Светлые истории. Классика самиздата - Иван Алексеев

Она придумала даже, что может пойти и утопиться в Волге, и один раз ей приснилось, как она утонула и лежит на дне. Она видела, как ее тело постепенно заносит илом, и слышала монотонный гул входящих в нее пустоты и покоя…

Боль внутри не ослабевала, каждый день она чувствовала ее, когда просыпалась.

Страдания Марины умножались еще оттого, что она давно уже посчитала Руслана своим защитником, которого ей так не хватало в детстве. Среди мальчишек, к которым она тянулась в силу живости характера, часто попадались злые и хитрые обидчики. Особенно они привязывались к ней в летних лагерях. Каждый год после четвертого класса мама отправляла ее оздоравливаться к бабушке, а бабушка устраивала ее на две смены в один из загородных оздоровительных лагерей. И каждый год в каждом лагере находились уроды, поднимавшие палками юбку, чтобы выставить на показ ее трусы, или больно хватавшиеся за грудь, когда она играла с ними в догонялки. Везде и всегда ей не хватало защитника, что было дополнительным подсознательным мотивом прислониться к высокому и сильному Руслану. А теперь получалось, что этот защитник опозорил ее хуже гадкого мальчишки в детстве.

Несколько раз Марина пыталась плакать и жалеть себя, представляя, что хранила себя для единственного мужчины, отдала ему все, что у нее было, и все оказалось для нее напрасным. Но странным образом все чаще ловила себя на мысли, что жалость не захватывает ее целиком. Кроме жалости она чувствовала внутри себя какой-то стержень, заставляющий не склонять голову и жить, несмотря ни на что. Стержень был рядом с болью в груди.

Если бы она всегда могла называть словами то, что чувствовала, она бы сказала, что с болью в ней укрепилась женщина. Потому что хотя она давно уже жила с мужчиной и узнала свое тело, и округлилась, в ее душе оставалось много девичьего. Узнав счастье, она думала, что всю жизнь у нее будет одно большое счастье. А теперь она узнала боль, и внутри нее счастье и боль стали вместе. И вместе с ними появилась и с каждым новым днем душевных страданий крепла уверенность в своих женских силах, которые превозмогут любую боль, если только она не отступит от себя и будет прислушиваться к тому, что есть в ней с самого детства.

И слова, которые не рождались в ней сразу, чтобы объяснить все происходящее, все равно приходили, только немного позже. Как три года назад появилось объяснившее ее чувства слово «счастье», и как теперь появилось определение Руслану – «нацист». Она пока не смогла бы объяснить толком, что это значит, но родовой памятью знала, что это плохо, и что хотя она продолжает любить Руслана до круженья головы, мир с ним ей больше не нужен.

К тому же люди понимали ее боль и ей сочувствовали. Первые дни ей было стыдно говорить, а потом она нечаянно проговорилась бабушке, которая ее пожалела и поплакала вместе с ней, и дяде Саше, отцу выходившей замуж подружки. Марина только намекнула ему об обиде, посмеиваясь и делая вид, что не очень переживает, но он понял ее без многих слов, обеспокоился и поговорил с ней так, как смог бы поговорить только заботливый отец. Дядя Саша не только поддержал родившееся в ее голове решение перевестись учиться в Алма-Ату, но и подсказал, как говорить с местным педагогическим начальством, чтобы ее отпустили.

Руслан ее побил в конце сессии. После этого у нее было время посоветоваться с мамой. У мамы она пожила недолго, но этого хватило, чтобы оценить и правдивость маминых слов о поменявшемся среди казахов в лучшую сторону отношении к русским, и возможность вернуться, чтобы жить, как давно хотела мама, вместе.

В Казахстане Марина виделась с несколькими одноклассницами, у одной из которых понянчила хорошенькую дочку-куколку, бегала знакомыми улочками и через заброшенный сад, с которым были связаны разные детские истории, и так осмелела, что сходила на прием к проректору местной академии, благообразному моложавому казаху с исключительно правильной русской речью. Проректор принял ее благосклонно и сказал, что с понижением на курс девушку примут без разговора, а если она найдет общий язык с преподавателями на кафедре, то возьмут и без понижения.

Но вот из альма-матер ее отпускать не захотели и даже нагрубили в ректорате. С известных пор грубость оказывала на Марину эффект, противоположный ожиданию грубияна. У нее только добавилось решимости и уверенности, что она на правильном пути. Марина решила идти со своим заявлением к ректору, который пока был в отъезде, но через месяц должен был появиться на рабочем месте. Девушка была уверена, что убедит ректора теми словами, которые она нашла с помощью дяди Саши.

Необходимость ждать ректора была не обременительной, потому что на это время у нее как раз было дело, от которого она не могла отказаться. Прошлым летом соседка по комнате привлекла Марину к воспитательной деятельности в школьных лагерях, и у Марины все хорошо получилось. На это лето девушки загадали ту же работу, а опытной соседке в студенческом комитете предложили даже отдельную особую и хорошо оплачиваемую работу. Но у соседки неожиданно заболел папа и очень серьезно, так что сразу после экзаменов она уехала его выхаживать, а вместо себя на эту ответственную работу предложила Марину, взяв с нее слово, что Марина не подведет. Работа начиналась с понедельника. Поэтому сегодня Марина еще может позволить себе пострадать, вспоминая вышедшую замуж счастливую дочку дяди Саши и представляя себя в ее красивом белом платье под руку с Русланом, который давно мог повести ее за собой, если бы захотел.

Один еще день ей можно пострадать и поплакать, а завтра уже надо собраться, взять себя в кулак и постараться отдать свою любовь детям, раз она больше не нужна Руслану.

Колючая работа (2)

В пять минут восьмого Марина вскочила в автобус с детьми, который ждал ее на спуске около Кремля. Стоило ей запрыгнуть на подножку, как машина сразу поехала, так что знакомиться получилось на ходу и не очень удобно.

В автобусе был сопровождающий от комитета по делам молодежи, которого Марина видела несколько раз в студенческом совете. В креслах полулежали не выспавшиеся чеченские ребятишки, почти одни мальчишки, а на задних сидениях широко устроились два здоровых заросших мужика в затянутом ремнями камуфляже, обутые в высокие армейские «берцы» на шнурках. Новенькие ремни на них поскрипывали от движений, одежда таинственно надувалась, точно они были вооружены с головы до пят, как с перепугу подумала Марина, которую старший чеченец почти насильно усадил рядом с собой.

Недовольно пробурчав, что она на пять минут опоздала, чеченец представился Баширом, своего помощника назвал Керимом и сказал, что с ребятами она будет знакомиться в их присутствии, когда они приедут на место, и что всю свою работу она будет делать на их глазах и с их согласия.

Башир хорошо говорил по-русски. Сказав все, что хотел сказать, он потерял к Марине интерес и стал смотреть в окно.

Керим был помоложе и пошустрее. Он посматривал на Марину и даже как будто ей подмигнул. Потом засмеялся и что-то весело спросил у Башира на своем гортанном языке. Башир ответил, не поворачиваясь и как-то нехотя, сквозь зубы. После его слов Керим осекся, сник и тоже уставился в окно.

Трое мальчишек всю дорогу залезали коленками на свои кресла, высовывая головы, и, посмотрев на Марину, с шумом плюхались задами на сидения, оживленно пересказывая друзьям свои впечатления о девушке. Один из них, самый маленький, как показалось Марине, и с самыми озорными черными глазками, выглядывал чаще других и, не выдержав, спросил, как ее зовут и сколько ей лет. И ответил, в свою очередь, не обращая внимания на смех соседей, что его зовут Иса, что ему десять, и что с ним в автобусе его сестра Зухра. И что у него есть еще одна сестра, которая осталась в Чечне.

У Марины были с собой фотооткрытки с видами местного заповедника. Она дала их посмотреть Исе, а Иса отдал их сестре, которой они очень понравились. Марина попросила Зухру принять открытки в подарок. Зухра засмущалась, но подарок взяла и поблагодарила.

Короткое общение с Исой и его сестрой успокоило Марину, не придумавшую пока, как себя вести с молчавшими бородачами; она устроилась поудобнее и стала смотреть, где они едут.

Автобус бодро гудел в сторону Камызяка. Этой трассой в детстве девушку возили в летние лагеря.

Район детских лагерей, куда она ездила, располагался вдоль реки Кизань за селом Яксатово, в нескольких километрах вниз по реке. В том районе было не меньше пяти лагерей. Первый раз в лагерь она ездила в последний год советской власти, и запомнила, что они носили имена героев-пионеров, а самый дальний и новый из них, с собственным большим открытым бассейном, – космонавта Юрия Гагарина. Как она слышала, теперь на Кизани один этот лагерь и функционировал. Еще два лагеря стояли законсервированными, а самые ближние к городу поломали, и на их месте построили базу отдыха, куда направлялся автобус. И получалось, что Марина едет в старые знакомые места, где старый лагерь преобразился в современное место отдыха, словно отвечая ее преображению из ребенка в современную молодую женщину.