Экипаж - Даниил Любимов

В трюме было темно, в отсвете сверкнувшей молнии Гущин едва сумел различить гневное лицо Сокола. Он что-то кричал, но невозможно было понять ни слова. Растерянный, насмерть перепуганный Федосеев во все глаза наблюдал за происходящим, не зная, что делать.

Прокатился длинный сотрясающий раскат грома, разорвавшийся над самым ухом. Гущин побледнел: ему показалось, что разряд попал в самолет. Машину подбросило в воздухе, швырнуло в сторону.

Наплевав на все остальное, Гущин рванулся по ходившему ходуном полу в кабину, где командир оставался наедине с разбушевавшейся грозой. Едва не упав, он вбежал внутрь и сел на свое место. Тряска была безумная, руль едва не выскакивал из рук.

Сокол застрял в проеме двери и пытался устоять там, обеими руками схватившись за боковины.

– Не могу удержать! – в отчаянии прокричал командир Гущину.

– Управление принял! – Гущин перехватил руль, уловив облегчение на лице командира.

Штурвал дергался, норовил выпрыгнуть из рук, но Гущин будто намертво вцепился в него. Командир наблюдал за ним с нескрываемым страхом и надеждой, понимая в душе, что даже он, со своим опытом, не справляется с вышедшей из-под контроля машиной. Только Гущин сейчас мог ее подчинить, только на него была надежда выбраться из этой нечеловеческой болтанки.

Но сам Гущин понимал, что дело плохо. Он был классным пилотом, гением, но он не был Богом. Он мог укротить самолет, но не мог укротить неподвластную ему стихию. Лицо Гущина мрачнело все больше. Они были близки к катастрофе.

– Паша… – не поворачивая головы, обратился Гущин к командиру.

Тот догадался без продолжения. Они с Гущиным в трудных ситуациях давно научились обходиться знаками, жестами, порой понимая друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда. Лицо командира мгновенно осунулось. Уж если Гущин был на грани краха…

– Вперед давай! – скомандовал тем временем Сокол, с тревогой наблюдавший за действиями пилотов.

Самолет вновь швырнуло вбок. Краем глаза Гущин увидел, как из кармана кресла вывалилась коробка с конструктором «Лего», врученная ему сотрудницей фонда помощи. Эту коробку Гущин сам туда сунул для сохранности, не предполагая, чем все обернется.

– На такую грозу никто не рассчитывал, – с трудом подавляя злость, ответил Гущин Соколу. – Вот-вот свалимся.

– Я тебе свалюсь! – пригрозил Сокол, весь кипя.

Он представил себе на минуту, как падает самолет, как разбиваются в лепешку новенькие блестящие джипы, и у него лоб покрылся испариной. Именно потеря джипов, от которых сейчас зависело будущее сына, да и его самого, представлялась Соколу сейчас наибольшей бедой.

Командира, понятно, джипы так сильно не заботили. Ему просто хотелось жить. Вернуться домой из этого проклятого рейса, сесть за стол, навернуть, постанывая от удовольствия, полную тарелку горячего борща, поданного женой; выпить «с устатку», закусить ею же приготовленными маринованными огурчиками и грибочками… Жена у командира была знатная кулинарка, и почему-то мысль о том, что больше ему не доведется попробовать ее разносолов – нелепая, неуместная, – сейчас навевала на него наибольшую тоску и усиливала желание выжить. Он был простой мужик, и потребности имел такие же простые и понятные.

Гущин же, казалось, весь сосредоточился на управлении машиной. Точнее, попыткой, потому что управлением это назвать было сложно. Скорее это ими всеми сейчас руководила сверху невидимая сила, пред которой и самолет, и его пилоты были беспомощны.

– Нужно попробовать грозу перепрыгнуть, иначе кирдык, – вынес свой вердикт Гущин.

Такое решение было единственно правильным, командир тоже это понимал. По-другому ничего не получится. Но такое проще сказать, чем сделать. И Гущин тоже это знал. Своей фразой он готовил в первую очередь Сокола к тому, что придется пожертвовать его драгоценным грузом.

Молния будто могучим копьем пронзила крыло. Самолет накренился так, что двигатели заработали с перебоями, в прерывистом режиме, а следом послышался сигнал тревоги, предвещая печальный конец…

– Так перепрыгивай! – нетерпеливо воскликнул Сокол.

– Такую тяжелую машину не поднимем. Перегруз тонн шесть, – ответил Гущин.

– И чего? – взвился Сокол.

– Чего, чего! – сердито передразнил командир. – Сбрасывать балласт надо к чертовой бабушке, пока не…

Сокрушительный удар грома заглушил его последние слова.

– Ну так сбрасывай! – раздраженно распорядился Сокол и в сердцах пнул коробку с «Лего».

Гущин увидел, как та разлетелась вдрызг, и в груди у него екнуло. Он представил, как мечтает сейчас в своем детдоме об этой коробке мальчик Пашка, у которого и так в жизни никаких радостей. Он перевел хмурый взгляд на Сокола и произнес медленно:

– Там же пострадавшие люди ждут, дети…

– Чего??? – взревел Сокол. – Тут ЧП! А им еще насобирают! Сбрасывай, говорю! И так одну машину покалечили!

Мысль о помятом джипе, который теперь невозможно было подарить дочери Корзуна, и так острой иглой колола Соколу в мозг, а упоминание об этих ничтожных подаяниях и вовсе привело в бешенство.

Он вперил злой взгляд в командира, тот отвел глаза. Ему было неловко, он заранее испытывал вину как перед теми, кому предназначалась помощь, так и перед теми, кто бережно готовил ее.

– Это приказ! – безапелляционно заявил Сокол, видя замешательство подчиненных.

Командир с тоской посмотрел на Гущина.

– Действуй, чего смотришь! – с досадой сказал он.

Гущин молча поднялся.

– Управление сдал! – коротко отрапортовал он.

– Управление принял, – нехотя ответил командир.

– Давай быстрее! – поторопил Гущина Сокол, когда тот проходил мимо него в дверь и крикнул вдогонку: – Как фамилия?

– Гущин.

– Давай, Гущин! – напутствовал его немного приободрившийся Сокол. – Еще и поощрение выпишем: дескать, в сложной обстановке пилот Гущин не растерялся…

Недослушав, Алексей вышел из кабины. Решение у него уже созрело, когда он смотрел на раскатившиеся по полу кабины разноцветные детальки от конструктора, на лоснящееся лицо Сокола, вспоминал просящие глаза женщины из фонда помощи и ее слова: «Там в детдоме пацан один, Пашка… Он очень ждет…»

И, заглянув в темноту трюма, Гущин крикнул:

– Эй, бойцы! Приказ начальства! Открепляйте ремни.

Солдаты засуетились, подчиняясь приказу. Медленно раскрылся задний шлюз самолета, в чрево машины тут же ворвался ветер, обдав солдат своим ледяным дыханием. Ремни были убраны…

…Отец и сын Микульчины мерзли на озере, сидя в надувной лодке. Они удачно стащили у жены и матери литровую бутыль самогона, пока та лазила в подпол за картошкой, и спешно отправились на рыбалку. Но на этом их везение кончилось: едва они успели принять по стакану ядреной, настоянной на хрене и смородиновом листе самогонки, как началась гроза. Оставаться на воде было опасно, и отец, проявив благоразумие, скомандовал:

– Все, сматывай удочки!

Беспечная молодость сына, а также нежелание попадать под горячую руку матери, уже наверняка хватившейся пропажи, вселяли упрямство в Микульчина-младшего.

– Да ладно, в такую погоду самый жор! – отмахнулся он и, стремясь раздобрить отца, поднес ему полный стакан. – Держи! За улов!

Старик, еще чуть сомневаясь, взял кружку, оба выпили. Крякнув от удовольствия, отец поднялся и, протянув руку, закусил огненную смесь луковицей.

Вдруг он покачнулся. Неподалеку послышался страшный удар. Отец и сын синхронно вздрогнули и в испуге повернули головы, однако разглядеть сквозь темень и хлеставший дождь ничего не смогли. Следом раздался еще один удар. Рыбаки в страхе переглянулись, инстинктивно подавшись друг к другу. Затем озеро огласил жуткий всплеск. Взметнувшиеся воды окатили обоих, в один миг вымочив одежду, лодка подпрыгнула и опустилась обратно, зачерпнув воды, которая тут же натекла в обувь – высоченные резиновые сапоги оказались полны по самые уши. Ошалелые рыболовы увидели, как прямо перед ними из глубины медленно всплывает морда дорогущего джипа, кокетливо перевязанного подарочной лентой…

С минуту отец и сын молчали, не в силах вымолвить ни слова от неожиданности. Затем старик, заикаясь, произнес:

– Я ж тебе говорил – кончай пить! Какая хорошая самогонка ни будь, а меру знать надо…

…Алексей Гущин оглядел наполовину опустевший трюм и удовлетворенно мотнул головой. Теперь здесь остались только контейнеры и корзина с цветами. А это значит, что пострадавшие получат свою помощь и усилия не пропали даром. Алексей возвращался в кабину с легким сердцем. Он не думал о том, во что выльется гнев Сокола, когда тот увидит, каким образом был приведен в действие его приказ. Гущина радовало, что он сумел помочь людям. Теперь можно было выбираться из грозы.

– Управление принял! – сообщил Алексей, садясь на свое место.

– Управление передал, – отозвался командир и добавил негромко: – Давай, Леха!