Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое - Поль Кюглер

Центральный фокус третьей главы сконцентрирован на том парадигмальном изменении, которое произошло в лингвистике благодаря сдвигу идей Соссюра от логики и этимологии к внутренним структурам языка. Для того, чтобы продемонстрировать значимость лингвистических структур, Соссюр предлагает сравнить систему языка с шахматной игрой. Исторические изменения материальной субстанции элементов не влияют на их «смысл». Скорее, смысл элемента определяется той ролью, которую этот элемент играет и тем, как он структурно связан с другими элементами. В этой главе вводятся лингвистические законы Соссюра и пересматривается клинический и экспериментальный материал, обсуждаемый ранее с точки зрения структурной лингвистики.

В четвертой главе, носящей название «Язык и бессознательное», представлена краткая история места, которое язык занимает в эволюции или глубинной психологии. В известном рассказе Фрейда о пациенте, одержимом страхом перед крысами (Ratten), описывается случай, когда пациент, одержимый навязчивым неврозом, начинает ассоциировать различные явления и понятия со сходными фонетическими созвучиями. Он беспокоится об оплате карточных долгов отца (Raten), ярого картежника (Spiel-Ratte). Он никак не может забыть о долгах, сделанных в юности его сестрой по имени Рита, не может принять решение, следует ли ему жениться (hei-raten) в ратуше (Rat-haus). В звучании слов, тревоживших этого человека, Фрейд обнаружил тот же феномен ассоциаций, который был замечен Юнгом в проводившихся им экспериментах со словесными ассоциациями: «приверженность букве в бессознательном» (Лакан).

В 1950 году, занимаясь модифицированной Леви-Строссом фрейдовской топографической модели человеческого разума, Лакан вводит новую трехчастную модель психики, составленную из воображаемого, символического и реального. Реальное относится к объекту-как-таковому, тогда как воображаемое соответствует имаго объекта. С другой стороны, символическое имеет чисто структурную функцию, сходную с функцией грамматики в языке или с правилами игры в шахматы. Трехчастная модель Лакана имеет некоторое фамильное сходство с выявленным Юнгом ранее различием между реальным родителем, имаго родителя и архетипом родителя. Однако имеется и существенное отличие в использовании понятия имаго. Позаимствовав термин у Юнга, Лакан дает ему совершенно иное определение (Лакан, 1968; Лапланш и Понталис, 1973). Там, где Фрейд определяет психические образы как ментальные представления влечений, Лакан переосмысливает психические образы (имаго) как бессознательные представления реального. Однако такое представление не является точным отражением объекта как такового, в результате чего возникает недопонимание. Неспособность имаго адекватно представлять самость и объект обуславливает недоверие Лакана к имаго. С такой точки зрения воображаемое представляет собой мир иллюзий.

У Юнга мы видим совершенно иной подход к психическим образам. Он полагает, что имаго принадлежит синтетическая функция, аналогичная силе воображения Канта (Еinbildungskraft). В Критике чистого разума Кант революционизировал современную философию, показав, что чистый разум может познать объект исключительно через конечные пределы, установленные силой воображения. Юнг распространил критику Канта на психологию, позиционировав воображение как предпосылку, необходимую для психического знания. Ментальный опыт полностью зависит от конечности человеческого воображения. Юнг определяет имаго как источник нашего ощущения реальности, а не как копию или представление некоторой более примитивной реальности (т. е. реального). «Психика ежедневно создает реальность. Фантазия – это единственное выражение, которым я могу обозначить такую деятельность… Это, несомненно, творческая деятельность» (Юнг, 1921/1971). Внутренний и внешний миры сходятся в психических образах, предоставляя человеку живую связь с обоими мирами. Область психических имаго называется в психологии Юнга имагинальным, тогда как Лакан называет эту область воображаемым. Их существенное различие состоит в том, что имагинальное формируется продуктивной и репродуктивной силой воображения (imagining), тогда как воображаемое формируется репродуктивным представлением (imaging) (Кюглер, 1997).

Пятая глава, «Фонетическое воображение», базируется на ранних исследованиях Юнга, Фрейда, Лакана и Тасс-Тинеманна; в ней показано, что бессознательные фантазии и мифические образы существуют в языке, объединенные в кластеры погруженные в группы (сlusters) фонетически близких слов. Работая с мифическим образом Диониса, мы рассматриваем относящиеся к нему греческие определения и замечаем, что они все соединены в похожие фонетические паттерны (patterns). Для того, чтобы установить, в какой степени эти определения распространены за пределами греческого языка, рассматриваются другие индоевропейские языки. Сравнительный анализ латыни, немецкого и французского языков показывает, что аналогичные смысловые объединения, имеющие фонетическое сходство, появляются и в этих языках, причем часто они связаны с определенными этимологическими фонемами.

В заключительной главе все перечисленные темы рассматриваются в их переплетении: динамическое взаимодействие между словом, образом и аналогом, рассматривается также парадоксальная природа обретения языка. Процесс обретения языка отделяет ребенка от объектного мира, позволяя младенцу создавать систему фонетических образцов, способных служить заменой реальным объектам. Язык позволяет говорящему воспроизводить переживание объекта (например, «мать») в отсутствии этого объекта. Возможность такого феномена обусловлена парадоксальным статусом слова: представление об объекте реализуется во время его отсутствия. В последней главе этот парадоксальный феномен рассматривается в связи с формированием симптома, динамикой переноса, терапевтической интерпретацией и алхимическим процессом.

По прошествии двадцати лет темы, затронутые в данной работе, не утратили своей актуальности. Они по-прежнему оживляют клинические и академические дискуссии, все глубже вовлекая нас в тайны взаимоотношений между субъективностью, языком, образом и бессознательными измерениями человеческой психики.

Поль Кюглер, 10 июня 2002,Ист Орора, штат Нью Йорк.

Глава I

Архетипический подход к языку

В данной книге рассматривается роль, которую язык играет в психологической жизни. Говорение подобно дыханию. Мы осуществляем его каждодневно, и наша речь составляет существенную часть нашей жизни. И, тем не менее, большую часть времени мы не осознаем процесс разговора и то значение, которое имеет для нас речь. Маленький ребенок начинает говорить, воображать и эмоционально реагировать в первые два года своей жизни. Обычно это происходит совершенно естественно, без каких-либо специфических усилий. В этот период младенец вступает в обширную психологическую область, в которой слова, аффекты и психические образы переплетаются и формируют его личностную сущность. При разговоре мы обычно не осознаем роль, принадлежащую языку как в выстраивании нашего послания, так и в формировании нашей личности. Наивно предполагается, что язык прозрачен для мира, однако если какое-то слово затрагивает существующий комплекс, то констеллируется сильный аффект, активизируются образы, хранящиеся в памяти, и отыгрываются старые модели поведения. Сновидения, симптомы и комплексы вплетены в едва различимую языковую ткань, воздействующую на нас, но мы редко осознаем это измерение нашей психики. В терапевтическом анализе лечение комплексов пациента осуществляется посредством лечения разговором. Однако не только пациенты не осознают ту роль, которую играет язык в их личности, но и сам терапевт порой не имеет представления о тех тонких влияниях, которые его слова оказывают на пациента.

Появление разделенного субъекта: Эго/Самость

Немногие события играют в психологической жизни ребенка такую же важную роль, как овладение им языком. В возрасте от шести до девятнадцати месяцев младенец приобретает способность психического представления и умение выделять и узнавать свой собственный образ как отличный от других. Например, младенец, который ранее никак не реагировал, видя себя в зеркале, внезапно начинает улыбаться своему зеркальному отражению. Это событие, совершенно нормальное в жизни младенца, свидетельствует о появлении способности узнавать свое отображение.[1] Процесс разглядывания и узнавания своего образа как отличающегося от других дифференцирует психический образ ребенка и его физическое тело. До наступления зеркальной стадии у ребенка отсутствует способность отличать субъект от объекта, репрезентативное от биологического. Желание и его объект неразличимы. Например, если ребенок ощущает голод, то это не голод ребенка, ибо младенец не может воспринимать «себя» отдельно от своего желания. Однако с наступлением зеркальной стадии единство переживаний расщепляется, и ребенок приобретает способность отличать психический образ от биологического переживания. Дифференциация биологического младенца и психического образа, с которым младенец себя идентифицирует, является всего лишь преддверием значительно более глубокой дифференциации психики, которая наступит в процессе обретения языка. В дальнейшем процесс обретения языка заменяет пластический образ тела лингвистическим образом, местоимением первого лица. [2] Визуальный образ заменяется акустическим, например, на английском языке словом «I» («Я»). С обретением языка наступает онтологический разрыв между словом и телом, между описанием и событием. В течение зеркальной стадии становится возможным появление человеческого субъекта, когда неврологическое развитие позволит младенцу отличать объекты, а человеческий субъект реализуется, когда ребенок приобретает способность к репрезентации.