В сумерках - Лена Ди

Наташино появление в труппе прошло незамеченным: ей дали два маленьких ввода в уже существующие спектакли и много массовок. Она была разочарована, но подчинилась установленному правилу: первые несколько лет молодой актер проводил на заднем плане.

Ее время пришло нежданно, когда начались репетиции «Укрощения строптивой» и Крокер поставил ее во второй состав на роль Катарины. Наташа обрадовалась, но не особо: в первом составе играла тогдашняя прима. Шансов, что она не справится с ролью, не было, и Наташе оставалось только следить за репетициями из темноты зала. Но, как часто это и бывает, вмешался случай: когда до премьеры оставалось меньше недели, прима слегла с ветрянкой. Откладывать готовый спектакль было финансово убийственно, и Крокеру ничего не оставалось, кроме как в отчаянии крикнуть: «Майлз, на сцену!»

Наташа ворвалась в спектакль вихрем, с выученным текстом и знанием всех мизансцен. Ее Катарина была неукротима, как степная лошадь, горда и неотразима. Напор, энергия молодости и страсть били из неё клокочущим фонтаном. На спектаклях зрители выли от восторга, театральные критики безоговорочно признали ее одной из талантливейших молодых актрис. Звезда Наташи Майлз взошла. Она стала визитной карточкой театра.

Потрясенный мощью ее таланта, Эндрю Крокер занял Наташу во всех своих постановках. Наташа ответила удесятеренной работой. Ее трудоспособность была колоссальна. Она доказывала свой талант каждый день, и Крокер, больше всего ценивший в артистах преданность делу, сделал ее ведущей актрисой. Они полюбили друг друга, как отец и дочь, учитель и любимая ученица, режиссер и его идеальный артист. Зрелый мужчина, лев-самец в своем театре, он таял от одного ее появления, взгляда, присутствия на сцене. Она же – актриса уникального таланта – была в руках своего режиссера только инструментом, материалом, из которого можно было лепить все, что угодно.

Не знать о своей власти над мастером Наташа не могла, и будь разница в возрасте немного покороче, наверное, влюбилась бы в него. Но он был счастливо и долго женат, у нее бурлила своя любовная жизнь. Они слились только в творческом союзе и оставались верны друг другу на протяжении тридцати лет. Все приглашения в другие театры отклонялись категорически. Единожды признав над собой власть Эндрю Крокера, актриса шла за своим мессией всю жизнь. И сейчас он должен был её спасти. Она набрала знакомый номер и попросила о роли. На том конце повисло молчание.

– Можем попробовать усадить тебя винвалидное кресло и поставить «Письма Асперна», – наконец отозвался Крокер. В его голосе скрипели хриплые старческие нотки, как будто его жизненный механизм давно сносился и требовал смазки.

Наташа горько усмехнулась. Ещё год назад она готовилась сыграть мисс Тину, теперь же ей предлагалась парализованная Джулиана.

– Ну с этой ролью я справлюсь легко. Инвалидное кресло у меня уже есть.

Они начали репетиции по телефону. От Рины актриса знала, что за последний год Крокер сильно сдал и практически не появлялся в театре.

За репетициями следил по скайпу, организационные функции передал заместителям. Мысль, что время ее учителя подходит к концу, печалила актрису ещё больше, чем собственная немощь, и она с трепетом ждала их ежедневных бесед.

Но однажды, когда роль была практически готова и до первых репетиций в театре оставались считанные дни, он не позвонил. Вместо этого в её комнату вошла Рина с красными от слез глазами и крепко обняла Наташу за плечи.

Наташе оставалось только сдаться. Живи Крокер, она выползла бы на сцену даже полумертвая, она бы боролась с болезнью, как зверь, и победила бы, несмотря ни на что. Оставшись же одна, она признала поражение.

На возвращении в театр был поставлен крест. Она впала в апатию. Ее дух, сильный, непобедимый дух, рассыпался на множество осколков, собрать которые у неё не было больше сил.

Дни, когда у актрисы не было желания подняться с постели, случались все чаще. Слабость, наваливающаяся на глаза неподъемной тяжестью, не давала встать на ноги, непрекращающаяся ноющая боль растекалась по телу ядовитой ртутью. Все, что составляло смысл ее жизни, – искусство, сцена, работа – осталось позади. Будущее терялось в неизвестности.

Наташа оставила лечение и вернулась домой. Но от этого стала чувствовать себя еще хуже. За время болезни в ней появился панический страх одиночества. Она боялась оставаться без медицинской помощи, боялась упасть и не подняться. Верная Рина, недавно устроившаяся на новую работу, предложила уволиться и стать ее сиделкой, но Наташа, содрогнувшись, отказалась. Признаваться в подобном было стыдно, но с момента, когда она осознала всю глубину произошедшего с ней несчастья, компания Рины стала ей невыносима. Эта молодая, здоровая, преданная ей женщина вызывала в актрисе глухую, ничем не оправданную неприязнь. «Я дурной человек», – пыталась она разобраться в своих чувствах, но перебороть себя не могла. Актриса была зависима от Рины и не могла ей этого простить.

Конец ознакомительного фрагмента.