Принцесса и мальчишки - Януш Домагалик

— Привет хоккеисту! — бросил Мальгерчик. — Живой? Тогда садись рядом. Здесь свободно, я дал Боровику отставку. Он мне здорово действовал на нервы, и вчера я ему сказал: «Или ты перестанешь грызть ногти, или вали отсюда». У меня от него прямо живот заболел.

— Ну и что? Перестал? — поинтересовался я.

— Живот? Перестал. А Боровик отправился к Орловскому. Будет комплект: тот в носу ковыряет. Ну не артисты?

Я сбросил свою сумку и уселся прямо за Иркой. Она повернула голову, посмотрела на меня и вдруг говорит:

— Болит еще рука?

— Под гипсом не болит! — ответил за меня Мальгерчик. — Я знаю, у меня когда-то нога была…

— А сейчас ее нет? — усмехнулась Ирка.

— Ну, в гипсе была, ясное дело, — поправился Мальгерчик. — Год или два назад.

— У меня нет гипса, — прервал я его. — Это эластичный бинт.

— Значит, должна болеть! — сказала Ирка.

— Как это вообще случилось? — сразу принялся за расследование Мальгерчик. — Ты вел шайбу к воротам, да? И вдруг шайба пошла вбок, а ты пропахал лицом по льду. Тебя кто-то толкнул?

— Откуда я знаю? Может, и толкнул…

— Как это толкнул? — удивилась Ирка. — Кто?

— Да разве так важно кто? Я вот, например, в судьи не гожусь, — пустился в разглагольствования Мальгерчик, — слишком я нервный для этого. Попался бы мне такой тип в руки…

Я не стал слушать, что сделал бы Мальгерчик, я смотрел на Ирку и думал, как все-таки глупо устроен человек. Сколько я мучился, не зная, как с ней заговорить, а сегодня — пожалуйста — говорим как ни в чем не бывало. И она даже интересуется, что у меня с рукой…

— …именно так я бы и сделал, такой я человек, — заключил Мальгерчик.

И я так и не узнал, что же он за человек, этот Мальгерчик. Впрочем, кому он все это рассказывал — неизвестно: Ирка уже тоже его не слушала.

Предположение Мальгерчика, что меня толкнули, озадачило меня. И хоть, по правде говоря, не так уж это было и важно, но я никак не мог отвязаться от этой мысли. Если меня в самом деле толкнули, кто это мог сделать? Я стал припоминать, что происходило на поле, когда я упал…

Мальгерчик, как бы разгадав мои мысли, шепнул мне:

— Нет, это не Левандовский. Он в это время как раз около наших ворот ошивался. Я ведь его опекал. Как мы и договорились. Это уж потом, когда ты ушел с поля, я на него плюнул…

Тут Вальчак, которая стояла возле окна рядом с нашей партой, как-то странно посмотрела на меня и говорит:

— Смотрите, раненый пришел… Ты что, теперь здесь сидеть будешь?

— Допустим. А тебе-то что?

— Ничего! Мне-то все равно. Сиди хоть на шкафу!.. — рассмеялась она, как будто было отчего. — Сиди, пожалуйста… Вчера, правда, Левандовский сказал, что он здесь сидеть хочет. Поближе к Принцессе.

Ирка снова повернулась к нам.

— К кому поближе? — спросила она.

Мы с Мальгерчиком переглянулись: значит, она не знает, как ее в классе называют!

— Сиди, — буркнул мне Мальгерчик. — Парта моя, я здесь распоряжаюсь!

В это время ни к селу ни к городу в разговор влезла Сковроньская. Вечно ей нужно свое слово вставить.

— Не притворяйся, Ирка, будто ты не знаешь, рядом с кем Вальдек сидеть хочет! Вы ведь, кажется, вчера вместе в театре были…

— В каком это еще театре? — удивился я.

— Весь класс вчера в театре был, — объяснил мне Мальгерчик. — Нас на автобусе возили. Жаль, ты не смог.

— «Весь класс, весь класс»! — передразнила его Сковроньская. — Но Ирка-то сидела рядом с Левандовским, скажешь, не так?

— А я сидел рядом с колонной! — попытался сострить Мальгерчик.

Ирка почти со страхом вслушивалась в разговор, поглядывая то на Сковроньскую, то на Мальгерчика, то на Вальчак, которая теперь уселась на подоконник и, раскачивая ногами почти у нас под носом, продолжала:

— Ой, умора! Принцесса ничего не понимает…

— Не пачкай стену, ты, новоявленная Брижитт Бардо! — рявкнул на нее Мальгерчик. — Кому говорю? — переспросил он, и Вальчак перестала махать ногами, но Мальгерчик все равно стащил ее с подоконника.

— Хам… — огрызнулась она и показала Мальгерчику язык.

Я думал, на этом все и кончится и Ирку оставят в покое. Но не тут-то было. Сковроньская со сладкой улыбкой обратилась прямо к Ирке:

— Жалко, ты не слышала, что сказал вчера Вальдек после спектакля: пусть, говорит, она строит из себя кого угодно, я ее все равно раскушу…

— Девочки, чего вы от меня хотите?.. — начала было Ирка и замолчала, глядя на нас с Мальгерчиком, будто мы могли ей чем-то помочь.

Я взорвался:

— Кого это он раскусит, интересно? Я что-то не понимаю, кого это он собирается раскусить? Несешь, Сковроньская, бред какой-то…

— Да что ты их слушаешь!.. — махнул рукой Мальгерчик. — Они же дуры несусветные!

Сковроньская обиделась, но Вальчак так просто из себя не выведешь. Она спокойно продолжала:

— Как это кого? Ты что, в самом деле не знаешь, кого Левандовский раскусить собирается? Принцессу, разумеется!

— Не впутывайся ты в их бабские дела! Добром советую, — буркнул Мальгерчик и, вдруг вспомнив о еде, принялся за очередной бутерброд. Потом, уже с набитым ртом, обратился к Вальчак: — А ты, видно, совсем рехнулась! От тебя только и слышно: «Левандовский, Левандовский…»

— Когда собака ест, она не лает! Чтоб не подавиться! — моментально парировала Вальчак.

Мальгерчик, однако, остался цел. Начался урок, пролетел второй, третий… Чудно мне было сидеть за его партой. Когда Ирка откидывала назад голову, чтобы посмотреть на доску, ее волосы почти касались моей тетради. Один раз она даже обернулась и попросила у Мальгерчика линейку. Да, это место было лучше моего прежнего.

Мальгерчик, кажется, тоже был рад, что я с ним сижу. Он с улыбкой поглядывал на меня, пытался всучить свои бесчисленные бутерброды и наконец на контрольной по польскому написал на промокашке: «Оставайся насовсем, увидиш: тебе будет неплохо».

Учительница, заметив наши манипуляции с промокашкой и решив, что это шпаргалка, велела принести записку ей.

— Мальгерчик! Как пишется слово «увидишь»? Подойди и напиши на доске.

На доске Мальгерчик написал правильно, с мягким знаком на конце, и теперь вопросительно глядел на учительницу.

— Почему же на промокашке написал с ошибкой?

— С ошибкой? Откуда я знаю? На промокашке не считается… Это ведь не официальная бумага!

— В личных записях тоже не стоит делать ошибки. Садись! Включаю твою неофициальную ошибку в контрольную…

Это всех развеселило. Даже Мальгерчика. Вернувшись на место, он прошептал:

— Дорого ты мне обходишься… Придется еще полстраницы накатать, чтобы возместить причиненный тобой ущерб!

В этот день нас отпустили домой только после пения. Его нам добавили седьмым уроком в наказание за то, что накануне половина класса смылась с математики. Все устали и медленно потянулись в раздевалку. Даже девчонки притихли. По дороге мы встретили малышей, которые шли на сбор отряда. «Хорошо им, — позавидовал я, — они хоть пообедали».

Мальгерчик на минуту отстал, чтобы забрать ключ от квартиры у своего младшего брата. Эта ежедневная эстафета с ключом происходила и в школе, и на улице, иногда братья даже разыскивали друг друга по всему городу.

Я шел следом за Иркой, но в раздевалке потерял ее из вида. Я уселся на скамейку, полез за ботинками и тут только сообразил, что я наделал. Зачем я утром надел именно эти ботинки? Просто не подумал. Дома мама помогла мне обуться. А теперь? Как я зашнурую лыжные ботинки одной рукой, да еще левой? Были бы они с металлическими заклепками, а не такие, с дырками и растрепанными на концах шнурками.

Я с ненавистью уставился на свою правую руку: о том, чтобы освободить от бинта хотя бы пальцы, не могло быть и речи. На уроках этот проклятый бинт мне только жизнь облегчал: я мог ничего не писать, даже контрольную. Теперь же я сидел и злился на всех подряд: на того, кто толкнул меня на льду, на врача, соорудившего этот кокон, на Мальгерчика, болтающего на лестнице с братом, будто они целую вечность не виделись…

Народу в раздевалке поубавилось… Осталось несколько девчонок да еще Кавецкий, Фрончак и Левандовский, который обшаривал раздевалку в поисках своей шапки. Глупо было сидеть, уставившись на собственные ботинки, и я начал с ними сражаться…

Ничего у меня не выходило, так можно месяц колупаться! Я весь вспотел. Да и видно в раздевалке было плохо. Я продел шнурок в дырку, попытался ухватить и вытащить его с другой стороны, откинул с лица волосы… Неловкой левой рукой! Мученье…

Вдруг кто-то остановился между мной и окном, заслонив последний доступ света.

— Какого черта свет загораживаешь! — крикнул я и поднял голову, чтобы посмотреть, кто это такой умный.

Передо мной, уже в пальто, стояла Ирка. Она отступила на полшага.