Тирания Я: конец общего мира - Эрик Саден

единство придут наконец в гармоничное равновесие. В будущем такие режимы обещали быть одновременно гарантами защиты индивида, частной инициативы и экономического роста, результатом чего станет счастливое процветание, несущее пользу всей общности. Для этого основное внимание уделили механизмам единомыслия и развитости общественных служб. Однако с течением десятилетий – из-за совокупного давления идеологических сил, частных интересов и периодически повторяющихся кризисов – эти принципы стали постепенно утрачивать свое наполнение, а параллельно складывались все более рабские условия труда и жесточайшая конкуренция среди тех, кого в середине 1970-х осчастливили начавшейся делокализацией промышленных предприятий и вытекающими отсюда массовыми увольнениями. Настал час горького разочарования, когда общественный договор у нас на глазах перестал служить фундаментальной опорой и пошел трещинами, обусловив недоверие к политикам, которое впоследствии будет только расти. Эта рана, в своем роде первая коллективная травма, не забылась и оставила след на несколько поколений вперед, так что около полувека спустя мы обнаружим, что он неизгладим и служит благодатной почвой, на которой обильно множатся все обиды будущего.

Однако после падения Берлинской стены в 1989 году, – словно наступило прозрение, – у этой идейно-политической линии под звуки фанфар вновь проявилось тяготение к своему изначальному духу и стремление обрести второе дыхание. Оно открылось на волне «конца истории», когда оказалось, что противостояние диаметрально разнящихся моделей цивилизации и впустую потраченных военных бюджетов сделалось пережитком и теперь уступает место строю, обещающему примирение и всеобщее благоденствие, – социальному либерализму. Казалось бы, победил обновленный общественный договор. Конфликт между свободной частной инициативой и поиском оптимального коллективного интереса исчерпан благодаря справедливому отчуждению материальных ценностей, произведенных ради общей пользы. Чем не логичная идея на фоне крушения государств, проповедовавших коллективизм и планирование, как и всех ответвлений и крайностей, обусловленных необузданным взлетом неолиберализма, наблюдавшимся долгие годы? Но в действительности время было упущено. И этот период стал поворотным: именно тогда выкристаллизовался двойной феномен, плавно вырабатывавшийся десятилетиями. Почти бесповоротная утрата доверия в отношении политических высказываний и тогда еще достаточно незаметный разрыв между индивидом и обществом. Так начался – и длится по сей день, – долгий этап постоянного и все ускоряющегося отклонения от паритета.

Курс на личную капитализацию

К началу 1990-х годов кое-что меняется: складывается, хотя открыто о себе еще не заявляет, своего рода системный приоритет индивида над общим порядком. Характерно, что тенденция развивалась из добровольного приятия логики, прежде утверждавшейся извне. В основном она действовала в менеджменте, который на рубеже 1980-х понемногу избавился от нормативных схем, низводящих наемных работников до уровня простых исполнителей, и переориентировался, взяв курс на поощрение их «креативности» в расчете на двойную пользу: постоянную самоотдачу и личную ответственность в случае низких результатов. Теперь, когда эти принципы вышли на первый план, казалось, что они отвечают некоей правде времени, и даже далеко за рамками работы наше существование – куда как менее обусловленное – должно протекать под знаком беспрепятственного проявления талантов и стремления к личной самостоятельности. С этой точки зрения позитивная – на тот момент – фигура частного предпринимателя, способного в одиночку, благодаря смелости и упорству, невзирая на риски достичь независимости в той или иной форме, начинала восприниматься – осознанно или неосознанно – как пример хозяина собственной судьбы.

Именно тогда стал популярным образ индивида, представляющего собой едва ли не носителя сверхспособностей, готового совершить любой подвиг и пошатнуть порядок вещей. Например, без сопровождения пересечь на гребной лодке Тихий океан, как это сделал отважный Жерар д’Абовиль, которому мужество и сила рук помогли в 1991 году добраться от японских берегов до Калифорнии. Или научиться выполнять магические трюки, как иллюзионист-гуру Девид Копперфильд, чтобы все готовы были поверить, будто их автор благодаря левитации переносится с одного края Большого каньона на другой. Тогда же объявилось яркое соцветие бесчисленных знаменитостей, чье ремесло прежде не привлекало большого внимания. Теперь рок-звезд или икон кино почти символично вытеснили создатели предприятий, дошло до восхваления их «провидческого гения» – в первых рядах оказались Билл Гейтс и Стив Джобс, раньше всех осознавшие широту возможностей, которые несет персональный компьютер. Как и архитекторы – Рем Колхас[7], автор вышедшего в 1995 году и имевшего огромный успех сборника нереализованных проектов «S, M, L, XL»[8], или Фрэнк Гери, чей музей Гугенхайма в Бильбао, открытый в 1997 году, с его текучими очертаниями и сверкающими поверхностями, стал предметом тысяч статей и репортажей. Это же касается и дизайнеров, таких как, например, Филипп Старк[9], модельеров, поваров, кондитеров, садовников, виноделов, появлявшихся на обложках журналов по всему миру. Обозначилась тенденция к героизации отдельных персон, оказавшихся на высшей ступени пьедестала почета, – притом что в их статусе не было ничего необычного и он казался потенциально достижимым для всех, будучи результатом самореализации и отражая успех человека в обществе.

Мир предстал вдруг «гладким», дающим неограниченные возможности современным номадам, жаждущим предугадать любую удачную возможность, следуя весьма модной тогда философии желания. Особенно тому ее варианту, который был изложен Жилем Делёзом, чьи труды стали библией для студентов школ искусств и маркетинга, мечтающих повторить все «линии ускользания», ведущие к благосостоянию и просветлению. Либеральный индивидуализм как политический проект, двумя веками ранее направленный на освобождение людей, окончательно превратился в иной этос: неудержимую погоню за собственной уникальностью с единственной целью отмежеваться от толпы, что теперь рассматривалось как решающее конкурентное преимущество. И так – из высказываний, образов, всевозможных средств подачи, а порой из отдельных будничных эпизодов – выкристаллизовался дух времени, в котором каждый полагает, будто наделен почти безбрежной силой, мнит себя первой инстанцией в этом новом мире, которому впредь быть усеянным россыпью звезд, сияющих одна другой ярче.

Внезапная легкость бытия

Субъективное ощущение, будто сила воли и неограниченное самовыражение открывают невиданный путь к большей самостоятельности и независимости, резко обострилось, когда два ключевых события привели к историческому перелому: на пороге нового тысячелетия одновременно появились интернет и мобильный телефон. И все больше людей со своих личных компьютеров стали обращаться к неуклонно растущему объему данных, тогда в основном текстовых, и обмениваться между собой – невзирая на расстояния – сообщениями за символическую плату. Эти же люди получили возможность общаться устно без привязки к какому-либо определенному месту и радоваться свободе, оставаясь – в теории – на связи с близкими, знакомыми, продолжая профессиональные контакты, где бы они в этот момент ни оказались. Независимость от местонахождения резко увеличивала степень автономности в повседневной жизни и – что, возможно, еще важнее – позволяла ощутить избавление от лишнего груза.

На все сомнения,