Талмуд и Интернет - Джонатан Розен

Это не значит, будто я не боюсь, что книга потеряется как объект, как некое тело. Донн представлял людей, которых смерть превращает в подобие книги, но что происходит, когда умирают книги? Возрождаются ли они в другой, бестелесной, форме? Не растет ли Интернет из разрушающегося тела книги? Если это так, то между Интернетом и Талмудом есть еще одно сходство, поскольку Талмуд отчасти тоже возник из утраты.

Талмуд предлагает виртуальный дом для культуры гонимой, лишенной корней, он вырастает из потребности евреев упаковать свою цивилизацию в слова и странствовать с ними по свету. Талмуд стал насущной необходимостью для выживания еврейского народа, поскольку Храм — дом Господа во времена, предшествовавшие Талмуду, — был разрушен, а храмовые службы — эти телесные обряды, включающие кровь, огонь и физическое искупление, — не могли более осуществляться. Когда еврейский народ потерял свой дом (Землю Израиля), а Господь потерял свой (Храм), возникла новая форма существования, и евреи превратились из народа Храма или своей страны в народ книги. Это случилось потому, что им негде было жить. Телесная утрата часто не учитывается, но я считаю, что она лежит в центре Талмуда. Интернет, который, как мы часто слышим, призван нас объединять, тем не менее порождает во мне такое же чувство диаспоры, чувство одновременного присутствия везде и нигде. Где еще, если не в диаспоре, вам так нужна своя домашняя станица?

В Талмуде есть повествование о таинстве превращения одной культуры в другую. Это история великого мудреца первого века по имени Йоханан бен Заккай, который жил в осажденном Иерусалиме перед самым его разрушением Римом. Йоханан бен Заккай понимал, что Иерусалим и Храм обречены, поэтому он решился обратиться к римлянам за разрешением учить и продолжать свои занятия за пределами Иерусалима. Чтобы он оказался вне Иерусалима, ученики положили его в гроб и вынесли за городские стены. Они пошли на это для того, чтобы провести не римлян, а зелотов — еврейских радикалов, охранявших Иерусалим, которые убивали любого, кто не был готов погибнуть вместе с городом.

Бен Заккай не был готов погибнуть вместе с городом. Оказавшись за его пределами, он отправился к римскому военачальнику Веспасиану и испросил разрешения обосноваться в Ямнии. Разрешение было дано, и вскоре там расцвело изучение устного закона; там же сформировалась Мишна, поэтому можно сказать, что в Ямнии была спасена талмудическая культура, в то время как храмовая культура погибла. В каком-то смысле путешествие Йоханана бен Заккая в гробу — это символическое воспроизведение трансформации иудаизма, который из вещной религии превратился в религию разума и книги. Евреи умерли как люди вещного, как люди земли, люди храмового ритуала огня и крови, чтобы в результате самого великого перевода в человеческой истории они возродились как люди книги.

Я вспоминаю о путешествии Йоханана бен Заккая в гробу, когда думаю о том, что и нас (и книги, и людей) проносят чрез врата компьютерной эпохи, чтобы мы стали своего рода глобальной диаспорой, которая пребудет всюду, кроме собственного дома. Мне кажется, что в написанном (и форма тут не имеет значения) есть некая нематериальность, некая неудовлетворенность, некое отрешение от тела, и было бы несправедливо винить компьютеры или Интернет в том, что они усиливают изначальное, заведомое несовершенство слов. Неужели найдется такой человек, который захочет стать книгой в небесной библиотеке Джона Донна?

Через несколько недель после того, как сломался мой компьютер, я сдался и отправил его в одно странное место в штате Виргиния, где за сумму, значительно превышающую изначальную стоимость этого устройства, специалисты сумели извлечь из моего поломанного твердого диска туманные образы всего того, что я напечатал на компьютере за семь лет его использования. Вся информация была направлена мне на отдельных дискетах и компакт-диске, содержащем все данные. Я тут же нашел дискету со своим дневником и, используя компьютер своей жены, приступил к ее распечатке.

Оказалось, что за два месяца, пока моя бабушка болела, я сделал всего шесть или семь записей. Мне же представлялось, что я сумел запечатлеть ее страдания до мельчайших подробностей. Скудость записей поразила меня. Куда делись те долгие часы, во время которых я держал ее за руку? Куда делись произнесенные мной монологи? Куда пропали неспешные, сонные вечера, когда остальные члены моей семьи ели и переговаривались в коридоре? Где, наконец, моя бабушка? Я был рад получить назад свой дневник и конечно же нисколько не жалел о потраченных деньгах. Но лишь когда моим глазам открылось то немногое, что я записал, я ощутил всю безмерность своей потери.

Глава II

Я взял от них не больше, чемсобака сможет зачерпнутьв океане.

Йоханан бен Заккай, Вавилонский Талмуд

Иногда говорят, что евреи не тратят много официального теологического времени на размышления над атрибутами Бога или описание таковых. Хотя это, может быть, и правда, но рабби эпохи Талмуда порой задумывались над тем, как Бог проводить Свой день. На этот вопрос они отвечали по-разному в разных местах — заключает браки, судит людей, надевает на себя огромный талит, филактерии и молится. Однако самый любимый мой ответ я нашел в трактате Аводазара, посвященном отношению евреев с идолопоклонниками. В нем сказано, что каждый день Бог тратит три часа на изучение Талмуда.

Этот ответ пришелся мне по душе, в частности, потому, что он подтверждает мое личное ощущение безмерности и сложности Талмуда — ведь даже Богу, который, надо полагать, неплохо знает Свое собственное произведение, приходится ежедневно тратить время на его изучение. К тому же образ Бога, изучающего Талмуд, хорошо согласуется с тем, что важно не только то, что содержится в этой книге, но и то, что без этой книги нельзя обойтись. Это само по себе утешает, поскольку, когда я гляжу на весь Талмуд — семь трактатов порядка Зераим (Семена), двенадцать трактатов порядка Моэд (Праздничные периоды), семь трактатов порядка Нашим (Женщины), десять трактатов порядка Незикин(Ущербы), одиннадцать трактатов порядка Кодашим (Святыни), двенадцать трактатов порядка Тохарот (Чистота), не говоря уже об апокрифах и постмишнаитских трактатах и огромном количестве комментариев, порожденных всеми этими томами, и комментариев на эти комментарии, которые появляются до наших дней, — мне отказываются служить и сердце, и мозг.

Конечно, примерно такое же чувство возникает, когда просматриваешь воскресный номер «Нью-Йорк таймс» или входишь в прирученную галактику киберпространства. Всего слишком много! Хочется кричать. Бесконечность позади и бесконечность впереди. Как мне освободить пространство для того, что одна субботняя песня называет «моей одинокой душой»? Боюсь, что при моих ограниченных навыках я не смогу даже найти крохотный островок прошлого, у берегов которого можно бросить якорь, чтобы выстоять против захлестывающих меня волн информации.

Возможно, так было всегда. В прекрасном эссе «О незнании греческого» Вирджиния Вулф утверждала, что древний язык нельзя по-настоящему выучить. Его секреты — произношения, отдельных нюансов смысла — окончательно утеряны вместе с народом, который на нем говорил. Как выглядела древнегреческая трагедия? Как она звучала? Отделенные от этого народа «пропастью, которую никогда не преодолеет волна европейского щебетанья», мы можем только строить догадки и пытаться реконструировать эти творенья. Вулф считает, что время, культура и расовые характеристики отделяют современных мужчин и женщин от живого мира Древней Греции.

Но хотя Тора принадлежит примерно той же эпохе, что и Софокл, я не могу воспользоваться ее аргументом, чтобы оправдать свое незнание. Я не забыл своего школьного учителя иврита, который рассказывал классу о доблести талмудических мудрецов прошлого и настоящего, знавших весь Талмуд так хорошо, что если в одну из тысяч страниц Талмуда воткнуть иголку, то они сумеют сказать, какую фразу, какое слово и даже какую букву этого слова она проткнет на обратной стороне листа. Я же не вспомню даже порядок книг в Пятикнижии Моисеевом, если не воспользуюсь мнемоническим правилом, которое я заучил в детстве: БИЛЧиВ — Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие.

Но чудо заключается в том, что разговор, начавшийся две тысячи лет назад, все еще продолжается, почти полностью сохраняя форму. Рабби учат, что Бог вручил Моисею Писаный Закон и нашептал ему в ухо Устный Закон, включая все дискуссии, нашедшие свое отражение в Талмуде. Мы можем верить этому или нет, но одно не вызывает сомнений: те самые слова, которые заучивали наизусть и над которыми ломали головы в ешиве Ямнии, куда переселился в первом столетии Йоханан бен Заккай, дошли до нас через века, никогда не затихая. Конечно, в игре в «испорченный телефон», которая длится так долго, неизбежны случаи ошибочного восприятия, но чудо заключается в том, что за все это время телефонный провод ни разу не был оборван.