По субботам не стреляю - Белоусова Вера Михайловна

Тут я, признаться, совершенно растерялась. Ничего себе! «Вкратце»! Попробуй «охарактеризуй вкратце» большой кусок жизни! Попробуй расскажи совершенно незнакомому человеку о том, что произошло однажды ночью, ровно десять лет назад. Точнее, десять лет и один день... Подходящий материал для психоаналитика. Для психоаналитика – но не для следователя...

– Он за мной ухаживал... – беспомощно пролепетала я. Соболевский оторвался от своих бумаг и посмотрел на меня с нескрываемым интересом. Ох, как хорошо я знала этот взгляд и как я его не любила! Это лыко я тоже ставила Никите в строку, хотя понимала, что формально он ни при чем. У меня медленно, но верно развивался комплекс неполноценности, изначально мне совершенно несвойственный. Моя внешность меня в общем и целом вполне устраивает, я не могу пожаловаться на недостаток мужского внимания, – словом, вроде бы все в порядке. Но каждый раз, когда Никита публично проявлял ко мне особое внимание или это, как теперь, всплывало в разговоре, я ловила на себе чей-нибудь взгляд – оценивающий, с оттенком легкого недоумения. Еще бы! Красавец-богатырь, национальный символ, рок-певец номер один – и все в одном лице! За него сражались самые немыслимые красотки, которых он, как правило, удостаивал внимания лишь на короткие сроки. Вот на этом-то фоне меня и рассматривали с удивлением. Тут мало не страдать комплексами – чтобы вынести такое без потерь, нужно обладать поистине непробиваемой самоуверенностью. И вообще – не хотела я всего этого. Ни сравнений этих, ни взглядов, ни Никитиного вязкого обожания...

Я сидела мрачная, как туча, уставившись на носки собственных туфель, и, разумеется, не подозревала, что минуту спустя все мои комплексы покажутся мне сущими пустяками по сравнению с сюрпризом, который, как выяснилось, меня ожидает.

– В бумажнике убитого, – самым будничным тоном сообщил Соболевский, – рядом с вашей фотографией было вот это...

Он выложил на стол лист бумаги, представлявший собой отчетливую ксерокопию другого, маленького, листка, на котором корявым Никитиным почерком было написано следующее: «Ирочка», потом – новый номер моего телефона, появившийся совсем недавно, после того как нас переключили на другую АТС, а потом – еще одно слово, и слово это было – «шантаж?». Именно так, с вопросительным знаком, – «шантаж?». Я прочитала эту белиберду раз пятнадцать подряд, в бессмысленной надежде, что она вдруг возьмет и исчезнет, но, увы, она никуда не девалась. Шесть букв, черным по белому, хоть ты тресни: «шантаж». Придраться можно было разве что к последней букве, которая больше напоминала закорючку, как будто Никите надоело писать. Но это была его обычная манера, за эти финальные закорючки ему доставалось еще в школе. Зато первые пять букв не вызывали ни малейших сомнений. «Шантаж» – и все тут!

«Какой, к дьяволу, шантаж?! – пронеслось у меня в голове. – Никита, очевидно, совсем сбрендил!» Я почувствовала, как в душе поднимается волна привычного раздражения – вечного спутника всех моих размышлений о Никите. Волна поднялась и беспомощно опустилась: отныне и присно моему раздражению суждено было упираться в пустоту...

«И все-таки – что это за «шантаж» такой? – мучительно соображала я, украдкой поглядывая на следователя. – Этот наверняка решил, что я добивалась Никитиного внимания каким-то шантажом... Хотя, позвольте... а может, это он меня шантажировал? Для моей женской гордости это, конечно, куда приятнее. С другой стороны, если я его шантажировала, то мне незачем было его убивать, а вот если он меня – тогда другое дело... Так что шут с ней, с гордостью...» Я поймала себя на том, что начинаю осваиваться в новом качестве.

Соболевский кашлянул, и я опомнилась. Он ждал моей реплики.

– А что вы хотите от меня услышать? – мрачно поинтересовалась я. – Вы можете мне верить и не верить, но я понятия не имею, что это значит. Мы с ним друг друга не шантажировали. И вообще... Странная манера записывать такие вещи на бумажку, вам не кажется?

– Безусловно, – кивнул Соболевский. – И тем не менее факт остается фактом. Если это шутка, то очень странная. Скажите, Ирина Григорьевна, кто-нибудь, кроме вас, был дома, когда вы в последний раз разговаривали с Добрыниным?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«А это еще зачем?» – изумилась я. И тут меня осенило. Алиби! Он пытался установить мое алиби. Если бы кто-нибудь подтвердил, что я была дома в субботу около двух, это означало бы, что я никак не могла... О господи!

– Нет, – сказала я упавшим голосом. – Никого не было. Я была одна.

Честное слово, он посмотрел на меня с сочувствием!

– Вот что, Ирина Григорьевна... – помедлив, сказал он. – В ближайшие дни мы вас вызовем. Могу я попросить вас пока не уезжать из Москвы?

– Да, – ответила я, с ужасом думая о том, что скажет на это Костя. Билеты заказаны, путевки выкуплены... Никита продолжал доставать меня с того света. Он дорого бы дал, чтобы расстроить эту поездку... Почему-то у меня не хватило духу спросить, сколько времени я буду «невыездная». Да и бесполезно было спрашивать скорее всего.

– И последнее, Ирина Григорьевна, – продолжал Соболевский. – Вот моя визитная карточка. Здесь оба телефона – рабочий и домашний. Если что – звоните, не задумываясь!

– Хорошо, – покорно пообещала я, абсолютно не понимая, что может означать это «если что». Уже идя к двери, я вспомнила, что тоже хотела задать ему один вопрос.

– Скажите, пожалуйста, – спросила я, обернувшись, – моя записная книжка у вас?

– Нет, – следователь покачал головой. – Книжки там не было. Может, проглядели. И такое бывает, знаете...

Он старался говорить как ни в чем не бывало, и все-таки я уловила в его тоне некоторое беспокойство. Действительно: слона-то я и не приметил... Или Никита ее куда-то припрятал?

Выходя из кабинета, я лицом к лицу столкнулась с шефом и с Викой. Оба выглядели крайне взволнованными.

– Ну что? – свистящим шепотом спросила Вика.

– Ничего, – я растерянно пожала плечами. – Что-то вроде подписки о невыезде...

Тут случилась еще одна неожиданность. Шеф внезапно покраснел, набычился и пошел прямо на выходившего следом за мной Соболевского.

– Товарищ, то есть господин следователь! – заявил он. – Я хочу вам сказать, что вы на ложном пути. Ирина не может иметь к этой истории никакого отношения. Я очень хорошо ее знаю и могу вам лично поручиться...

Тут он, по-видимому, осознал абсолютную нелепость происходящего и осекся, сделавшись из красного темно-пунцовым.

– Большое спасибо за информацию, – подчеркнуто серьезно ответил следователь.

Нетрудно было догадаться, что с содержанием нашей беседы могли ознакомиться все желающие. Окна по случаю жары были распахнуты настежь, достаточно было сесть на подоконник в соседней комнате... И все-таки то, что я услышала, проходя по коридору мимо нашей «кофейной комнаты», застало меня врасплох. Это был еще один – не скажу удар, а так себе – что-то вроде пинка под зад. Две девочки-компьютерщицы варили кофе, и одна из них, не видя меня, говорила другой:

– А я всегда думала: что-то здесь не то! Чудес не бывает. Слыхала? «Шантаж»! Чем-то она его держала на коротком поводочке.

Нетрудно было догадаться, что она имеет в виду. Конечно, теперь у меня были другие заботы... И все-таки я бы соврала, если бы сказала, что меня это нисколько не задело. Я заглянула в нашу комнату, схватила сумку и смылась, не сказав никому ни слова.

Глава 2

Не верили... Никто не верил. Странные люди, ей-богу! Ну скажите на милость, неужели так трудно понять, что у человека есть не только настоящее, но и прошлое? Они, видимо, считали, что он так и родился – с бородой и с микрофоном в руке. Ничего подобного, смею вас уверить! До того как стать национальным достоянием, ваш обожаемый Никита был обычным школьником, закомплексованным подростком, между прочим, довольно хилым... «Косая сажень» – результат систематических занятий бодибилдингом. Хорошеньким – да, хорошеньким он был всегда: белокурый, с большими глазами редкого темно-голубого цвета. Хорошенький – ничего не могу сказать, – но только совершенно не в моем вкусе...