Торговец жизнью - Владимир Фильчаков

Действительно - кто? Борис, который не существует на самом деле? Или Рацна, который, по выражению того же Бориса, не более чем миф? Впрочем, неважно, кто сказал, важно, что я это знаю. Пусть Лада считает, что я ошибаюсь. Ей так легче.

- Ладно, подруга, - сказал я. - Давай выбираться отсюда.

- А что выбираться? Дорога - вот она.

Значит, я сделал круг и вернулся туда, откуда ушел. И вообразил, что Лада смогла захотеть что-то так сильно, что ее желание исполнилось. Глупец!

- Где заночуем? - равнодушно спросил я.

- Солнце еще высоко и можно идти. Слушай, а давай вернемся, а? На постоялом дворе тепло и уютно, сходим поужинаем, и спать. А? Ночевать в лесу что-то не хочется. Зашли мы, конечно, далеко, но если поторопиться, то к ночи успеем.

Я рассеянно кивнул. И мы пошли обратно.

Мне все равно. Теперь-то я понимаю, от кого хотел уйти. От Лады, Нади и Жанны. Но от них не уйдешь. Не так просто сделать то, против чего восстает твое подсознание. Невозможно отказаться от способности переделывать мир по своему усмотрению. Я, во всяком случае, на такое не способен.

- Знаешь, - сказала Лада, и я вздрогнул от неожиданности. - А этот мир совсем не так плох. Ты смеешься надо мной, когда я высказываю коммунистические убеждения, а твой мир получился именно таким. Смотри сам. Нет сильной и всеподавляющей власти. Потому что нет преступности. Ну, практически нет. Это же совершенно идиллический мир! Все несчастья сосредоточились в Сибирске и его окрестностях. Здесь же - тишь, да гладь, да божья благодать. Люди работают себе, зарабатывают хлеб насущный и им хорошо. Они почти забыли, что было до катастрофы. Все на свете можно забыть, ведь так? Ну, не забыть, так хотя бы, затолкать на верхние, труднодоступные полки памяти. У людей нет правительства, которое можно было бы ругать и на которое можно сваливать все свои беды. Нет внешней политики, потому что нет ни врагов, ни друзей. Мир разделился на страны, которые не воюют, которые не знают друг о друге, не знают, существуют ли они еще. Нет ни телевидения, ни радио, ни транспорта. Мы не знаем, что происходит в Америке и в Африке, но ведь, по большому счету, разве нам на это не наплевать? Всеобщего равенства не достигнуто, но к этому никто и не стремится, потому что это идеал, а идеалов не достигают, на них только молятся. Ты, конечно, скажешь, что коммунисты-то как раз были за сильную власть, и железной рукой гнали человечество к счастью, которого сами не понимали и не представляли, в какой стороне оно находится. Да, это так, но те коммунисты жили в совершенно другом мире! А здесь почти социализм.

- Вот именно, почти, - проворчал я. - Скорее - общинный строй.

- И чем он плох?

- Он плох тем, что для него понадобилось стереть с лица земли три четверти человечества. Или даже больше.

- Что случилось, того не изменишь, - Лада пожала плечами. - Значит, так было надо.

- Вот как? Надо. Очень просто. Надо и все. Этого достаточно! Ах, коммунисты! Как это знакомо! Надо убить миллионы человек - убьем. Легко! Ну хорошо. Тогда было надо коммунистам для поддержания совершенно противоестественной власти. А сейчас - кому?

- Неважно, кому. Миру. Природе. Людям. Богу, наконец.

- Я не верю в Бога.

- А тебе не обязательно в него верить. Его существование от этого не становится менее вероятным.

Я даже остановился, посмотрел на Ладу. Кто это говорит? Она или я? Чьи это мысли?

- А ты веруешь? - спросил я и посмотрел испытующе.

Она помялась и нехотя ответила:

- Скорее да, чем нет. Мне трудно сказать. Я не религиозна. Просто мне кажется, что над нами кто-то есть. И не потому, что он нас создал, - она гневно сверкнула глазами, - а потому что он все видит и все знает.

- Странно, - я покачал головой. - Коммунисты обычно не веруют в Бога.

- Какие коммунисты? Те, которые были раньше - да, не верили. Но оглянись! Теперь совсем другие времена!

- Но совсем недавно, - помнишь? - ты заявила Прасковье, что ты атеистка и не веришь в Бога.

- Я так сказала? - Лада смутилась, покраснела. - Слушай, я тогда была злая, голодная и могла наговорить все что угодно.

Нет, определенно я в сумасшедшем доме! Иначе просто не может быть. Я так глубоко погряз в своем безумии, что выбраться оттуда мне не помогут ни доктора, ни новейшие патентованные средства. Неужели я так никогда и не очнусь?

- Не смотри на меня так, - попросила Лада. - Прямо как Борис.

Вот. Она знает Бориса. Откуда, позвольте спросить?

Мы пошли дальше. В Красноянск мы вошли глубоким вечером, когда ночь оставила только слабую полоску света на западе. Я не хотел видеть Надю, мне казалось, что если мы встретимся втроем, Лада обязательно все поймет. В вестибюле никого не было. Я зашел в конторку и взял ключ от своего номера. Мы поднялись наверх, и устало растянулись на кроватях.

Я подумал, что Лада - идеальная жена для меня. Еще бы! Она ни словом не упрекнула меня в том, что я потащился куда-то прочь от города, блуждал по лесу, бросив ее на дороге, и показал ей то, чего она не должна была знать. Или это только сейчас, до замужества? Став законной супругой, она изменится, станет пилить меня почем зря, упрекать во всех грехах, растолстеет, будет пить чай из блюдечка, на голову наденет бабский чепец и начнет ругать современную молодежь? Я замотал головой, чтобы вытряхнуть такие мысли.

Еще я подумал, что мне нужно отказаться от возможности выполнения желаний, как намекал Борис во время последней встречи. Просто нужно захотеть. И я захочу! Жить и не понимать, кто с тобой разговаривает, живой человек или ты сам с собой - это ужасно. От этого можно рехнуться. И Надя... Где она? Ее нет. Куда она подевалась? Исчезла, как только я перестал хотеть ее видеть? Или она еще существует? А где Андрейка? Его тоже нет. Надя и сын погибли в катастрофе. Черт!

Я не хочу быть создателем! Не хочу! Не хочу!!!

- Исполнено! - сказал я себе и тихо засмеялся.

* * *

Я проснулся и долго не мог понять, где нахожусь. Надо мной был белый, с синевой, потолок. Я повернул голову и увидел такую же белую стену, с пупырышками известки. Лежать было неудобно. Я поерзал и ощутил, как сквозь тонкий матрац мне в спину впиваются прутья панцирной сетки. Я лежал на металлической кровати. Под головой у меня был камень. Я повернулся и увидел, что никакой это не камень, а подушка с грязной наволочкой, сбившаяся в тугой ком. Я сел, протер глаза, оглядел комнату. Посередине стоял круглый стол без скатерти, с гнутыми ножками, на одной из которых ножом было искусно вырезано "Нина". На столе лежали какие-то книги, стояла чашка с недопитым чаем, валялась алюминиевая чайная ложка и хлебные крошки. Еще в комнате был потрепанный шкаф с зеркальными дверцами, небольшой старый телевизор в этажерке с книгами и раритетный ламповый радиоприемник, с черным лаковым верхом и желтой лицевой панелью. У комнаты имелось единственное окно с высоким подоконником и облупленной рамой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});