Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин

экономические агенты, гордость социализма, – а обездоленные, оставшиеся не у дел маргиналы [Там же: 77].

Коуз и Ван пишут, что произошли важнейшие трансформации за счет четырех «периферийных реформ», которые представляли собой столь «тайное оружие» реформаторов, что даже китайским властям поначалу казались малозначимыми.

Во-первых, преобразилось сельское хозяйство, где вместо коммун стали появляться фермеры, мотивированные рынком, а не государством. Во-вторых, в городах допустили индивидуальную трудовую деятельность. При этом, поскольку коммунистические власти не стремились переходить к капитализму, индивидуальные предприниматели были ограничены в праве нанимать работников.

Тоже всё, как у нас. Но дальше начинаются интересные различия. Потенциальные китайские капиталисты стали обходить запрет в деле создания крупных предприятий с помощью местных органов власти. Они формировали большое число поселковых и волостных предприятий, которые считались, конечно же, государственными и могли нанимать на работу необходимое число людей, но средств для инвестиций не имели. Поэтому на самом деле за многими такими предприятиями скрывались частники, отстегивавшие, по всей видимости, красным коммунистическим чиновникам за «крышу» и соблюдение необходимых формальностей некоторую сумму из прибыли. В Китае это называлось прикрыться «красной шапочкой». По статистике такие предприятия считались государственными, но на деле функционировали почти как частные (хоть гарантия прав собственности предоставлялась отношениями с «крышей», а не законодательством страны) и уж точно как рыночные. Согласно опросам 88% таких предприятий были оценены как частные [Там же: 91].

Несмотря на все злоключения, предприятия эти быстро росли и развивались. Многие отзывались о них как о «самой динамичной части китайской экономики» и «локомотиве экономического роста и индустриализации на первом этапе реформ». Число крестьян, занятых на этих предприятиях, увеличилось с 28 миллионов в 1978 году до максимума в 135 миллионов в 1996-м. За тот же период доля волостных и поселковых предприятий в ВВП Китая поднялась с 6 до 26%, притом что и сам ВВП стремительно рос. Они обогнали государственные предприятия по темпам роста производства и производительности труда, хотя не имели преимущественного доступа к сырью, электроэнергии, кредитам и потребительским рынкам [Там же: 89–90].

Предприятия эти, как и крестьянские хозяйства, оказались очень эффективны благодаря дешевизне рабочей силы. Примерно 80% населения Китая в начале эпохи реформ жило на селе и не получало от государства даже гарантий выживания в случае голода. Понятно, что эти люди готовы были трудиться на своей земле хотя бы ради миски риса. А если земли на всех не хватало, то ради миски риса часть крестьян уходила работать в волостные и поселковые предприятия. Огромная скрытая безработица в крестьянской стране при общей нехватке капитала обусловила грошовые зарплаты и бесправие трудящихся. Это был самый настоящий дикий капитализм, лишь сверху прикрытый «красной шапочкой». Причем те гроши, за которые работали люди, позволяли поддерживать конкурентные цены на товары даже в ситуации, когда издержки увеличивались на сумму взятки чиновникам.

Этот вот третий элемент китайских «периферийных реформ» совершенно был не свойственен России. Наше село составляло в 1990-х годах малую долю в сравнении с городской экономикой. Более того, оно требовало от бюджета дотаций и получало их. Если в Китае крестьяне, живя впроголодь, кормили город и обеспечивали общий рост экономики как на земле, так и под «красной шапочкой», то в России всеобщий страх дикого капитализма привел к тому, что и в городах, и в селах множество предприятий жило за счет господдержки. Просто в 1990-х годах при низких ценах на нефть эта поддержка была слабой, а затем – при высоких – она стала щедрой.

Неважно, какого цвета кошка…

Наконец, четвертой «периферийной реформой» стало создание особых экономических зон (ОЭЗ) для иностранных инвесторов. Там разрешалась прямая эксплуатация, но Китай действовал по принципу «неважно, какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей». Иностранные инвесторы (сначала из Гонконга и с Тайваня, а затем и из других стран) работали как капиталисты, но были очень эффективны за счет сочетания своих технологий с дешевой китайской рабочей силой. Например,

за 30 лет Шэньчжэнь превратился из рыбацкого городка, в котором от силы проживало 30 тысяч человек, в третий по величине и самый быстрорастущий город Китая с численностью населения, превышающей 14 миллионов человек [Там же: 102].

Интересно, что в конце 1980-х годов в китайском руководстве, как и у нас, стали все шире распространяться представления о необходимости притормозить движение к капитализму. Но Дэн Сяопин (единственный крупный лидер КПК, принадлежавший к старому поколению, уцелевший после культурной революции и обладавший огромным авторитетом) сумел переломить деструктивную тенденцию, несмотря на преклонный возраст. Он совершил большой вояж по южным регионам страны, где активно развивалось капиталистическое предпринимательство, поддержал его и создал атмосферу, в которой консерваторы не смогли настоять на своем. В СССР, напротив, авторитета Горбачева не хватило для проведения рыночных реформ, советская элита раскололась на откровенно враждующие группировки, дело дошло до путча и полного хаоса в экономике, причем деструктивный конфликт не удалось погасить даже Ельцину после распада СССР.

Таким образом, если в Китае «периферийные реформы» в общей сложности оказались более значимыми, чем убогие преобразования госсектора, то в нашей стране все ограничилось именно реформами госсектора, идущими по принципу «шаг назад – два шага вперед». В Китае с его высокими темпами роста те же провалы, что были у нас, оказались незаметны, поскольку в целом экономика быстро росла за счет периферийных реформ. А о российских реформах судят именно по провалам. В Китае народ жил бедно и был рад миске риса, поскольку при Мао не имел часто и ее, а в СССР при неэффективной, милитаризированной экономике существовал все же более высокий стандарт потребления, и весь народ, включая крестьянство, требовал от власти его сохранить любой ценой – даже ценой торможения реформ.

Когда мы станем жить как в Германии?

Проблема отставания России в интерпретации Егора Гайдара

Крупнейшей работой в отечественной исторической социологии является книга Егора Гайдара «Долгое время» (М.: Дело, 2005). Подзаголовок у нее выглядит следующим образом: «Россия в мире: очерки экономической истории». Но на самом деле Гайдар в своем анализе выходит далеко за рамки экономической истории. Например, он рассматривает вопрос о том, как система налогообложения влияет на организацию армии, эволюцию государства, распад империи, формирование демократии. Он прослеживает развитие общества с древних времен. Он исследует неочевидные связи между разными сторонами общественной жизни – то есть то, что история (экономическая, в частности) обычно выводит из сферы своих интересов. Поэтому «Долгое время» относится именно к исторической социологии.

От сорока до шестидесяти лет

Трудно сказать, почему Гайдар в названии книги искусственно сузил ее рамки. То ли поскромничал, полагая, что он, как экономист, не должен претендовать на лавры социолога. То ли наоборот решил не относить свой фундаментальный труд к сфере молодой науки, еще только утверждающейся на Западе, а у нас в России почти никому не известной. Ответа на этот вопрос мы, увы, никогда уже не получим.

Главный вопрос, интересующий Гайдара и как ученого, и как реформатора: может ли Россия догнать Запад? Или, точнее, догоняет ли она его на практике. Ведь рассуждать абстрактно на этот счет можно как угодно. Одни комментаторы вечно стонут о том, что мы не имеем германской демократии или американской экономики, а значит, безнадежны. Другие – наоборот рассуждают по старому принципу: а у вас там в Америке негров мучают. Гайдар предлагает для анализа данной проблемы чисто научный подход. Он смотрит динамику ВВП на протяжении долгого времени. Проще говоря, он старается на какое-то время отвлечься от наших привычных симпатий и антипатий к различным политическим режимам (царскому, сталинскому, брежневскому) и посмотреть, отставала ли наша российская (советская) экономика от экономики передовых стран мира или, наоборот, догоняла ее.

Вывод из исследований Гайдара вряд ли удовлетворит как упертых «русофилов», так и злобных «русофобов». В «Долгом времени» показано, что теория догоняющей модернизации работает: наша страна давно уже гонится за лидерами мировой экономики. При этом разрыв не сужается и не увеличивается. Страны догоняющего развития отстают от лидеров примерно на одно-три поколения [Гайдар 2005: 11–12]. Для России отставание составляет (если измерять по уровню ВВП) сорок-шестьдесят лет [Там же: 39–40]. То есть если допустить, что ситуация и в дальнейшем не изменится, тогда

через 50 лет уровень, и стиль жизни, и структура занятости, и инфраструктура будут в России примерно такими, как сегодня во Франции или Германии [Там же: 43–44].

Впрочем, Гайдар, как серьезный мыслитель, понимал, что экономико-статистические оценки – это лишь часть анализа. Без него можно оторваться от реалий и начать фантазировать в соответствии со своими эмоциями, либо вознося Россию до небес, либо ругая последними словами. Но основываться лишь на таком анализе – значит примитивизировать сложный мир, в котором всегда случаются