Затея - Александр Зиновьев

Раньше в Москве было где выпить и чем закусить. Не то что теперь. Да, представьте себе, и закусить. Хотя война кончилась совсем недавно, хотя неурожаи (реальные, а не фиктивные, как теперь) следовали один за другим, и не по вине империалистов и их прислужников-диссидентов (как теперь), а по причине природных капризов, однако в любой пивнушке (а они были на каждом шагу) можно было получить на закуску бутерброд с колбасой (!), с сыром (!!) или икрой (!!!). На торцах всех устаревших домов и на крышах новостроек с архитектурными излишествами наряду с лозунгами «Да здравствует…», «Вечная слава…», «Вперед…» и портретами мудрейшего из мудрейших красовались рекламы, призывавшие трудящихся употреблять в пищу (обратите внимание на изящество стиля!)… Что бы вы подумали?! Крабы!!! В любом гастрономе можно было купить копченую треску и даже порой судака. Как было сказано в «Евангелии»:

Да, было время, мы жевалиНе обещания траву.Треску копченую едали.И даже крабы мы видалиНе в сладком сне, а наяву.

А уж о выпивке и говорить нечего. Что пить и где пить — над этим голову ломать не приходилось. Захотелось выпить (а какой дурак не хочет этого?!), иди в любом, произвольно выбранном направлении, и ты непременно через сто — двести метров окажешься в пивнушке, в кафе, просто в столовой или в магазине, где продают в розлив все, что содержит градусы, короче говоря — в забегаловке, составлявшей тогда самую глубинную сущность московской жизни. Нет денег? Не беда. На выпивку тебе любой займет рубль или трешку. А то и пятерку. На что другое не займут, а на выпивку всегда. Выпивашные долги, как в свое время карточные, суть долги чести. Они всегда возвращаются в срок. И не было проблемы, с кем пить. Теперь-то это — проблема, и к тому же — почти неразрешимая. А тогда мы даже не подозревали, что такая проблема вообще возможна. Тогда лучшие сыны и дочери народа живо откликались на призыв «тяпнуть» по поводу и без такового. И что любопытно, хулиганства было не больше, чем теперь, и прогулов не больше, и в вытрезвитель попадали не чаще. Одним словом:

И за гулянки нас не били,И не корили нас вином.Нас даже женщины любили,Хоть мы дышали в них г…ом.

Вот, к примеру, тебе сейчас надо идти на лекцию в «круглый зал» (угол Герцена и Моховой). История КПСС. Читает профессор Гурвич. Читает, конечно, блистательно. От скуки сдохнуть можно, но здорово шпарит. Потом его за космополитизм куда-то убрали. Теперь-то мы знаем, что нехорошо поступили. А тогда мы хихикали: еще одного подонка из этой банды трепачей убрали! Ну да дело прошлое. Итак, читает Гурвич. Ты вспоминаешь об этом. Отчетливо видишь его на кафедре-трибуне. С поднятой рукой. Словно сам Ильич на броневике. Отчетливо слышишь его чеканный голос. Только Маркс и Энгельс!.. Только Ленин и Сталин!.. И тебе становится тоскливо, и не выпить уж никак нельзя. И ты потихоньку, блудливо опустив глаза, проскальзываешь в толпе мимо комсорга группы, парторга группы, старосты группы, старосты курса, уборщицы тети Даши, инспектора учебной части Тебенькова (фамилию его мы произносили без буквы «Т»)…, быстро мчишься мимо памятника Герцену (или Огареву?), скрываешься под арку центрального входа, выныриваешь с противоположной стороны во внутренний двор и через ворота налево мчишься на улицу Герцена, как раз напротив скопления пивнушек, получивших общее название «Ломоносовка». Теперь на этом месте нет ничего. Что-то вроде клумб и газончиков и скамеек, на которых избегают сидеть даже пенсионеры.

И ты не одинок. Вслед за тобой филолог Костя (он чуточку отстал от тебя, поскольку его факультет был этажом выше). С какой лекции удрал Костя, он сам не знает. Около истфака вас уже ждет историк Эдик. Он смылся с лекции профессора Толмачева, одного из самых выдающихся кретинов советской (очень богатой кретинами) истории. Того самого, который четвертовал Польшу на три неравные половины. Толмачева мы все хорошо знаем. Им потчуют первокурсников на всех гуманитарных факультетах университета. В аудиторию Толмачев не входит, а врывается, на бегу срывая с себя шляпу, пальто и еще какие-то тряпки. Еще от двери начинает истошно вопить какую-то дребедень. К примеру, такую: в то время, как буржуазия ела цыплят, лимоны, апельсины, шпроты и прочие цитроусы, пролетариат подыхал с голоду на баррикадах. Дорвавшись до кафедры, Толмачев приходит в неистовую ярость. Скидывает пиджак, расстегивает галстук. Говорят, что однажды он чуть было брюки не снял. И зовет нас спасать жизнь Карла Либкнехта и этой, как ее, Клары Цеткин… Нет, Розы Люксембург. Толмачев — член партии с семнадцатого года. И с тех пор играет роль пламенного революционера.

В «Ломоносовке» нас ждет экономист Степан. Он фронтовик, прошел огни и воды. Три ранения. Куча орденов. Нервы железные, закаленные. Но и он не может выдержать, когда профессор Токмолаев в сотый раз начинает жевать высоты марксистской экономической мысли: одна сапог равен два булка… Степан на четвереньках выползает из аудитории, послав на… старосту, парторга, комсорга и всех прочих. Ему можно, он — ветеран, золотой фонд университета.

Для начала мы пропускаем по кружке пива. Иногда — по сто граммов водки. Но это реже, в дни выдачи стипендии. А что, если?! Это идея! И мы уже идем вверх по улице Герцена, к Никитским воротам. По пути мы покупаем копченую треску и пару батонов хлеба. Проходя мимо консерватории, вспоминаем Вино-пианиста. Что-то давно не видать его. Может, заболел. Или за ум взялся, к конкурсу готовится. Он же талант, может быть даже гений. Но Витя сам увидел нас из окна столовой и догоняет нас, едва мы миновали аптеку.

У Никитских ворот забегаловок не счесть. Можно остановиться тут. Но мы наметили свой маршрут далее, к площади Восстания. Там, поблизости от площади, есть одно из самых прекрасных мест в Москве — «Грибоедовка». Это — магазин молдавских вин в доме, в котором жил Грибоедов. Витя, однако, уговорил нас задержаться на несколько минут в угловом гастрономе и выпить по фужеру шампанского, постепенно опускаясь до пива, водки и даже денатурата. Мы соглашаемся. Тем более, платит сам Витя. Он подработал, играл на свадьбе на баяне.

Оставшуюся часть пути до «Грибоедовки» мы бредем сначала медленно, смакуя легкое опьянение. Шутим. Хохмим. Знаете, что сейчас идет в Большом? — спрашивает Витя. Галет Блиэра «Мрасный как». Мы смеемся. До Степана шутка не доходит: он не знает никакого Глиэра и тем более того, что он сочинил балет «Красный мак». Потом Витя говорит, что у них в консерватории только один профессор живет с женщиной, это — Варвара Дурова. До Степана опять не доходит, и ему приходится пояснять, что в сфере музыки принято мужчинам сожительствовать с мужчинами, а женщинам с женщинами. Педерасты, что ли? — спросил Степан. Ну так бы и сказали. А при чем тут эта баба?

Чем ближе «Грибоедовка», тем быстрее наше движение. Садовое кольцо мы пробегаем уже на полной скорости. Впереди мчится Эдик, размахивая копченой треской, за ним я с батонами. Мы захватываем подоконники и угловой столик. Продавцы нас знают и встречают как своих. Особенно они любят Витю, поскольку тот не жалеет денег и никогда не берет сдачу.

В один из таких заходов к нам и присоединился Он. Мы сначала встретили его в штыки и хотели отшить. Но он внес свой помятый рубль и остался. После третьего стакана, когда на столе остались только шкура и скелет от копченой трески, Он прочитал нам:

Не могу я понять,Что со мною творится.То пятерку занятьЯ хочу и напиться.И тогда не унятьНикаким приговором:Так и тянет меняЛечь-заснуть под забором.А бывает, с тобойИ такое творится:Из-под крана водойЧистой хочешь умыться,Бритвой морду скребешьИ рубашку меняешь.Просветленный идешь,А куда — сам не знаешь.Ты в согласье с судьбой.Ах, как солнце сияет!Неба край голубойПерспективы вселяет.Все на свете обнятьТвое сердце стремится.И пятерку занять,И до рвоты упиться.

— Ладно, сказал Степан. Ждите! Тут недалеко у меня знакомые живут. Я сейчас мигом смотаю. На пятерку можете рассчитывать. Заказывайте!

Другая система ценностей

Потом мы выгребаем из карманов все, что осталось. На закуску уже ничего не остается. Только на конфетки. Он свою долю конфеток кладет в карман. Плевать мне, ребята, на ваши университеты и консерватории, говорит Он. Мне вообще плевать на ваши спектакли. Я живу в своем мире. У меня есть своя система ценностей. Какая же? — спрашивает Костя. Хотите, говорит Он, могу показать. Тут недалеко. Пошли?

Мы идем в один из глухих переулочков в районе Арбата. Раньше тут был обычный старый дом. В нем был подвал. В подвале жили люди. Как они жили! Семь семей на площади не более ста квадратных метров. Пол на кухне сгнил. Проступала вода и содержимое канализации. Ребята, сказал Он дорогой, там меня принимают за полковника Органов. На оперативной работе. Им так нравится. Не выдавайте меня. Буду благодарен, если вы изобразите моих подчиненных. Пусть кто-нибудь обмолвится и назовет меня полковником. Идет?