Три года - Владимир Андреевич Мастеренко

над всем миром.

И вот ушла суровая военная жизнь. Песни неслись над улицей, радостно шумела толпа, и все говорили о будущем, у каждого были свои планы жизни в мирные дни.

А Виктору ещё ничего не было ясно. Его планы и сейчас оставались такими же расплывчатыми, как раньше. Хотя раньше это само собой разумелось, потому что была война, и всё, естественно, откладывалось до того времени, когда она кончится. Но теперь Виктор понимал, что дело не только в войне, но и в нём самом, что ему ещё не хватает чего-то, чтобы скорее сбылись эти планы.

Чего? Он и сам не знал чего, и у него появлялась зависть к тем, с кем он вместе заканчивал вечернюю школу. У них, у каждого, всё было просто и определённо. Один поступает в политехнический институт, другой — в высшее мореходное училище, третий решил стать строителем, им не в чем было сомневаться, — будет так, как они хотят.

Будет ли так, как хотел Виктор? Он неопределённо махал рукой и старался перевести разговор на другую тему, когда его спрашивали, что он думает делать дальше.

Конечно, был простой, на первый взгляд, путь. Есть в Москве литературный институт Союза советских писателей. Есть в нём отделения прозы, поэзии, драматургии и критики. Никто не мог помешать Виктору подать туда заявление. Но с чем он придёт в институт? Кто он — критик, прозаик, поэт? И может ли он писать вообще?

А писать очень хотелось, особенно, когда попадала в руки хорошая книга. Прочитав её, Виктор снова перелистывал страницу за страницей. Герои жили, страдали, радовались, боролись, побеждали. Они вставали перед Виктором почти живые, и Виктор мог теперь сам писать о них. Но это были чужие герои. А свои… своих не было.

Обиднее всего, что книга рассказывала о таких же людях, как Виктор и те, кого он знал. Вот тут и скрывалось непонятное «что-то», чем владел автор книги и чего никак не мог отыскать Виктор.

Виктор не хотел сдаваться. Ведь и тот, писатель, создавший такую интересную книгу, сразу ничего не умел. Возможно, и он так же, как Виктор, мучился сначала, пока не открыл, наконец, секрета, как ясно и увлекательно рассказывать о самом простом. Надо было искать и учиться.

С этим желанием Виктор хватал перо. Он искал. Он решал писать стихи, — может быть, он поэт? Строки возникали сами собой, одна за другой. Он читал их вполголоса, они звучали напевно, это были настоящие стихи. Он, как ему казалось, холодно и беспристрастно, разбирал то, что написал. Содержание? — стихи говорили о войне, о победе, о том, что волновало всех. Форма? — стихи были написаны классическим хореем, рифмы были точные, но ни в коем случае не глагольные, которых — Виктор не раз читал об этом — надо по возможности избегать.

Как радостно становилось в этот момент! Каким казалось лёгким — творить, писать стихи. Но стоило Виктору чуть позднее, хотя бы назавтра, снова перечитать стихи, они вдруг блёкли, морщились, теряли всю красоту и прозрачность, как теряют её похожие на граммофонные трубы голубые цветы вьюна под горячим солнцем. Лёгкие строки набухали, громоздились одна на другую, они не волновали уже, а нудно кричали, как серые строки плохого плаката. И точные рифмы, и классический хорей терялись в навязчивом крике, от которого Виктору становилось мучительно стыдно перед самим собой.

Вновь приходило сознание собственного бессилия, пока Виктор опять не убеждал себя в том, что не он первый, что не всё приходит сразу. И вообще, — может быть, не поэзия его стихия? Он брал лист бумаги и аккуратно выводил:

«Батальон вступил в деревню, только что оставленную фашистами. Болью сжалось сердце капитана Синцова, когда он увидел разрушенные дома и закопчённые трубы. В этой деревне он родился и вырос…»

И всё. Перо деревянело и само выпадало из рук. Совершенно непонятно было, что же дальше должен был делать загадочный капитан, который в представлении Виктора имел только два отличительных признака — погоны с четырьмя звёздочками на каждом и откуда-то подвернувшуюся фамилию «Синцов». А ведь у других герои, и такие же капитаны в том числе, были живыми, полнокровными людьми, которых, казалось, узнаешь, появись они даже сейчас здесь, в этой толпе, запрудившей улицу.

Нет, и проза, не требовавшая соблюдения размера и поисков рифм, таила в себе неразгаданные секреты…

Виктор никому не рассказывал ни о своих надеждах, ни о своих разочарованиях. К чему, если это зависело лишь от него самого? Но именно потому разочаровываться было гораздо тяжелее.

Так хотелось избавиться от этих мыслей в праздничный майский вечер, но все вокруг, будто сговорившись своими возгласами возвращали их:

— Знаете, родная, я всё уже продумала и решила…

— …А что ты думаешь, — обязательно поступлю. Теперь другое дело — войне конец!..

Планы и жизнь

Виктор аккуратно свернул аттестат в трубку, — чтобы не помять, — и вышел на улицу. Не сделал он и десяти шагов, когда его окликнули. Он оглянулся: это был Сергей Иванов, токарь, который тоже занимался в вечерней школе.

— Идём вместе, нам ведь в одну сторону, — сказал Сергей, нагнав Виктора.

Некоторое время молчали.

— Знаешь, о чём я думаю? — заговорил Сергей. — «Аттестат зрелости» — как это здорово сказано. Будто ты долго сидел перед дверью и всё ждал, и вот её перед тобою открыли: шагай вперёд, смелее, ты уже вырос. Но я ещё не о том. Наши, — он потряс свёрнутым в трубку, как у Виктора, аттестатом, — они особенные, такие мало у кого есть. Мы экзамен вдвойне держали — и здесь, и там, на заводе…

Хотя это было похоже на то, о чём думал Виктор, он не хотел откровенничать с Сергеем. Он знал его давно, наверное, года два, но никогда не был с ним близок. Бывает так: как будто бы человек хороший, ничего против него не имеешь, а сойтись с ним не можешь, говоришь и всё время испытываешь неловкость, тянешь из себя слова, чувствуешь себя перед ним чем-то обязанным. Так же было у Виктора и с друзьями Сергея — вспыльчивым, отчаянным Генкой Никитиным и полной его противоположностью — сдержанным, серьёзным Александром Бахаревым, который с недавнего времени стал работать в райкоме комсомола.

Эти трое были из знаменитой комсомольско-молодёжной бригады «ильинцев», названной так в честь дважды Героя Советского Союза лётчика гвардии полковника Ильина, Бахарев — бригадир, остальные — члены бригады.

Разные по характеру, они и думали, и поступали одинаково. Виктор и не представлял, как бы вдруг он стал говорить с ними по душам, —