Это всё ты - Елена Тодорова

о том, как это будет выглядеть, прижимаю к груди ладони. И в потрясении понимаю, что там, внутри… будто цветы распускаются.

Огромные, крупнолепестковые и освежающие.

Еще один взгляд Нечаева, и эти растения вспыхивают, распаляя за моей грудиной новый пожар.

Должна сказать, чтобы не смел так себя вести. Должна!

Но…

Одурманенная какой-то необъяснимой и порабощающей эйфорией, продолжаю молчать.

И зачем я снова смотрю на его губы? Почему они – изогнутые в пренебрежении, насмешке и вечном вызове – так влекут меня? Допустимо ли то, что я задумываюсь об их яркости, тепле и непостижимой напористости?

Взявшись за палочку чупа-чупса, с влажным причмокиванием вытаскиваю его изо рта. Не только для того, чтобы иметь возможность втянуть в легкие кислород, а еще и потому что не знаю, что с ним делать.

Глаза в глаза. И я резко опускаю взгляд.

Как я раньше не замечала, что в Яне Нечаеве кипит такой котел эмоций? Чем он вызван? И почему так будоражит меня?

Когда он берет меня за руку, понимаю, что скрыть то, с какой силой меня потряхивает, уже точно не получится. И все же… Я не вырываю ладонь. Рефлекторно сглатываю и на радостях от того, что удалось это сделать, заталкиваю чупа-чупс обратно в рот.

– Замерзла?

Избегая смотреть Яну в глаза, курсирую взглядом по рисунку на его футболке. Медленно втягиваю носом воздух.

– Да… Немного.

Он снимает кожанку, которую надевал перед выходом из кафе, и накидывает ее мне на плечи. Суть ли в запахе Яна, который хранит в себе его куртка, или в самом жесте, но по всему моему телу вновь проступают крупнейшие мурашки. Просовываю руки в рукава только потому, что опасаюсь уронить вещь.

И тут же меня бросает в жар. Настолько бурный, что я буквально ощущаю, как мои щеки стремительно меняют цвет.

«Зачем ты так смотришь?» – возникает очередной вопрос в моей голове.

Но, конечно же, я не решаюсь его вытолкнуть.

Трескучее напряжение нашего уединения нарушается, когда из кафе выходят бездетные друзья Нечаева. Те, что с малышами, как я понимаю, ушли домой.

– Предлагаю двигать в сторону парка, пока снова не ливануло, – говорит Дима, которого все парни почему-то называют Филей.

По дороге спрашиваю у Яна, в чем причина такого прозвища, и он поясняет, что это сокращение от фамилии Фильфиневич.

– О-о, – протягиваю я. – Прикольно.

Мы слегка отстаем от всех, когда ребята начинают брызгать друг на друга из луж.

– Ю, помогай скорее! – кричит Соня, взбивая ногой мутную воду в сторону своего мужа.

Я теряюсь.

Как это? Зачем? Разве так можно?

– Нечай, нам требуется подкрепление! – горланит Фильфиневич.

Когда я вижу, как Ян бросается к ним, из меня вырывается тот самый чертенок. Мгновение, и мы уже практически вровень бежим. Вступая в бой, хохочем. И не волнует никого заляпанная одежда. Никого, кроме Фили. Грязь заставляет его странным образом, ломающимся низким голосом, визжать, а нас всех – смеяться еще заливистей.

В конце концов, Соня заскакивает мужу на спину, Дима закидывает на плечо свою Лию, а Ян… Когда он оказывается передо мной, я разворачиваюсь, намереваясь скрыться за воротами парка. Но он нагоняет, подхватывая безудержно хохочущую меня на руки, и вносит на территорию лично.

У нас не такие легкие отношения, как у остальных ребят. А может, не столь простая я. Смущает меня Ян. Дико. Отчаянно. Бесконечно. Но чем яростнее вибрирует в груди, тем счастливее я себя ощущаю. Смеюсь вовсю, пока он не сваливает меня на сиденье первой карусели.

– Я потеряла свой чупа-чупс, – возмущаюсь, не переставая хихикать.

Заряд внутри такой, что я просто не могу это сделать.

– Я куплю тебе новый, – заверяет Ян, занимая место рядом со мной. При виде того, сколько ремней и креплений защелкивают на нас работники луна-парка, понимаю, что аттракцион опасный. И волнение перетекает в самый настоящий мандраж. – Много новых, Ю.

– Много? – переспрашиваю на автомате.

Так же неосознанно нащупываю ладонь Яна. Судорожно сжимаю, он смеется.

– Каждый день буду покупать тебе эти чупа-чупсы, Ю. Хочешь?

Глаза в глаза. Шумные выдохи. И мы резко улетаем вверх.

Естественно, я визжу. Во всю силу своих легких. Ведь кажется, что адская штуковина создана, чтобы вышвырнуть нас в открытый космос. Мое сердце точно уже там – под дверями у Бога.

Ян же хохочет, словно погибнуть – это, черт возьми, так весело!

Сжимает мои пальцы. Я чувствую, что они вспотели от страха. Соскальзывают, я в ужасе вцепляюсь в его ладонь ногтями.

Миг, когда сиденье с нами застывает, так прекрасен, что я не то что орать прекращаю, даже не дышу. И вдруг… Мы так же стремительно проваливаемся обратно вниз.

Мои волосы взметаются вверх. А за ними летит в бездну и мой новый крик. Звезды над нами расплываются и сливаются в одно сплошное золотое полотно.

Наконец, долбаное корыто прилипает к платформе.

Но так ненадолго, что я едва успеваю дыхание перевести, как мы снова подрываемся вверх. Все выше и выше. Визжу так громко, что у самой закладывает уши.

И лишь на последнем подъеме я, как сказал бы Ян, выкупаю фишку. Внутри меня взмывает волна какого-то бешеного восторга. Я понимаю, что получаю извращенное и крайне пугающее удовольствие от этого полета. Но ничего не могу с собой поделать. Прекращаю кричать, когда томительной судорогой сводит живот.

И все же… После крайнего приземления, когда продолжающий посмеиваться Нечаев встает, отщелкивает мою защиту и помогает мне подняться, набрасываюсь на него с кулаками. Ну, ладно… Всего разок толкаю его в грудь и замираю, мечтая, чтобы обнял и успокоил разбушевавшееся сердце.

– Тихо ты… Бесуния… Бесуля… – выдает Ян со смехом. И… Боже, да! Обнимает, прижимая к себе. Все звуки стихают. Его хохот тоже. Через мгновение по воздуху разносится наше учащенное дыхание. И хриплый, раздирающий мои вздыбленные нервные окончания, шепот: – Ты меня поцарапала.

– Извини, – толкаю машинально, тыкаясь дрожащими губами ему в грудь.

– Нет, ты не поняла, Ю… Я не против. Было кайфово.

И мне снова охота завизжать, потому что такой адреналин захлестывает… В солнечном сплетении зарождается то самое ощущение, мощью которого, дай только волю, удастся взлететь без всяких аттракционов.

Ян меня обнимает. Ян.

Ян…

Я тону в его тепле, в его запахе, в его энергетическом поле. Разбиваюсь о невероятную твердость тела. И о его же крепость исцеляюсь.

Все жизненные маркеры находятся