Записки из детского дома - Владимир Жёлтый

– А в компы будем играть? – без замедлений спросил один из мальчишек у меня.

Я переглянулся с Л.Н., она чуть заметно кивнула.

– Конечно, – говорю я. – По воскресениям, в мою смену, обязательно будете там играть!

– О! Тогда круто! Классно! – стали радостно и дружно выкрикивать ребята.

После всех необходимых согласий с моей стороны, подписей об ответственности за жизнь и здоровье детей, снова плетясь по коридорам детского дома за бегущей Л.Н., я слушал от нее какие-то важные советы, рекомендации, касающиеся группы:

– Ну, вот и отлично! Ребята, правда, хорошие, я думаю, вы подружитесь. Сложных там немного. Ну, разве что Светка Пикарева, с ней могут быть проблемы, она немного того, с диагнозом. Сам увидишь. Может быть буйной, в школе учительницу с лестницы столкнула. Но ты не бойся, начнет буянить, в соседнюю группу постучишься, там девчонки воспитательницы помогут, быстро ее утихомирят, она их боится. Так. У Генки Репьева может случиться припадок эпилепсии. Следи, чтоб таблетки во время принимал, а то он иногда обманывает, не пьет. Если упадет, сам от него не отходи, мальчишки пускай за медиками бегут, они все знают уже, привыкли. Потом. Ну, Жировов с Кожановым могут напиться, случай уже был. Тоже следи. Золотарев может к матери убежать. Глаз да глаз, сам не отпускай, замучаемся потом бегать, искать по городу. За Галаниным тоже следи, он бродяжник и курит уже, а взрослые мальчишки заставляют его бегать сигареты стрелять. Ну, Филиппович просто грязнуля, чтоб тебя как воспитателя не позорил, смотри по утрам, чтоб мылся, зубы чистил, все чистое надевал. Парамонов нервный немного, но хлопот не доставит, думаю, он парень уже взрослый, кстати, всего-то на год младше тебя, уже в техникуме учится. Два брата Белоножко, Ванька старший и Женька младший, деревенские, они хорошие. Так. Ну, вроде по всем сказала, если что, приходи, все подскажу, научу.

– И это хорошая группа? – удивленно спрашиваю я.

– Остальные сложнее.

В детском доме ребята жили «семейными группами», а проще говоря – «семейками». Суть этих «семеек» в том, что в одной группе собирали детей разных возрастов – от самых маленьких до совсем взрослых. Все потому, что у неблагополучных родителей часто рождаются не один и не два ребенка. При лишении родительских прав всех братьев и сестер помещают в детский дом, а чтобы не разъединять, определяют в одну «семейку». Например, у меня такими братьями оказались двое Белоножко – задорные, смуглые и курчавые деревенские мальчишки.

Но там, где не было братьев и сестер, разные возраста объяснялись тем, что старшие ребята должны помогать младшим, учить их чему-то, а младшие, в свою очередь, должны брать с них пример. Идея была крайне успешной, так все и получалось. Старшие, с сигаретой в зубах, помогали младшим освоить профессии «разнорабочий» и «принеси-подай», а те, вырастая, тому же самому по прошлому примеру учили следующее поколение.

Рано утром мне нужно было принять «семейку» у ночной няни, разбудить детей и отвести на завтрак в шумную столовую. Сонные ребята медленно жевали жидкую кашу, толкались у окна раздачи, выпрашивая добавку у поваров, потом вытирали за собой столы, подметали полы. Потом нужно было собрать их и отвести к школьному автобусу, который увозил их в школу на отшибе города, где до часу-двух дня учителя пытались вбить в них какие-то знания.

По прибытию обратно в детский дом, начинался «разбор полетов» – кто получил двойку, кто переговаривался с учителем, кто прогулял уроки. Прерывалось все это криком: «Ку-у-у-у-у-шать!». Так дежурные звали на обед. Слишком жидкое первое, слишком сухое второе, хлеб, компот. Шум, гам, толкотня. До пяти часов свободное время – прогулки, игры на улицах, занятия в кружках, число которых из года в год сокращалось. И, конечно же, откровенное безделье.

С пяти до семи – было неприкосновенное, святое время, когда все закрывались в своих группах на «самоподготовку», учить уроки. Ну, или хотя бы делать вид. Хорошо, когда минут на десять-пятнадцать раньше звучал спасающий от этой скуки привычный крик: «Ку-у-у-у-у-шать!». Ужин. Снова шум, гам, толкотня, плюс сражения за куски хлеба, которые необходимо было запасать на ночь.

До девяти часов – игры в футбол, прогулки вокруг детского дома, с целью «настрелять» сигарет и мелочи. Затем, на вырученные деньги – походы в магазин за любимой «бич-лапшой». В девять меня сменяла ночная няня. Я уходил, а ребята принимались перед телевизором шуршать пакетами с запасенной едой. До отбоя нужно было все съесть. Впереди следующий, такой же день.

Все-таки не зря воспитанники называли детский дом «инкубатором».

В «инкубатор» и обратно я ходил пешком, на дорогу тратил по полчаса. Однажды на одной из таких прогулок я подумал, как часто многие из нас могут просто так вот идти в одиночестве и о чем-то думать. Некоторые после трудного рабочего дня совершают лишний круг на автомобиле, кто-то прогуливается по лесу, кто-то уединяется в своей комнате с книгой или компьютером, кто-то в ванной. По тем же причинам мы «затыкаемся» наушниками в переполненном общественном транспорте, стараемся сесть на свободное сидение, без соседнего пассажира. Видимо, нам это просто жизненно необходимо – почувствовать себя отдельно от всех.

Я задумался об этом тогда, потому что ко мне в группу определили новенького мальчишку. Его звали Илья, но все сразу же прозвали его Рыжим, на что он совсем не обижался. Он жил у нас уже около двух месяцев и вроде бы ко всему привык и освоился. Но однажды, когда мы все были на прогулке, я заметил, что он вдруг исчез. Я тут же решил проверить его в спальне. Весь день он бегал веселый, жизнерадостный, но когда я зашел в комнату, то увидел, что он лежит и рыдает, уткнувшись в подушку.

– Что случилось? – спросил я его.

– В этот день умерла моя мама, – ответил Рыжий.

Некоторое время, забыв про всех, я так и просидел с ним в полной тишине. Говорить что-то было бессмысленно. Что тут скажешь? Да и не бывал я в такой ситуации ни разу. Потом я решил, что мальчик не зря выбрал такой момент и уединился в спальне. Ему хотелось побыть одному. На свой страх и риск я встал и вышел из комнаты.

Многие из нас время от времени вспоминают горестные моменты, какие-то неудачи, безответную любовь, покинувшего человека. Пусть воспоминания об этом приносят душевную боль, переходящую чуть ли не в физическую. Но ведь именно в этот момент те самые чувства оживают вновь, тот человек стоит перед тобой, словно живой. И есть в этой боли часть какого-то счастья, ощущение близости и радости. Хоть эти теплые чувства и следуют одновременно с покалываниями в груди и слезами на глазах. Очень важно в такие моменты остаться наедине с самим собой.

Но у ребят в детском доме такой возможности практически нет! На протяжении суток они вынуждены постоянно находиться на виду. Палата на десять кроватей, стоящих друг от друга на расстоянии разломанной тумбочки, пара шкафов, с подписанными полками. В такой палате невозможно «найти себя в одиночестве», здесь постоянно кто-то рядом находится, кто-то рядом спит, кто-то на соседней кровати играет в карты, кто-то постоянно мимо проходит. В бане моются группами. В столовой едят всем «инкубатором». Спальня, игровая, туалет, школа, двор, коридоры, кабинеты – что угодно, где бы ни был ребенок, его постоянно окружают люди.

И все же, несмотря на постоянное нахождение среди людей, каждый из этих ребят выглядел по-своему одиноко. Как будто невозможность уединения во внешнем мире компенсируется внутренним одиночеством. Почти каждый из них выступает один на один с миром и как будто кричит: «Пусть здесь и сейчас я не могу быть отдельно от вас, но внутри себя – я все равно один!». И вот это «одиночество в кругу подобных» мне всегда казалось главным и каким-то неизлечимым пороком детского дома.

Не догадываясь о горе Рыжего, остальные ребята играли в прятки во дворе своего «инкубатора». Какое-то время, понаблюдав за ними, я снова собрался вернуться в спальню, чтобы проверить мальчишку, как вдруг:

– Кто мается? – услышал я задорный голос Рыжего на игровой площадке позади себя.

Как ни в чем не бывало он снова продолжил игру с остальными ребятами.

Конечно же, идеальным воспитателем я сразу не стал. В первые же мои смены был разбит стеклянный столик, сломана дверь, выбито окно, накурено в туалете. Сумасшедшая и бывавшая совершенно неадекватной Пикарева постоянно устраивала какие-то скандалы, ко всем задиралась. Галанин время от времени внезапно пропадал и так же внезапно появлялся. Золотарев без спроса, якобы незаметно убегал к матери, но к вечеру самостоятельно возвращался обратно. Филиппович то и дело ходил как оборванец. Жировов с Кожановым не пили, но как только я куда-то отлучался, курили в туалете. Один Генка Репьев исправно пил таблетки и не падал в припадке. Пока что.