То ли свет, то ли тьма - Рустем Юнусов

– Обсуждаем, – тупо глядя перед собой, отвечает Баскетболист.

– Что обсуждаете?

– Тромбоэмболию.

– Обсуждать будем вместе на зачете, а сейчас, раз вы учитесь, будьте добры, работайте, – говорю я голосом не допускающем возражения. Если таких студентов сразу не приструнить, не успеешь оглянуться, как они уже сядут тебе на шею.

– Хорошо, – покорно говорит Петров и смотрит на меня мутными глазами.

«С этими студентами в плане дисциплины у меня не будет проблем, но зачет они мне не сдадут», – думаю я и продолжаю вести тему. При этом я не только объясняю, но и спрашиваю студентов по списку вниз и снизу вверх. Спрашивая, завожусь и завожу студентов.

Это начинающий, неопытный, самоуверенный, но не владеющий материалом преподаватель на занятии зажат и не знает порой, как занять время, как интересно раскрыть тему, о чем студента спросить. Он, как правило, подстраивается под студента, а в конце цикла, чтобы все были довольны, ставит, в том числе и двоечникам, зачет. Про таких преподавателей большинство студентов говорит «Хорошая баба» или же: «Хороший мужик». У нас на кафедре большинство преподавателей таких.

Я же, хоть и нескромно об этом говорить, калач тертый: до университета работал в участковой больнице главным врачом, затем консультировал разнопрофильные отделения как в городской больнице, так и в РКБ, знаю материал не по книжке и давно уже изучил психологию студента вдоль и поперек.

– Чем по электрокардиограмме отличается ТЭЛА от инфаркта миокарда? – объясняя материал, спрашиваю я группу и ставлю ее в тупик.

А между тем студенты изучают ЭКГ при инфаркте на третьем, четвертом и пятом курсах, не раз сдавали зачеты и экзамены, но стоит копнуть, и тут же убеждаешься, что твердых знаний у студентов на выпускном курсе нет.

– Ну, хорошо, давайте вспоминать, – говорю я. – Какую глубину и ширину имеет в норме на электрокардиограмме зубец Q?

Некоторые студенты, пошарив в своей голове, начинают листать учебник, некоторые, рассеянно глядя перед собой, вспоминают, что им говорили на пятом курсе, а Петров и Баскетболист продолжают смотреть под стол. Вид у них такой, словно они едут долгой дорогой в общественном транспорте. Мозг у них спит. Каждый в правой руке держит ручку, делая вид, что что-то во время занятий записывает в тетрадку.

– Николаев, начнем с вас, – называю я фамилию Баскетболиста, но студент не реагирует.

– Николаев! – громко повторяю я.

– Тебя, – говорит на ухо Баскетболисту сидящий рядом студент.

Николаев выходит из забытья и смотрит на меня.

– Чо?

Я повторяю вопрос про зубец Q. Николаев прислушивается, ожидая подсказки, при этом его уши еле заметно шевелятся, но никто не подсказывает.

– Высота один, – наобум отвечает он.

– Что один?

– Ну, это…

– Сантиметр, – говорит громко Петров.

– Неправильно. Вы что, никогда не видели электрокардиограммы?

– Зубец Q по глубине не должен быть более одной четвертой рубца R, – заглянув в учебник, уверенно говорит чернобровая, с короткой челкой студентка.

– А зубец Q, он типичен для чего?

– Для инфаркта миокарда, – отвечают сразу несколько студентов.

Так шаг за шагом в течение часа мы разбираем с грехом пополам клинические проявления тромбоэмболии легочной артерии.

Некоторые студенты уже посматривают на часы. Внимание у них притупилось, они устали, а все потому, что ум у них при ограниченных способностях детренирован, и я говорю:

– Делаем на двадцать минут перерыв.

– Слава богу! – с облегчением вздыхая, с чувством произносит Баскетболист. Это веселит группу. Лица студентов оживляются. Они быстро покидают учебную комнату и легкими походками направляются на второй этаж. Там в Республиканской клинической больнице располагается кафе-бар. То ли дело для них: присутствовать на занятии, уткнувшись в тетрадку, конспектировать, отвечать на вопросы или же сидеть за чашечкой кофе и вести под музыку не о медицине разговор.

Чаепитие у них затягивается более чем на двадцать минут, и они всей группой опаздывают на занятие.

3

Я на занятии в течение первого часа говорил практически без перерыва, не устал, но во рту пересохло. Направляясь в доцентскую, чтобы выпить чашечку чая, встречаю Саяра Файзылловича. Это наш аксакал. Ему семьдесят семь лет, но на протяжении многих лет он внешне не меняется – законсервировался и выглядит для своих лет хорошо: маленький, щупленький и белый как лунь.

Обычно в таком возрасте преподавателей отправляют на пенсию, но Саяр Файзыллович знает подход к шефу. Как никто другой он умеет заваривать для него чай, кроме того, Хасану Хасановичу нравится, что он смотрит ему в рот, во всем поддакивает и умеет поддерживать непринужденный разговор. Шеф считает Саяра Файзылловича на кафедре одним из лучших преподавателей.

Как врач же и преподаватель Саяр Файзыллович, учтиво говоря, давно живет старым багажом, научную литературу не читает, конференции не посещает, считая, что учеба ему уже только во вред.

Наш шеф любит таких сотрудников; они ему никогда не возразят, к тому же он понимает, что на их фоне он хорошо смотрится.

Саяр Файзыллович верит в Аллаха, читает молитвы и держит уразу. Но Аллах его, которому он молится, плутоватый, ехидный, что такое принципиальность, самопожертвование и нравственное самоусовершенствование непонятны ему.

Как-то раз я разговорился с Саяром Файзылловичем о религии и невольно мне вспомнились слова Л. Толстого из «Исповеди» о том, что «как теперь, так и тогда явное признание и исповедание православия большею частию встречалось в людях тупых, жестоких и безнравственных и считающих себя очень важными. Ум же, честность, прямота, добродушие и нравственность большею частию встречалось в людях, признающих себя неверующими».

Здороваюсь я, как обычно, с Саяром Файзылловичем за руку.

– Ну и группа мне от вас с гематологии пришла, – говорю я ему. – Двое парней вообще на студентов не похожи, остальные – серые мышки.

И тут только я замечаю, что он чем-то очень расстроен: руки трясутся мелкой дрожью, лицо бледное, голова подергивается – то и гляди, он забьется в судорожном припадке.

– Эта группа, которая от меня сейчас к вам пришла, еще хорошая. Вот у меня сейчас группа, придет через неделю к вам, увидите, – старческим, с хрипотцой, срывающимся голосом произносит он.

– Да хуже быть разве может! – говорю я, зная, что у Саяра Файзылловича при определении хорошая или плохая группа своя мерка. Главное для него не интеллектуальность студентов – главное, чтобы на занятии студенты, словно набрав в рот воды, не докучали его и сидели смирно. Только где сейчас найти смирных студентов. Если в группе более десяти человек, то Саяру Файзылловичу трудно их удержать в руках. Студенты на его занятиях начинают вести себя вольно. Преподает же он гематологию скучно. Голос у него слаб, нервы он бережет и говорит негромко и нудно, словно читает намаз. Студенты от скуки на его занятии переговариваются, но Саяр Файзыллович не обращает на это внимания, продолжает вести тему.

– Я преподаю сорок пять лет, – говорит он, – но еще ни разу не встречал такую разболтанную группу.

– Чем же они вам не понравились?

– Ничего не буду говорить, сами увидите.

По лицу Саяра Файзылловича пробежала тень, под правым глазом задергалось. Он быстро отвернулся от меня и, неестественно размахивая руками, направился в свой кабинет.

«Допекли старика», – подумал я, глядя ему вслед.

4

В доцентской я увидел Салавата Зарифовича. Он, так же как и я, доцент нашей кафедры, консультирует кардиоревматологическое отделение и преподает студентам шестого курса кардиологию. Знакомы мы давно. После окончания института мы распределились главными врачами участковых больниц в Нурлатский район Татарстана, встретились на совещании в районной больнице, разговорились и сразу же подружились. На совещании, как обычно, толкли воду в ступе, мы его не досидели и пошли в ресторан. «У меня с главным врачом района расплев, – сказал я тогда Салавату, – и ты тоже с ним не сработаешься».

Так впоследствии и вышло. Первым из района уехал он.

У меня к тому времени уже был научный задел. Пока я учился в институте, занимался в научном кружке на кафедре биохимии и сделал за студенческие годы под руководством ныне академика РТ Дилявера Абдулловича Зубаирова экспериментальную часть кандидатской диссертации, но места на кафедре не было. Работая в районе, поступил в заочную аспирантуру и защитился одновременно по двум специальностям: биохимии и терапии. Вторым моим научным руководителем был заведующий кафедрой внутренних болезней Владимир Феоктистович Богоявленский. Это он взял меня, непутевого, к себе на кафедру. Но вскоре Богоявленский уехал работать ректором в Астраханский мединститут. Заведовать нашей кафедрой стал Хасан Хасанович. Не зря говорят: «Новая метла по-новому метет». Большинство сотрудников он разогнал и косо смотрит на меня. Таких, как я, он на кафедру не берет.