Повесть о пережитом - Борис Дьяков

— Баринов у себя?

— Уже в морге! — ответил я.

Ефремов слегка улыбнулся.

— А вы что, на этап? — спросил он у Рома, стоявшего в выцветшей инженерской фуражке.

— Да, гражданин начальник, выписали. Привез сюда язву и увожу ее.

— Фамилия?

— Ром.

— Статья? Срок?

— Десять лет. Десятый пункт.

— Ваша профессия?

— Старый большевик.

Ефремов прикусил губу. Сказал тише:

— Я имел в виду вашу специальность…

— Инженер-геолог… Работал в Министерстве геологии… Я вижу, гражданин начальник, вас смутил мой ответ насчет профессии? Между тем это так… Должен сказать… при аресте у меня отобрали орден Ленина, но Ленина не отняли. И не отнимут.

Их взгляды встретились: Ром смотрел прямо и гордо, а майор, как мне показалось, — виновато, пристыженно.

В канцелярии было очень тихо.

— Та-ак… — протянул Ефремов. — Значит, не вылечили?.. Вот что: останетесь в больнице, будете дневалить в корпусе.

Он взял со стола список назначенных на этап, резко вычеркнул фамилию Рома, ушел.

— Это кошмар! Кошмар!

С таким возгласом, качая головой, появился в канцелярии растерянный Кагаловский.

В морге вскрывали труп старика латыша Андерсена, застреленного «при попытке к бегству». Патологоанатом Заевлошин обратился к врачам, наблюдавшим за препарированием трупа:

— Как видите, пуля пробила крупные кровеносные сосуды…

Баринов усмехнулся и громко сказал:

— Здорово подстрелил! Молодец!

Кагаловский еле сдержал себя. Сослался на головокружение и ушел из морга.

Лев Осипович измученно облокотился на барьер. В глазах — сердитый блеск:

— Радуется… Чему радуется?.. Тени Марголина, Андерсена и многих других будут преследовать его до конца жизни!..

Вечером я ходил по кабинету Баринова и обдумывал очередное заявление. Тишина и полумрак подсказывали мысли, фразы… Шестая исповедь сердца была изложена на нескольких страницах и адресована опять же Генеральному прокурору.

Немного успокоенный, я включил репродуктор. Иркутск транслировал Москву…

Начали передавать «Последние известия».

«Что бы ни было, а жизнь идет вперед!» — вспомнил я слова Конокотина.

Осторожно открыв дверь, вошел Королев — зубной техник из Риги. Принес справку к отчету.

Постоянно он сутулился, ходил какой-то сконфуженный, робкий. Лишь изредка расправлял плечи и вскидывал голову. Тогда становилось видно, что это красивый и совсем еще молодой человек. Говорили, что зубной техник был в немилости у надзора и, мол, поэтому частенько попадал на общие работы. Рассказывали, что где-то на трассе этой весной он поругался с начальником конвоя и в отчаянии кричал: «Стреляй в меня! Что не стреляешь?» На него надели наручники. Потом отправили на штрафную. Недавно санотдел Озерлага перевел Королева в центральную больницу.

— Извините великодушно, раньше не мог… Опять на общих!..

Пока я проверял справку, Королев стоял, опустив голову, и тер руки. Они были в свежих ссадинах.

— Вы бы присели.

— Ничего… — Он протяжно вздохнул. — Все жилы по кусочкам вытягивают…

— Баринову заявляли?

— Не один раз. Отмахивается… За какие провинности терзают меня?..

К окну прильнула голова человека. Спустя минуту вошел в канцелярию Ватолин — в белом халате, высокий, крутая грудь, улыбчатое молодое лицо, на месте правого глаза темный кружок на узкой ленте.

Ватолин — москвич. Был летчиком. Его самолет сбили в бою. Раненный, попал в плен. Бежал. Схватили. Больше уже не мог вырваться… А когда вернулся из плена, был обвинен в умышленном переходе на сторону врага. В больнице он — фельдшер психиатрического отделения.

— Я не помешал? — спросил Ватолин. — Одна просьба. Написал стихотворение… О своей матери… — Он сдвинул брови. — Пусть послушают на концерте и вольные и невольные. Включи, пожалуйста, в программу.

— Непременно, Володя!

Он заторопился.

— Бегу! А то психи имеют привычку по вечерам, когда ухожу, устраивать кулачные дискуссии.

— Мать… Стихи… о матери… — трудно проговорил Королев, глядя вслед Ватолину. — А я… я один!

Незадолго до этого он рассказал мне о своей семейной драме: с ним развелась жена и вышла замуж за человека, который оклеветал его.

— Все темно… — твердил Королев. — Все, все…

В сенях послышался крикливый тенорок Юрки:

— Печенки, селезенки, грыжи, раки, язвы при-и-ехали!

Войдя, Юрка произнес начальственным тоном:

— Здравствуйте, враги народа!.. А Толоконников где?

— Приболел. Ушел в барак.

— Плохо. В больнице болеть не положено!

Королев незаметно вышел.

Юрка положил пачку формуляров. Плюхнулся на табуретку. Кепка — козырьком назад.

— Кирюха! Слушай мой выпуск «Последних известий»! Выключи репродуктор!.. Со всех концов трассы наши зекспецкоры телеграфируют… Нет, серьезно. Слушай!

Он перекинул ногу за ногу, охватил колено руками.

— Знаешь, кто на кирпичном самый первый бригадир? Писатель Исбах! Знаком с ним?

— Ну как же! Нас почти в одно время везли сюда!

— Так вот, работяги на руках его носят. «Человек номер один»!.. К нему, передают, жена из Москвы приезжала. Добивалась свидания… Все зеки на заводе узнали имя этой женщины: Валентина Георгиевна. Но никто не увидел ее. И муж тоже… Не допустили!

Помолчав, он продолжал:

— На авторемонтном есть инженер Василий Васильевич… Цехи там строил… Да ты, наверно, слышал. Как его? Ну ладно! В общем, пошел прямо на колючую проволоку, на смерть. Заела тоска… Часовой на вышке опознал его, не стал стрелять, только поднял тревогу… Вот, старик, какие дела! И на вышках есть люди!..

Юрка шумно вздохнул:

— Ничего… И мы людьми будем…

— Постой! — насторожился я. — Василий Васильевич, случаем, не пермяк? Я с одним познакомился на пересылке…

— Откуда знаю!.. Крупный инженер, говорят… И еще слушай: «В последнюю минуту»! — повеселел Юрка. — Рабинович объявился, майор!

— Ну? Приехал?

— Не он приехал, а этапник из Кировской области, из Ветлага. Рабинович теперь начальник на лесоповале, с урками да бандитами. «Тот» лагпункт, понимаешь? Зеки, как тигры. Мы, говорят, лес не сажали и рубить не будем!.. Ну, Рабинович у них порядочек навел… Сейчас его иначе не называют, как «батя-майор»…

Юрка встал, потянулся.

— Завтра воскресенье, хорошо… Ну, и в заключение передачи послушай страничку «Радио „Крокодила“». Прибыл Штюрмер, немец. Художником работал в Братской больнице. Нарисовал на стене в клубе «Руслана и Людмилу». Майор Этлин увидел, перепугался: «Что за кости? Почему кости? Стереть!» Стерли. И Штюрмера заодно стерли, выпроводили. А у него туберкулез — последняя стадия!.. Да! — встрепенулся Юрка. — Запамятовал, черт побери! Скорее иди в третий! Там старикан тебя требует. Бросай все, иди!