Заплывая за буйки - Мария Галина

- Ну, да... Звали ее, кажется, Евдокия, но про это поэты не пишут. Слишком неромантичное имя. Оно встроено в другой культурный контекст. Дуня, Дуся - по созвучию с "дурой". Простолюдинка. Пустите Дуньку в Европу, и все такое...

Тетя Зина начала с намеком шаркать у него под ногами шваброй, и он спохватился. Я тоже спохватился - свет на корешках из розового стал красным.

- А нельзя посидеть в читальном зале? - спросил он.

- Сегодня уже не выйдет.

Тетя Зина очень сердится, если я задерживаюсь. Тогда и ей приходится задерживаться, а у нее внуки.

- Завтра? - задумчиво спросил он, - я могу разве что с утра...

- Мы открываемся в десять.

- Да, но мне на работу... Вы не могли бы... в порядке одолжения... на полчасика раньше...

Значит, тренировку придется сократить.

Тетя Зина у нас подобно капитану, покидает корабль последней. Иначе я бы все время психовал - закрыл ли окно? выключил ли свет? повернул ли ключ в замке?

Две сросшиеся акации отбрасывали совокупную длинную тень. За углом звенел трамвай. Кто-то в кронах старательно выводил "буутыылку... буутылкуу!"

- Ну ладно, - сказал он, - до завтра.

Он уже повернулся со своим портфельчиком, когда я окликнул его.

- Постойте! Кто это так кричит? Сова?

- Что вы! - удивился он, - Это горлица. Кольчатая горлица.

И вдруг шепотом добавил:

- Вы знаете, мне кажется, что я сумасшедший!

Я ошеломленно застыл, но он уже повернулся, и, смешно подпрыгивая, побежал к остановке...

* * *

Я говорил себе, что вовсе не хочу ее видеть. Совсем наоборот, я вышел, чтобы прогуляться перед сном, успокоиться... Но ноги сами вынесли меня под малиновую вывеску. Сейчас на дверях висела табличка "Закрыто на учет". Ниже синим восковым карандашом приписано: "Фимочка, заходи".

Жестяными голосами орали цикады.

Я их ненавидел.

Чем все кончилось, думал я, темной захламленной квартирой около базара? ковриком с оленями? Кислым клоповьим запахом? Пыльными формулярами, клеенными корешками никому не нужных книг? Я же был уверен, всегда уверен, что мне уготована иная, яркая, замечательная жизнь! Это у них, у них у всех будет все как обычно, потому что они сами этого хотят. Потому что они этого заслуживают. Тогда как у меня...

Ничего, утешал я себя, стиснув зубы, это ненадолго. Теперь ненадолго.

И тогда я увидел ее - белая блузка светилась в темноте, вывеска отбрасывала на белые руки, на лицо рубиновые пятна света.

Она шла под руку с каким-то моряком и смеялась.

Я отступил в тень, потом несколько раз глубоко вздохнул, и вышел им навстречу.

Они шли, не замечая меня. Просто попытались обогнуть, как огибают неодушевленный предмет, вроде тумбы с афишами.

В горле у меня пересохло.

- Лиля, - выдавил я.

- Чего тебе, мальчик? - равнодушно спросила она.

- Я подумал... мы можем...

- Отвали, пацан, - сказал моряк.

- Но я только...

Я отведу тебя к морю, хотел сказать я, я покажу тебе какое оно, ты наверное и не подозреваешь, оно спит и дышит, и топит в себе звезды, а песок по утрам голубоватый, пустой и холодный и на нем, знаешь, такие следы, отпечатки крыльев, перьев, крестообразных лап, я думаю, это вороны, они купаются в песке, как мы - в волнах... Я отведу тебя на берег и расскажу свою самую большую тайну.

Моряк легонько толкнул меня раскрытой ладонью. Он даже не размахнулся, просто толкнул, но я отлетел на несколько шагов. Дыхание у меня перехватило, на глазах выступили слезы - скорее, от обиды.

- Оставь его, - заступилась Лиля, - это же просто мальчик. Ты же видишь...

- Я таких мальчиков... - сквозь зубы сказал моряк.

Ударить его в ответ? Или просто подойти, отодвинуть плечом, взять Лилю за руку и сказать "Пойдем"? В общем, сделать то, за что женщина уважает мужчину. Но вместо этого я отвернулся и побрел вдоль трамвайной колеи, я думал, они будут смеяться мне вслед, но они даже этого не сделали, просто пошли дальше, и я слышала, как моряк что-то рассказывает, а Лиля ойкает, поощряя его...

Я шел, и рельсы расплывались в моих глазах.

* * *

Он пришел ровно в девять, когда я отпирал железную дверь. От травы тянуло сыростью, и растрескавшаяся асфальтовая дорожка вся была пересечена блестящими слизистыми следами улиток. Он шел, глядя себе под ноги, чтобы не наступать на этих улиток. Потом увидел меня, остановился у подножия лестницы и поднял голову.

- А я уж пожалел, что просил вас, - сказал он, - кому охота вставать на час раньше из-за постороннего человека:

- Я вообще рано встаю.

Обычно в это время я выхожу из моря - оно теплее, чем воздух и похоже на жидкое полупрозрачное стекло. Ладно уж.

Читальный зал (на самом деле светлая, в три окна, но небольшая комната с двумя столами) был, понятное дело, пуст. На полках громоздились подшивки местного "Знамени коммунизма" и центральных газет, журналы "Огонек" и "Наука и религия". Отдыхающие их любили - там часто рассказывалось про всякие чудеса, а потом ученые авторитетно объясняли, почему эти чудеса невозможны. Объяснений отдыхающие не читали. На стене висел плакат Гражданской обороны - про действия в очаге ядерного поражения.

- Я принес с собой книгу, - он вытащил из портфеля зеленый томик, - это моя книга, я взял ее из дома. "Война и мир", собрание сочинений в четырнадцати томах. Том шестой. Тысяча девятьсот пятьдесят первый год. Вас еще тогда и на свете не было.

- Я не знаю, - сказал я, - по-моему, сюда нельзя приносить свои книги.

- Выносить нельзя, - возразил он, - Из читального зала. А насчет приносить ничего не сказано.

Я пожал плечами

- Работайте.

Интересно, что он будет с ней делать?

- Погодите, - сказал он, поскольку я уже направился в абонементный зал, - у вас есть "Война и мир"?

- Да. Какой вам том?

- Тот же самый, - сказал он.

Он говорил, он сумасшедший. Тогда я думал, он шутит. Или намекает. Нет, откуда ему знать? Разве что... этот майор Иванов просто хотел меня проверить на лояльность - соглашусь ли я сотрудничать? На всякий случай я сказал:

- Вам привет от Иванова.

- От кого? - рассеянно удивился он. Он продолжал листать свою "Войну и мир". Искал что-то. Нашел, заложил страницу пальцем и задумался.

- Извините, - сказал я, - наверное, перепутал.

- Так у вас есть "Война и мир"? - переспросил он, и жалобно добавил, - пожалуйста! Я специально отпрашивался на утро!

- Я посмотрю. Если старшеклассники не забрали.

Старшеклассники не забрали. Я выложил перед ним зеленый томик, точно такой как у него. Формуляр я вынул, а книгу отдал ему. И сел за соседний стол.

Все равно до десяти библиотека формально не работает.

Он покосился на меня, но ничего не сказал. А что он мог сказать - "пожалуйста, выйдите"? Поколебался, раскрыл вторую книжку и стал сличать. Потом поднял голову и посмотрел на меня. Глаза у него были несчастные.

- Вот, - сказал он.

- Какая-нибудь ошибка? Типографский брак?

Вряд ли он собирался подменить книгу. На семнадцатой странице всегда стоит библиотечный штамп, это все знают, это легко проверить.

- Вот, - сказал он, - читайте!

- Я ее уже читал, - осторожно сказал я, - спасибо.

- Нет, читайте вот здесь!

- "С того дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых.." - я вопросительно поднял голову.

- Да-да...

- "...Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым", - читал я, стараясь угодить сумасшедшему, - ну и что?

- А теперь здесь! - и он пододвинул мне точно такую же книгу, раскрытую на той же, триста девяносто пятой странице.

- "Наташа..." - начал я, внутренне ужасаясь абсурдности ситуации...

- Дальше, дальше! - сказал он нетерпеливо.

- "...так и оставалась в неведении касательно личности их раненого спутника, тогда как Соня..."

- Вот оно!

- "...не отходила от бедного Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым". Это какой-то розыгрыш?

- Если бы, - горько сказал он, - в этом экземпляре Соня ходит за Болконским и он, оценив ее преданность, делает ей предложение, а потом умирает у нее на руках, тогда как Наташа до самого конца так и не догадывается, что это за офицер едет с ними... Соня же посвящает всю свою жизнь его памяти и первая отказывает Николаю, так что тот без угрызений совести делает предложение княжне Марье, а Соня уходит в монастырь, и там... Совсем другая история, вы понимаете?

- Наборщик решил пошутить.

- В пятьдесят первом-то году?

- Ну, - я заколебался, - свихнулся. Экземпляры изъяли, но один случайно остался.

- В самом деле? - горько спросил он, - а в "Юном Вертере" эта классическая сцена с бутербродами? В библиотеке есть экземпляр, если вы его откроете...

Я его уже открывал, но не сказал ему об этом.