Жизнь между схватками - Артемий Гвазава

Она это все равно говорила неуверенным тоном и я, ребенок, на уровне ощущений понимала, что здесь скрывается какая-то тайна.

А все тайное становится явным. Дальше скрывать было уже невозможно. И тогда я догадалась, что в наш дом пришла какая-то беда. Чуть позже я узнала из разговоров взрослых, что она называется героин. Да, так мне стало ясно, что теперь моя мама – наркоманка. Сказать, что это шок – не сказать ничего. Мне казалось, что я превратилась в маму, а мама – в мою дочку.

С этого момента началась моя взрослая жизнь: жизнь-схватка, жизнь-выживание!

Я перестала быть ребенком: варила борщи, стирала белье, научилась гладить, отводила и забирала из садика младших брата и сестру, выгуливала собаку и еще умудрялась торговать по ночам самогоном.

Я таскала огромные сетки продуктов из магазинов и, наконец, я полностью возглавляла мамин бизнес. Но это было не так, как сейчас представляют главу бизнес компании. Это выглядело иначе.

Раз в неделю ночью приезжала груженая фура со взрослыми мужиками. Меня все знали как Галкину дочь, и я всем говорила одну и ту же фразу (у меня не было времени фантазировать): «Мама в отъезде, в Москве на совещании. Сегодня товар принимаю я».

Мужики всегда мне улыбались и говорили между собой: «Такая маленькая, и уже такая дерзкая, вся в мать». А, уезжая, каждый меня хвалил, называя Алешкой вместо Аленки. Я тогда не понимала, что за такие мои качества, как смелость, шустрость и находчивость, меня принимали за свою, за маленькую мужичку. Со взрослыми мужиками я разговаривала на их языке:

– Привет, мужики! Сегодня сколько привезли?

– Молодчага, Алешка!

– Я не Алешка, я Аленка.

Я никому не доверяла открывать гараж. Открывала его сама, руководила погрузкой: «Давайте сегодня в левый угол!».

Если я в чем-то была не до конца уверена, то ссылалась всегда на маму: «Так мамка велела!».

А это был закон. Все уважали Галину, боялись ее.

– Чего кидаете-то, кладите не в ряд, а коробку на коробку!

Так я руководила в свои двенадцать лет взрослыми сильными мужиками. Нам привозили по двадцать коробок оружия, по десять коробок икон, ведра золота…

А я, маленькая контрабандистка, все это очень ловко принимала. И умело справлялась с трудными неожиданными ситуациями, которые частенько бывают в любом подпольном бизнесе. Справлялась не хуже матери, а на тот момент еще и лучше. И кто его знает, быть может, если б мама только мирно спала у себя, никакой утечки бы не случилось и я бы спокойно вышла на общий рынок в лихие девяностые. Словом, пока мама под кайфом валялась на софе, я выполняла все ее дела, только вот в школу я не успевала уже никак.

Так все и жили. В школе, как ни странно, меня не спохватывались, у бабули своих дел было навалом, но мое поведение устраивало не всех.

Когда стало понятно, что именно дядя Валера подсадил маму на наркоту, я стала нагло хамить негодяю. Так, казалось, отношения наши испортились совершенно. Но я тогда еще не понимала, что моя дерзость только возбуждала Никитюка.

Однажды вечером приехал к нам Валера, посидел с мамой на кухне, как обычно, после чего она отправилась отдыхать на софу. Я в это время выгуливала малышей и собаку, а он вышел и закричал, что мама устала, прилегла отдохнуть, а бизнес-то наш стоит на месте.

Оказалось, что Никитюк привез из Москвы торты на продажу, а меня попросил их у него срочно забрать и начать продавать к самогону на закуску. Сам пообещал меня доставить на машине туда и обратно. Я, ничего не подозревая, быстро оставила детей соседке бабе Люсе и спокойно погрузилась в авто своего нового отчима, безо всяких опасений на свой счет. Я была абсолютно спокойна, когда мы тронулись. Доверять дяде Валере по-прежнему я уже не могла, но все-таки это был мамин мужчина. Никаких предчувствий в душе не было. Да и он вел себя нормально: курил свою траву за рулем, ехал очень медленно. Я тогда в машине надышалась, конечно, этой дряни, и вскоре моя голова закружилась и меня мутило всю дорогу.

Наконец мы приехали, я выскочила из машины как ошпаренная и направилась к воротам, приговаривая ему вслед, что от этого дыма голова кружится. Он громко рассмеялся, а я подумала, что здесь нет ничего смешного, раз это так влияет на голову.

Зайдя в дом, я еще чувствовала тошноту, и попросила чего-нибудь попить. В полумраке он протянул мне стакан, я отхлебнула и сильно поперхнулась: такой гадости я еще не пробовала! Опять прозвучал тот же жуткий хохот и фраза:

– Это ликер, Ленчик, пей, давай!

Я протянула ему стакан обратно и попросила включить свет. Когда свет загорелся, я увидела стол, заставленный тортами.

Валера сел на софу и закурил сигарету, а я все стояла у входа, когда он велел мне сложить торты. В протянутый им пакет я быстро сложила все тортики и поставила их у выхода. Он тем временем продолжал курить, наливая себе ликер и уже успев выпить мой. Я стояла в углу, как вкопанная, чувствуя опьянение. Ноги мои уже подкашивались, и я стала съезжать вниз по стенке.

Свет, помнится, вдруг погас. Валера в тот момент упал на меня, и я спросила: «Зачем вы на меня взобрались?».

Про себя я подумала, что он, видимо, споткнулся и не удержался на ногах. Но когда он стал лизать мое ухо и приговаривать: «Девочка моя, тихо!», – я закричала:

– Дядь Валер, вы зачем на меня упали? Вставайте быстрее с меня, вы же тяжелый!

И когда до меня все дошло, я начала орать что есть мочи. Никитюк придавил меня подушкой и стал стягивать с меня штаны. Они не снимались, и я слышала треск ткани: насильник рвал мне на поясе брюки. Я пыталась кричать, визжать, задыхаться и делать вид, что я умираю. Но ничего из этого не помогало. И в конце концов, чтоб я не мешала ему, он меня вырубил ударом по голове.

…Когда я стала приходить в себя, я почувствовала на себе что-то очень тяжелое и еще жуткую боль в области живота, и, очнувшись, стала орать, что было сил, и тут опять зажегся свет. Стало понятно, что все кончено и можно больше не орать.

Мне ужасно хотелось поверить, что все это дурной сон. Странное это было ощущение: вроде бы живая, а вроде уже и нет. Не оправившись от шока из-за мамы, тут же – вот тебе, новое испытание.

Это был мой первый удар ниже пояса. Потом эта скотина довезла меня почти до дом. Не доезжая одного поворота, резко притормозив, он выкинул меня из машины, как использованную, никому не нужную вещь.

– Дотопаешь сама, а торты я завезу, не беспокойся! Мать-то уж проснулась и ищет тебя, наверное, – ухмыляясь, прохрипел вслед заботливый дяденька Никитюк. – И запомни, рот свой откроешь – вырежу язык! – добавил он.

Я захлопнула за собой дверь и не спеша побрела дворами домой. Идти до дома, как ни странно, было совсем не страшно – страшнее было во всем признаться маме, поэтому я мучительно обдумывала, как лучше поступить: сразу с порога матери правду залепить или немножко осмотреться, выждать момент и запульнуть прямо в точку.

Но дома неожиданно все развернулось иначе, чем я даже могла предположить. Когда я спокойно доковыляла до дома, дядя Валера с тортами уже давно приехал и сидел и ждал меня рядом с матерью. Мама открыла мне дверь, я постаралась принять респектабельный вид…

– Твою мать! Валера, ну ты погляди на эту пьяную шалаву! Ты где, б…, была?! – заорала на меня с порога мать.

Никитюк выбежал, вытаращив на меня глаза, и произнес такие слова:

– Ну-ну, Галюня, не кричи так. Ленка, похоже, действительно пьяна. Поговорим с ней завтра, а пока пусть проспится.

Я побрела в спальню, разделась и легла, а оттуда слышала, как они еще долго говорили про меня на кухне.

– Девка-то видная, а шляется где попало. Изнасиловать же могут, – сокрушалась предчувствиями мама. А ведь как в воду глядела.

А Валера успокаивал ее так нежно и заботливо, словно он ей муж, а мне родной отец:

– Ну не нервничай, Галюня, все будет хорошо, не пустим больше вечером ее никуда, пусть домом занимается, детьми.

Так я и уснула под это «воркование», а утром, проснувшись, попыталась встать с кровати, но не тут-то было!

Ноги не слушались меня, словно что-то переломилось у меня в области поясницы, да и жить уже не очень-то хотелось. Но куда деваться? Дети, хозяйство – все на мне. Ничего не попишешь – хочешь не хочешь, а вставать надо. Никто за меня мою работу не сделает. Я потихоньку сползла и продолжила жить так, будто ничего не произошло.

Глупо, конечно, и сейчас я очень об этом жалею, но тогда я стеснялась, боялась, а после такого «теплого» маминого приема вообще растерялась. Я молодая была еще, совсем зеленая. Теперь, конечно, я думаю: надо было сказать сразу – пусть бы они там сами меж собой разбирались, может, тогда и мама соскочила бы с наркоты и не жила с преступником. Да, надо было, пока еще не так страшно было, пока Никитюк еще не успел меня так психологически обработать. К тому же, теперь мама могла не поверить, а это, пожалуй, было для меня страшнее всего.

Но время шло, дни летели. Никитюк продолжал захаживать к маме, совал мне всякий раз по сто рублей на конфеты. Я поначалу отказывалась, потом брала, и тогда мама у меня тут же вытаскивала эти деньги из кармана. Так и жили. Я все терпела: и присутствие гада, и пьяную обколотую мать…