Смерть старателя - Александр Николаевич Цуканов

Хабаровска.

— Прямо как на Красной площади! — ахала пожилая женщина, гулявшая вдоль моря.

— А если на мой дом упадет? — взялся укорять старичок-бодрячок, выскочивший в сатиновых трусах из соседнего дома.

— Не боись, мы тебе тогда новый построим.

От выпитого вина, красивых шутих, расцветивших вечернее небо, шума прибоя с легким накатом волн, Ивану хотелось орать и дурачиться. Чтобы сбить суматошный выплеск адреналина, он прыгнул в холодную апрельскую воду, побарахтался пару минут и с рыком звериным помчался к домику, где, как встарь, на веранде стоял самовар, пусть электрический, но все же самовар.

— Во, дурачина, — шутливо укорил отец. Мария одарила улыбкой, кинула большое махровое полотенце, от чего стало ему по-настоящему уютно. Под чай, по-колымски крутой, почти дегтярный, взялся Иван рассказывать про подготовку к промывочному сезону, о разных неурядицах, которые возникали на прииске Игумен, где главной проблемой становилось дорожающее дизельное топливо и цены на технику в долларах.

Заспорили о годовом балансе, о налогах, которые съедали почти всю прибыль, не оставляя возможностей для развития. Аркадий Цукан последние годы кряхтел, но платил налоги исправно, а Иван был твердо убежден, что это приведет к разорению. Два года назад он обзавелся компьютером, а теперь и ноутбуком, и мог прокрутить на экране с диска экономическую аналитику или финансовый отчет золотодобывающих предприятий Австралии, Америки, где нет таких громадных налогов для производственных предприятий, они имеют прибыль в двадцать — тридцать процентов, а иначе им просто невыгодно работать.

— В феврале приезжал Сашка Шуляков со своими корешами на крузаке. Предлагают войти в долю по месторождению Кобервейм на Чукотке. Они через аукцион выкупили лицензию, но не хватает оборотных средств, а главное специалистов по золоту.

— Дожились. Бандиты полезли в отрасль…

— Сашка просил с тобой поговорить, чтоб ты у них консультантом поработал. Зарплата, — Иван выдержал короткую паузу, — тридцать тысяч зеленых в месяц! Я поначалу не поверил, но Сашка всучил мне долларовый аванс.

— Знаю про эту бодягу с Кобервеймом. Там много было претендентов. Сашке отец помог с лицензией. Он давно прижился в Министерстве природных ресурсов. К бандитам в пристяжные не пойду. Деньги верни.

— Отец, это же четверть лимона баксов за сезон, можно новый экскаватор купить.

— Сашка парень хороший, не спорю, но податлив на сладкое. Помяни мое слово, плохо кончит. Поэтому — верни.

— Дело не только в деньгах. Где поддержки искать? Осенью ингуши всех старателей в Ягоднинском районе подмяли, обложили оброком. Председатель артели «Заря» отказался платить золотом, у него два бульдозера сожгли, сторожа на базе покалечили. Я думаю, лучше под группировку Кнехта уйти, с ним задружить.

— Шакалы! Ладно, я в мае приеду и сразу переговорю с Ахметшаховым. Помнишь, рассказывал тебе про этого фээсбэшника. Он теперь в Магадане при большой должности. Сразу всё выясню.

На веранду заглянула Мария Осипова. Цукан предлагал ей не раз зарегистрироваться, сменить фамилию, а она отказалась, с привычными шутками-прибаутками: «Знаю я вас, казаков. Возьмешь в полон, свободы лишишь, и будешь погонять, как сидорову козу». И он отступился, удивляясь такой нелогичности. Пересказал Ивану байку, как бригадир Журавлев едва с бабенкой сошелся, она тут же задергала — пойдем в ЗАГС. Объяснял, доказывал, что две дочки взрослые и у нее сын, случись помереть ненароком, начнутся раздоры, и так его женитьбой допекла, что сбежал старатель, бросив пожитки.

— Аркаша, сворачивай планерку. Блинцы остывают… — Мария, слегка располневшая за последние годы, но не потерявшая привлекательности, словно в балетном танце скользила от кухни к веранде. — Ваня, варенье попробуй, сметанка свежая.

Ивану вскоре казалось, что никогда не ел таких ажурных блинцов. Осилил с десяток, вскинул вверх большой палец, похвалил искренне, после чего Мария расплылась в улыбке.

— Отец твой один скушал и всё молчком.

— Не обманывай, Маша. Я два съел. А уж как хвалил за тушеную рыбу, так ты не помнишь.

Эта шутливая перебранка и запах моря, и буйная апрельская зелень — всё настраивало на праздничное настроение.

— А что у тебя, Ваня, с невестой?

— Да, скажи нам, когда я внуков увижу?

Иван кратко рассказал про Ольгу Нарецкую, под удивленную переглядку отца и Марии, потому что над всей этой трехлетней историей висело простое, житейское: а что дальше? Ответить не получалось, как бы он ни старался.

— Бог рассудит, — неожиданно сказала Мария. Явно сочувствуя этой нелепице.

— Бог то бог, да сам не будь плох, — тут же откликнулся Аркадий. Он не укорял сына, но и не понимал. И сожалел, что внуков ему в скором времени не тетешкать на берегу Черного моря. И вдруг хрипловато, при этом попадая в тональность, запел: «Парней так много холостых, а я люблю женатого…» Мария тут же подхватила, подлаживаясь под его голос, и так это ладненько получилось, что Иван невольно распустил морщины на переносице, заулыбался, сожалея, что не знает слов этой простенькой песни.

Сезон окрыли в апреле на заранее подготовленном полигоне. По ночам намораживало лед вокруг гидровашгердов[1], а Малявину не терпелось отладить новую технологию подачи песков и промывки с помощью пульпы, подаваемой под давлением. Дополнительно грели круглые сутки воду в большом бойлере, дело того стоило. «У нас каждый день в сезон на миллион тянет», — повторял он старателям, ломая их возражения.

Горный мастер, механик и заместитель в одном лице Петруша Никишов, ставший теперь Петром Семеновичем, мотался по трем участкам на стареньких «жигулях» с утра и до позднего вечера, поправляя процесс, дотошно записывая в свой пухлый ежедневник, каждую мелочь, будь то порванный шланг или размочаленный сальник. Только старожилы, работавшие на участке «Игумен» с восьмидесятых годов, называли его дружески Петруша. Таких оставалось семь человек, на них опирался раньше Цукан, поощряя зарплатой. Теперь их въедливые замечания выслушивал председатель артели «Игумен» Иван Малявин, хлебнувший по полной в первый год своего председательства. Он и представить не мог, какая прорва вопросов возникает в артели на трех участках, где трудится без малого девяносто человек, а объем оборотных средств более ста миллионов.

— А начинал с восьми тысяч, которые остались после реформы, — удивлялся Цукан, вспоминая то суматошное лето девяносто первого года. — Потом, когда разорили прииск «Тенька», ко мне пришли работяги целой толпой во главе с главным механиком. Стали уговаривать, чтобы взял на артельный баланс весь прииск. Я им отказал: техника старая, что-то и вовсе в «калашном» ряду вдоль забора… Но потом пришли их жены. И пошел стон и вой: угля нет, электричество с перебоями, встанет котельная — и тогда поселку хана, семьи забомжуют, мужики и так пьют горькую.

— Спаси, ради Христа, Федорыч…

Не выдержал