Искалеченный мир - Вадим Громов

— Дядя… Игорь Андреич! — вскинулся Книжник, ожидая, что вот именно сейчас ему разрешат всё-всё-всё. — Скажите им…

— Эмоции отставить! — сухо скомандовал Андреич. — И марш на пост, там один Алмаз остался. Оголённый пост — это что, порядок?

Поняв, что вышесказанное относится лишь к нему, Книжник окончательно сник и, провожаемый невинно-издевательскими взорами Лихо, побрёл назад.

— Ебулдыцкий шапокляк… — смятенно и зло выдохнул коренастый, впившись взглядом в ползущую по земле руку. — Значит, Железяка мне не пионерскую страшилку лепил. Всё один в один… А я-то, старый хрыч, решил, что он меня на старости лет на доверчивость решил прощупать, поухохатываться. Не было печали, ебулдыцкий шапокляк!

— Давно это было? — поинтересовалась Лихо, прессуя его взглядом. — Не юли, Андреич, всё равно душу выну, не отвертишься. Выкладывай.

— Четыре дня назад, — кривя губы, ответил коренастый. — Ага, точно…

— Это когда ты в Замурино наведывался? — въедливо уточнила Лихо, морща лоб, словно припоминая что-то. — У Митрича как раз какой-то приступ случился, нестандартный.

— В десяточку, — как-то потерянно сказал Андреич и распорядился: — Ну закопайте этот вечный двигатель, что ли… Не оставлять же на виду. Ебулдыцкий шапокляк!

— Затихает, — вдруг сказал молчавший до этого Шатун. — Точно, затихает…

Руки, ноги и туловище шевелились всё слабее и слабее и через минуту затихли совсем. Один из гэвэшников ударил носком берца по ближней к нему конечности, но та не отреагировала.

— Ну, слава яйцам! — выдохнул командир ГЭВ и меленько, быстро перекрестился с видимым облегчением. — Я уж думал, живее всех живых, и далее по тексту… Микасов, сгоняй за лопатой, работа появилась.

Один из мордоворотов пошёл к блокпосту, Шатун с Лихо постояли ещё немного и потопали следом.

— Что там? Как там? — Неугомонный Книжник уставился на них, ожидая новых подробностей.

— Сдох! — просветил его Шатун, начиная чистку тесаков. — Полностью.

— Тебе привета передать не просил, ты уж переживи это как-нибудь… — добавила Лихо и принялась бродить взад-вперед, сосредоточенно шевеля губами, словно пытаясь сложить воедино лишь одной ей известные кусочки головоломки.

Алмаз ничего присовокуплять не стал, а просто сидел, глядя, как вдалеке начали выкапывать последнее пристанище безымянного мертвяка. Запинав в наскоро вырытую могилу разрозненные части организма, гэвэшники забросали их землёй и утоптали всё берцами, делая вид, будто так и было.

Ещё через пять минут горизонт стал чист и спокоен.

— Сдаётся мне, настала эпоха перемен, — подытожила Лихо спустя пять минут. — И перемены эти будут ни шиша не позитивными. А вовсе даже наоборот…

Мужская часть дозора переглянулась и разом посмурнела. Вот чего-чего, а говорить такие вещи ради самого процесса говорильни Лихо бы не стала ни при каких обстоятельствах. И что самое поганое — всё сбывалось, от первой и до последней запятой. Ну не ошибалась Лихо, точно так же, как и Алмаз никогда не промахивался.

Лихо, Алмаза и Шатуна объединяло одно. Все они родились тридцать пять лет назад — в один и тот же день. В день Сдвига. В разных городах (пусть и в соседних областях), чтобы восемнадцать лет спустя оказаться здесь, в небольшом посёлке, находящемся в местности, что ранее носила название Ленинградской области. Собственно, она и до сих пор являлась Ленинградской областью, в нынешнем, две тысячи пятьдесят седьмом году. Но после Сдвига, в связи с резким сокращением численности проживающих на её территории и ещё некоторых, сугубо негативных факторов, официальное название незаметно уступило место новому — в принципе довольно точно отражающему истинное положение дел. Тихолесье.

В Тихолесье действительно было относительно спокойно. Нет, конечно — «пешеходы», «кляксы», «камнерезы», «свистопляски» и прочие последствия Сдвига на территории Материка, да и за его пределами, водились везде. Но, как признавали многие, до сих пор умудряющиеся более-менее адекватно дышать в две дырочки под преимущественно розоватым солнцем этого мира, Тихолесье было одним из самых спокойных мест.

Лихо, Алмаз и Шатун были одними из немногих представителей того племени, которое получило в название короткий и выразительный термин. Нет, не «сдвинутые», «одарённые».

В ночь, когда грянул Сдвиг и гигантская коса безносой примадонны прошлась по висящему в космическом пространстве шарику с шальной непринуждённостью, выкашивая жизни вдоль и поперёк, с какой-то непостижимой, жутчайшей логикой закладывая мину замедленного действия в экологию и много чего ещё, они появились на свет. И выжили. Получив в довесок то, что действительно можно именовать «даром». Причём не одним.

Алмаз, помимо способности стрелять из чего угодно, в каком угодно положении и не промахиваться: умел метать всё, что только можно, — ножи, топоры, иголки… да хоть конечность дедушки Ленина, указывающую на верную стезю, ведущую к мировой революции. Дополнительные карманы на его куртке и штанах были заполнены всякой метательной всячиной. Вроде самопальных сюрикенов, прозаических гвоздей и небольших — сантиметров в семь-восемь заточек. И он всегда гарантированно попадал в цель. Отсюда и появилось прозвище: «глаз — алмаз». Человек без промаха.

Шатун обладал восхитительной реакцией и был очень быстр — несмотря на свои внушительные габариты супертяжеловеса. Это были просто феноменальные данные. Настолько — что становилось ясно: это действительно дар.

Второй способностью Шатуна был очень высокий болевой порог. Конечно, если он, по какой-то прихоти судьбы, трескал молотком по пальцу, то не изрекал по поводу этого события цитату из «Государя» Макиавелли. Но и не тряс поврежденной частью тела, выражаясь экспрессивно и нецензурно. Силушкой природа его тоже не изобидела, но здесь не было замечено ничего запредельного — просто бугрящийся мускулами бугай. Способный на многое, но не из такого, что могло бы вызвать изумление и навести на ещё одну мысль — об аномальном происхождении силовых данных. Шатуном его прозвали исходя из выражения «ушатает кого угодно» и внешних данных. Медведь, вставший на дыбы, немного побритый, умеющий разговаривать и носящий в поясных ножнах два мясницких тесака.

Лихо умела распознавать ЛЮБУЮ ложь, даже самую мизернейшую. Не по физиологическим реакциям собеседника — а каким-то особым чувством, доступным только ей одной. Алмаз как-то подметил, что, как только в словах собеседника появлялась муть, сапфировые глаза Лихо начинали заволакиваться какой-то неживой, сероватой дымкой. Своеобразная реакция на ложь. Следующей реакцией, если к тому же брехали беспардонно и не думали прерываться в ближайшие пятнадцать, максимум — тридцать секунд, бывала пара фирменных тумаков от Лихо. После которых в корень изолгавшийся индивидуум понимал всю пагубность сказанного ранее и незамедлительно раскаивался, если не был слишком упёртым и непонятливым. Если же был… То такому, после вдумчивого разъяснения его неправоты, сопровождающегося умеренным членовредительством, присваивали прозвище «хлебнувший Лиха». Рукопашкой блондинка владела отменно, и до сложного членовредительства дело, как правило, не доходило. К тому же в девяноста процентах случаев рядом были Шатун с Алмазом.

Помимо всего этого, Лихо умела видеть с закрытыми глазами, правда, не более пары минут. С закрытыми, завязанными и так далее.

Ну и последний её дар, который, в принципе, и даром-то назвать язык не поворачивался, имел необычное свойство, от которого она и получила своё прозвище. При необходимости Лихо умела взглядом вызывать сильнейшую боль в любой части тела. Пусть и недолгую. И у неё самой, после применения этого дара, тоже случались короткие приступы жуткой головной боли: что-то вроде отдачи за причинённый вред. Ввиду этого своим третьим даром Лихо пользовалась в исключительных случаях. Для защиты себя и близких ей людей.

Осознание того, что природа одарила Лихо щедрее, у Алмаза с Шатуном не вызвало никаких негативных эмоций. Одному залетному, рискнувшему проехаться насчёт неравномерного распределения природных льгот присказкой: «Мужику шиш и корку, а п…де — бриллиантов с горкой», — реактивно прилетело от Шатуна прямиком в ухо. Пусть и вполсилы, но всё равно — чудом не оторвав неразумную головушку.

Книжник… Книжник родился на семнадцать лет позже неразлучной троицы и в какой-то мере тоже был редким экземпляром, учитывая то, что из десяти детей, зачатых после Сдвига, пять рождались или мёртвыми, или с признаками мутации. Более или менее выраженными. Книжнику повезло. Он родился нормальным и получил в подарок от уже прилично искорёженной к тому времени природы Материка способность запоминать всё, что с ним происходило, всё, что видел или слышал. Как будто у него в черепушке стоял безлимитный винчестер, сохраняющий всю информацию. На особо важных встречах Андреича, дяди Книжника, по красноречивому прозвищу Глыба, бывшего неформальным (а формальных не водилось уже давненько!) главой Суровцев, Лихо и Книжник присутствовали неизменно. И в том, что посёлок Суровцы был одним из самых идиллически спокойных местечек Тихолесья, их заслуга была неоспоримой и неоценимой. Ведь даже после жуткой аномалии Сдвига и появления крайне агрессивно настроенных к людям существ сами люди так и остались опаснейшими и непредсказуемыми персонажами на раскуроченной Сдвигом планете Земля.