машины ноги, разросшаяся за время бездействия дороги крапива нещадно жалила…

Стараясь не взвизгивать от укусов, Марья уворачивалась от острых высохших веток, но все же не убереглась – лодыжки и икры горели огнем.

Пытка цепкими зарослями окончилась метров через триста, старая дорога подобралась к границе кустов, дальше, метров на тридцать до автострады – полоса отчуждения: пустой участок, заросший жесткой, любящей болотистые места травой. Потом шоссе, и снова, за придорожной полосой отчуждения – кусты, кусты, кусты на той стороне дороги. За две минуты, пока беглецы подбирались к краю кустов, стараясь не потревожить ветки, по шоссе не проехало ни одной машины.

Савельев сел на корточки, выглянул из-под нижних, более жидких веток и некоторое время разглядывал окрестности. Потом тихо выругался и пополз назад, где на крошечном свободном пятачке его дожидалась Марья.

– Ну? – тихо спросила девушка. – Что?

– Ну и крюк мы с тобой, Машка, сделали! Это та же деревня, про которую Игнат говорил. Только тогда мы свернули к базе, проехав все дома, а теперь вышли к ее началу.

– Уверен?

– Я хорошо запомнил магазин, на который указывал Игнат: деревянная коробка, мангал под навесом, стоянка для фур.