Три года - Владимир Андреевич Мастеренко

настолько противоположны были его сомнения и колебания твёрдой уверенности этой тройки, которая, похоже, никогда ни в чём не сомневалась…

Сергей продолжал:

— И вот тут, понимаешь, чувствуешь ответственность. Ну, придём в институт я или ты, и придёт парень или девушка, которые кончили школу нормально, не как мы. Аттестаты у нас одинаковые, а требовать от нас можно гораздо больше, потому что ведь и пережили мы больше, лучше знаем жизнь. И поэтому…

— Серёжа! — раздался возглас с противоположной стороны улицы.

Сергей быстро обернулся и, придержав Виктора за рукав, сказал:

— Ты извини, я сейчас…

Виктор поглядел ему вслед. Сергей перебежал улицу навстречу светловолосой девушке. Они оживлённо заговорили, Сергей развернул аттестат, на что-то показывая пальцем. Заметив, что оба они на него не смотрят, Виктор свернул в сквер и торопливо зашагал по аллее.

И здесь у «ильинца» Сергея всё было определённо. Виктор догадался, что девушка и есть та самая Валя, о которой он слышал не раз. Она на год раньше Сергея окончила десятилетку и теперь училась в медицинском институте. Ни для кого не было секретом, что они любят друг друга. Так об этом и говорили. Как хотелось бы Виктору, чтобы так же говорили о нём и… ещё о ком-то, с кем бы он мог, как сейчас Сергей, горячо делиться тем, что его волнует.

Но так не получалось, как ни желал этого Виктор. Среди знакомых ему были девушки, которые раздражали его своим легкомыслием, пустопорожностью, вечным щебетанием о модах, причёсках, о том, кто как танцует. Их Виктор нарочно резко обрывал, старался уязвить в самое больное место, хотя иные из них на первых порах с подчёркнутой симпатией относились к нему. Были другие, совсем не похожие на первых, которые нравились Виктору. Но и с этими он обращался так же, как с первыми, правда, совсем по другой причине — как-то не мог он сказать девушке, что хотел бы дружить с нею. А в итоге и первые, и вторые сходились во мнениях и укрепляли за Виктором славу «много о себе думающего» у одних и «героя не нашего времени» у других. Были, наконец, третьи девушки — безразличные Виктору, — и с ними как раз он мог держаться без всякой натяжки, но… они были безразличны ему…

Виктор прошёл через сквер и сел на скамейку. Он достал из кармана сложенный вчетверо небольшой листок бумаги, развернул его и снова перечитал, хотя перечитывать, собственно, было нечего — всё, там написанное, он помнил наизусть, от слова до слова. В листке с большими красными буквами сверху было всего четыре строки, напечатанных на машинке:

«Уважаемый товарищ Тихонов!

Просим Вас зайти в редакцию, в комнату № 57 для беседы относительно Вашей рецензии.

С приветом…»

Подписан листок был неразборчивым угловатым почерком, похожим на готический.

Письмо пришло утром, и с тех пор Виктор несколько раз перечитывал его. Это было третье в жизни Виктора письмо, полученное им из редакции. Первое было совсем давно, кажется, ещё в четвёртом классе, — Виктору писали тогда из «Пионерской правды», что гиперболоида инженера Гарина, о котором рассказано в романе Алексея Толстого, пока не существует и что поэтому нельзя, как советует Виктор, использовать его для прокладки железнодорожных путей в горах. Другое, тоже из «Пионерской правды», Виктор получил года два спустя. Ему отвечали, почему нельзя послать наши войска в помощь республиканской Испании, и сообщали, что в одном из ближайших номеров будет напечатана об этом подробная статья. Верно, такая статья появилась, и в самом начале её было сказано, что статья печатается по просьбе ряда школьников, в числе которых назывался и Виктор.

Было странно и радостно, когда в почтовом ящике сказывались конверты из плотной бумаги, украшенные эмблемой «Пионерской правды», — совсем такой, как в газете. Но что они — по сравнению с маленьким листком который Виктор держал в руках сейчас? Это, третье, письмо решало его судьбу…

Можно было итти в редакцию хоть сию минуту, но что-то заставляло Виктора медлить. Он решил, что встанет со скамейки, когда мимо пройдёт десять автомашин. Насчитал семь или восемь и сбился со счёта. Тогда решил дождаться двадцати пяти…

Ещё переписывая рецензию начисто и потом опуская заклеенный конверт в почтовый ящик, Виктор как-то не воспринимал всего этого всерьёз. Рецензия была о новом фильме, который он смотрел несколько дней назад, сдав последний экзамен. Виктор вышел из кино со светлым и немного грустным чувством, появлявшимся у него всегда после хорошей картины, — будто только что расстался с близкими, дорогими людьми. Хотелось с кем-нибудь поделиться этим чувством, и Виктор взялся за перо, впервые не размышляя о том, что пишет — стихи или прозу — и для чего он пишет. Он рассказывал о девушке, отдавшей жизнь за своё правое дело, милой, чудесной девушке, которой жить бы и жить и которая без колебаний пошла на смерть… Он не заметил, как исписал пять страниц, и, только перечитав написанное, подумал, что получилась рецензия, такая же, какие часто появлялись в газете. Тогда Виктор посмотрел картину ещё раз, чтобы проверить, не перепутал ли он чего-нибудь, и отправил рецензию в редакцию.

Что скажут ему в таинственной комнате номер пятьдесят семь, представлявшейся Виктору огромной, прокуренной, где десятки людей за десятками столов кричат в телефонные трубки, бешено выстукивают на пишущих машинках, вбегают и выбегают, ежеминутно хлопая дверями? То Виктор окончательно решал: ему раздражённо ответят, что нечего бессвязной писаниной отнимать время у занятых людей, и рецензия ему самому начинала казаться детским лепетом; то он рассуждал: приглашать его в редакцию лишь для этого не к чему, что, наоборот, рецензия понравилась, и ему хотят предложить написать ещё одну…

Виктор спохватился, что давно уже не обращает внимания на машины, начал было считать их снова, но вдруг решительно встал. Хватит, — что бы ни сказали, ждать он больше не может.

Редакция помещалась в трёхэтажном здании, растянувшемся на целый квартал. Комната номер пятьдесят семь оказалась на самом верху. И пока Виктор поднимался по лестнице, он машинально повторял в такт шагам: «Пять-десят семь, пять-десят семь…» Каждая цифра в сознании Виктора была окрашена в свой цвет — единица — в чёрный, двойка — в жёлтый и так далее, и эти две цифры — красная пятёрка и синяя семёрка горели перед глазами.

Длинный коридор на третьем этаже был пуст и тих, лишь откуда-то доносился приглушённый стук машинки. По обе стороны коридора тянулись одинаковые двери, белые, со стёклами наверху, различавшиеся лишь стеклянными табличками: «Заведующий промышленным отделом», «Литературные сотрудники отдела культуры и быта»… На