Воспоминания о Николае Шмелеве - Коллектив авторов

В текущей жизни Николай Шмелёв был приятным собеседником, никогда не прерывал говорящего, выслушивал до конца, иногда это было утомительно. Не любил, чтобы люди подолгу ждали в приемной. Когда говорил сам, то блистал, совсем не нарочно, так уж получалось, знаниями и остроумием. На работе мы встречались, как правило, через день, в общении у нас не было нарочитой серьезности. Удивительно, но на профессиональные темы мы говорили мало, видимо, потому, что понимали друг друга с полуслова, а в беседах лишь «сверяли часы». Больше общались на письменном языке, когда писали общие работы. Когда хотелось освободиться от текущих проблем и забот (после дождя протекает крыша или кровля, а то и обе, лопнула водяная батарея, холодно в помещении, аренда), то уходили «вглубь истории», вспоминали разные эпизоды, рассказывали анекдоты. Однажды я в шутку предложил Николаю взять такой псевдоним – Шмелёв Тот Самый, на что он весело отреагировал. Между прочим, мое предложение было взято из жизни. Когда меня спрашивали, где работаю, то я отвечал: в Институте Европы.

– А кто у вас директор? – следовал вопрос.

– Шмелёв.

– Это какой Шмелёв?

– Тот самый.

– Ой, передайте ему привет.

Людская отзывчивость и благодарность ободряли Николая Петровича, укрепляли в нем веру в созидательные силы народа. Как он считал, баланс между пессимистическим и оптимистическим прогнозами развития России складывается примерно 49:51 в пользу последнего, и решительно не соглашался с советами поменять эти цифры местами.

Николай Шмелёв любил изящную поэзию, романсы, обожал «Утро туманное, утро седое…».

Иногда Николай мог быть вспыльчивым. И здесь проявлялась одна его особенность. Когда он был сильно разгневан, чем-то возмущен донельзя, то резко выговаривал собеседнику свои претензии, подкрепляя их энергичными жестами, с сигаретой в руке, в абсолютно правильной речи с безукоризненными формулировками (подлежащее, сказуемое), что меня всегда забавляло (часто люди в таком состоянии только и способны, что извергать междометия и говорить бессвязные слова). Правда, он быстро отходил и сожалел, что «сорвался». Он никогда не «закручивал гайки», поощрял вольнодумство и, будучи шеф-редактором созданного им журнала «Современная Европа», не навязывал свою точку зрения авторам. После интервью со Шмелёвым журналисты делились своими впечатлениями: не хотелось уходить, так было интересно.

У нас в Институте заведено писать дружеские эпиграммы. Приведу некоторые из посвященных Николаю Шмелёву.

* * *

Его статья «Авансы и долги»Правительству прочистила мозги.У нынешнего кабинета сноваПонятья о народе… никакого.

(1998 г.)* * *

Mein Gott, писатель, академик, германист,Фортуна не скрывает пиетета.Обнимет пусть тебя сегодня трубочист —В Германии хорошая примета.

(по поводу повести о Гёте)* * *

Как сделать так, чтобы странаБыла крепка, как колоннада.Есть только истина одна —Учиться у Шмелёва надо.

Николай Шмелёв прожил плодотворную жизнь не только для себя, но и для своего Отечества. Без этого Ученого и Гражданина оно было бы отчасти другим, скуднее.

В. П. Фёдоров

Член-корр. РАН

Заместитель директора Института Европы РАН

Памяти друга

Почти десять лет, с 2004 по 2013 г., мне выпало счастье работать с Николаем Петровичем, почти ежедневно встречаясь, деля с ним общие и личные радости и горести. Он пригласил меня в Институт, сделав своим заместителем, что было для меня и честью, и удовольствием. Нам не пришлось притираться друг к другу, поскольку мы были знакомы и дружны еще со времени, когда Институт мировой экономики и Институт социалистической системы размещались в одном здании на Ярославке. Позже мы вместе работали в Институте США и Канады, вместе участвовали в различных академических мероприятиях, часто вместе выезжали за границу.

За долгие годы академической жизни мне пришлось близко, а проще говоря, на собственной шкуре познакомиться с разными стилями управления институтами. Я хорошо помню, как один из тогдашних заместителей директора ИМЭМО несколько дней лично выходил к столу вахтера и проверял роспись сотрудников в журнале прихода и ухода. Однако он быстро понял тщетность подобного контроля для академической среды и вскоре отказался от жесткости. Тем не менее, подобные журналы еще долго существовали в отделах института, что нам, которым было по 25–30 лет, не мешало совмещать работу с личной жизнью, тем более что Сокольники с его тенистыми аллеями, пивными и теннисными кортами находился, как теперь принято говорить, «в шаговой доступности». Мы достаточно цинично писали в журнале: «16 часов, ушел в лес», но слово «лес» писали «Л. Е. С.», что выглядело, с нашей точки зрения, вполне официально и немного загадочно.

Став директором института, Николай Петрович всегда говорил о дилемме администрирования как о выборе между управленческими способностями батьки Махно и Иосифа Виссарионовича. Он всегда считал, что академическая свобода есть залог творческой работы коллектива. Он гордился, что в среде московской интеллигенции бытует мнение, что в Институте Европы «хорошо работать». Другими достоинством его руководства была объективность и толерантность восприятия всего спектра политических баталий, идущих в стране и перенесенных на наши семинары и конференции. Он всегда руководствовался собственным хорошо развитым здравым смыслом и столь же блестящим чувством юмора. Его предшественник Виталий Владимирович Журкин собрал блестящий коллектив, сочетающий в себе аналитику и практический опыт, а Николаю Петровичу удалось его сохранить и приумножить. Неслучайно идеологическая палитра института допускала полярные точки зрения на события в мире, и это не мешало ярким и плодотворным дискуссиям как на официальных платформах Ученых советов и семинаров, так и в коридорах Института. Сам Николай Петрович был центристом, готовым выслушать любого, если он понимал, что человеком движет искренняя озабоченность судьбой страны. Единственное, что было неприемлемо для его человеческих и политических оценок, – это непорядочность и такие ее производные, как расизм, шовинизм или фашизм.

При этом мы всегда понимали, что Институт действует в достаточно стесненных условиях, как с чисто материальной точки зрения, так и в контексте проблем невостребованности нашей науки со стороны российского государства. Тем не менее Институту удалось выжить, сохранить основу коллектива и остаться на лидирующих научных позициях в сфере изучения проблем Европы и наших отношений с ней.

Николай Петрович был одним из тех, кого принято называть «шестидесятниками». Окончил университет на излете хрущёвской оттепели, волею судеб оказался вблизи ее автора и могильщика. Он хорошо понимал и разделял взгляды тех, кто ощущал необходимость перемен, что ясно и ярко отразилось в его литературе и научных работах. Противоречия действительности и ожидание перемен далеко не сразу смогли найти своего читателя в силу идеологических и цензурных ограничений. Счастьем Николая был его писательский дар, хотя и здесь ему пришлось многое писать «в стол».

Он радостно воспринял перестройку Горбачёва и стал одним из идеологов пересмотра экономической политики. К сожалению, реальность не соответствовала его советам, и дальнейшее развитие страны стало его постоянной болью. Он мучительно переживал две вещи. Во-первых, он был до боли разочарован тем, что наша интеллигенция в большинстве своем не смогла соответствовать требованиям рыночной экономики. Его коллеги писатели начали жизнь с дележа имущества своих союзов и драки за деньги. Во-вторых, он считал, что реформы Гайдара не соответствовали главному экономическому принципу Николая – «четыре правила арифметики и сострадание людям». К этому можно прибавить наследованное с советских времен ощущение некомпетентности руководства страны. Однажды за столом, где мы обедали в перерыве конференции, Михаил Сергеевич Горбачёв сказал Николаю Петровичу: «Зря я не послушал тебя тогда», имея в виду те экономические советы, который Николай давал генсеку, а потом президенту. Не послушал Николая Петровича и Гайдар, которому он долгим вечером у легендарного золотодобытчика и артельщика Вадима Туманова рассказывал, что нужно сделать для вывода страны из кризиса. Через месяц назначенный премьером Гайдар сделал все абсолютно наоборот.

Еще в советское время в Институте США и Канады я зашел в кабинет Николая со словами: «Он что, идиот?», что отражало мою реакцию на действия одного из видных советских руководителей. Николай, который знал этого персонажа лично, грустно ответил: «Да, он действительно идиот, в прямом, а не в переносном смысле, и с этим, к сожалению, ничего не поделаешь».