Смерть в «Ла Фениче» - Донна Леон

Потом выпрямился и стянул перчатки.

— Яд. Совершенно очевидно. По-моему, цианид — вообще говоря, я уверен в этом, но официальный ответ смогу дать только после вскрытия. Но судя по тому, как тело выгнулось назад, ничем иным это быть не может. — Брунетти заметил, что эксперт закрыл глаза покойному и попытался разжать уголки его судорожно искривленного рта. — Это ведь Веллауэр, да? — спросил доктор при всей очевидности этого факта.

Когда Брунетти кивнул, доктор воскликнул:

— Maria Vergine[7], боюсь, мэру это совсем не понравится.

— Пусть тогда мэр сам и выясняет, кто это сделал, — парировал Брунетти.

— Пожалуй, так. Я сказал глупость. Прости, Гвидо. Лучше бы нам подумать о его семье.

И словно по заказу, один из троих полицейских в форме подошел к дверям и сделал знак Брунетти. Выйдя в коридор, тот увидел Фазини, а рядом с ним женщину и решил, что это дочь маэстро. Она была высокая, выше директора и даже самого Брунетти, а венец белокурых волос еще добавлял ей росту. Как и у маэстро, у нее были несколько славянские, выступающие скулы, и голубые глаза совершенно ледяной прозрачности.

Едва Брунетти появился из двери гримерной, как женщина, оторвавшись от директора, сделала два стремительных шага вперед.

— Что случилось? — спросила она с сильнейшим акцентом. — Что-то случилось, да?

— Я сожалею, синьорина… — начал Брунетти. Не слушая, она перебила его:

— Что такое с моим мужем?

Несмотря на удивление, Брунетти все-таки догадался шагнуть чуть вправо, заблокировав вход в гримерную.

— Синьора, я прошу меня простить, но было бы лучше, если бы вы туда не входили.

Ну почему они всегда знают заранее, что ты собираешься сказать? В чем тут дело — в интонации, или мы сами неким звериным чутьем по каким-то ноткам в голосе догадываемся, что нам принесли весть о смерти?

Женщина шатнулась вбок, словно от удара, стукнувшись бедром о клавиатуру рояля — какофония звуков заполнила коридор. Чтобы не упасть, она оперлась негнущейся рукой о клавиши, выжав из инструмента еще один режущий ухо аккорд. И, произнеся что-то на языке, которого Брунетти не знал, поднесла ладонь ко рту жестом настолько театральным, что он не мог не быть искренним.

В это мгновение комиссару показалось, что он всю жизнь только этим и занимается — сообщает людям о том, что их любимые умерли или, хуже того, убиты. Его брат Серджо, рентгенолог, носит на лацкане специальный жетон, меняющий цвет при передозировке излучения. Будь у него самого какое-нибудь подобное устройство, регистрирующее горе и боль, оно бы сменило свой цвет уже много лет назад.

Женщина открыла глаза и посмотрела на него.

— Я хочу его видеть.

— Думаю, не стоит, — и в самом деле не стоило.

— Что там произошло? — Она попыталась взять себя в руки, и ей это удалось.

— Полагаю, это яд, — на самом деле он в этом даже не сомневался.

— Его кто-то убил? — Изумление в ее голосе казалось неподдельным. Или очень хорошо разыгранным.

— Мне очень жаль, синьора. Сейчас я не могу дать вам ответа. Вас кто-нибудь сможет проводить домой?

Где-то сзади грохнул взрыв аплодисментов, они накатывали волна за волной. По лицу женщины не было понятно, слышит ли она их или его слова, она лишь молча, не отрываясь, смотрела на комиссара и беззвучно шевелила губами.

— Скажите, синьора, тут, в театре, есть кто-нибудь, кто мог бы вас проводить до дома?

Она закивала, наконец поняв.

— Да-да, — и добавила тихонько — Мне нужно сесть.

Он был готов и к этому — к дыханию повседневности, обдувающей человека после первого удара. Именно этот порыв и валит с ног.

Взяв женщину под руку, он вывел ее из коридора. При своем высоком росте она оказалась хрупкой, почти невесомой. Единственным подходящим местом ему показалась какая-то кабинка слева, забитая световыми табло и другим непонятным оборудованием. Усадив даму на стул перед одним из таких табло, комиссар знаком подозвал полицейского, только что появившегося из боковой кулисы, в которой столпилось множество людей в сценических костюмах, — исполнители выходили на поклоны и снова сбивались в кучки, едва занавес опускался.

— Сходите в буфет и принесите рюмку бренди и стакан воды.

Синьора Веллауэр сидела на деревянном стуле с прямой спинкой, вцепившись обеими руками в сиденье и упершись взглядом в пол, и время от времени покачивала головой, словно что-то отрицала, отвечала отказом в немом внутреннем диалоге.

— Синьора, синьора, ваши друзья — в театре?

Она не реагировала, продолжая свою неслышимую беседу.

— Синьора, — повторил он, на сей раз коснувшись ее плеча, — ваши друзья — они тут, в театре?

— Вельти, — отозвалась она, не поднимая взгляда, — я попросила их встретить меня после спектакля.

Полицейский вернулся с рюмкой и стаканом. Брунетти протянул рюмку женщине:

— Выпейте, синьора.

Она приняла рюмку и так же отрешенно выпила, затем выпила и воду, поданную комиссаром— совершенно так же, словно не почувствовав между ними никакой разницы. Он забрал у нее рюмку со стаканом и отставил в сторону.

— Когда вы его видели, синьора?

— Что?

— Когда вы видели его в последний раз?.

— Хельмута?

— Да, синьора. Когда вы его видели?

— Мы приехали вместе. Сегодня вечером. Потом я пришла сюда после… — ее голос пресекся.

— После чего, синьора?

Прежде чем ответить, она вгляделась в его лицо.

— После второго действия. Но мы не разговаривали. Я пришла поздно. Он сказал только… нет, ничего не сказал.

Чем вызвано ее замешательство — сильным потрясением? Плохим знанием языка? Ясно одно — сейчас задавать ей вопросы бесполезно.

Сзади с грохотом обрушилась новая волна аплодисментов, они то стихали, то снова усиливались при выходе солистов. Женщина отвела глаза от его лица и опустила голову, словно завершив наконец свой внутренний диалог. Брунетти велел полицейскому побыть с ней, объяснив, что за ней зайдут ее друзья и тогда ее можно отпустить с ними.

Оставив ее, он вернулся в гримерную. Судмедэксперт и фотограф, успевший подъехать, пока Брунетти беседовал с синьорой Веллауэр, как раз собирались уходить.

— Еще что-нибудь? — поинтересовался у Брунетти доктор Риццарди.

— Нет. Вскрытие?

— Завтра.

— Сам сделаешь?

Риццарди задумался, прежде чем ответить.

— Вообще-то у меня график, но раз уж я осматривал тело, то квесторе, скорее всего, меня попросит и об этом.

— А когда?

— Часов в одиннадцать. Надо управиться до полудня.

— Тогда я заеду, — сказал Брунетти.

— Это лишнее, Гвидо. Тебе незачем тащиться на Сан-Микеле[8]. Можешь позвонить, или я сам позвоню тебе на работу.

— Спасибо, Этторе, но я все-таки к вам заеду. Я там давненько уже не был — пора навестить могилу отца.

— Ну, как хочешь. — Пожав руку Брунетти, судмедэксперт сделал шаг к двери и, помедлив, добавил: — Это был последний из гигантов, Гвидо. Он не должен был так умереть. Страшно жаль!

— И мне, Этторе. мне тоже очень жаль.

Доктор вышел, а следом за ним и фотограф. Едва они удалились, как один из двоих санитаров, стоявших у окна и куривших, поглядывая на публику, проходившую внизу через кампо[9], обернулся и направился к трупу, лежавшему теперь на полу на носилках.

— Что, уносить? — осведомился он безо всякого интереса.

— Нет, — ответил Брунетти. — Пусть сначала все уйдут из театра.

Напарник, остававшийся у окна, выкинул туда окурок и подошел к другому концу носилок.

— Долго ждать-то? — спросил он, даже не потрудившись скрыть раздражение. Плотный коротышка, судя по выговору — неаполитанец.

— Не знаю, долго или недолго, но придется подождать, пока все не уйдут из театра.

Неаполитанец закатал белый рукав халата и красноречиво посмотрел на часы.

— Знаете, у нас ведь смена только до полуночи, а потом мы в госпиталь не поедем.

Первый санитар подхватил:

— У нас и в уставе профсоюзном сказано, не положено задерживать после смены, или оформляйте нам суточное дежурство. Не знаю даже, как нам быть с этим, — он указал на носилки кончиком туфли, словно на какую-то случайную находку на улице.

На какой-то миг у Брунетти возникло искушение вступить в дискуссию, но так же быстро и прошло.

— Вы оба останетесь здесь, и чтобы ни в коем случае не открывали эту дверь без моего распоряжения, — и, не слыша ответа, переспросил; — Вам понятно? Обоим? — Однако ответа снова не последовало, и пришлось повторить: — Понятно?

— Да, но устав профсоюза….

— К черту профсоюз и к черту его устав, — взорвался Брунетти. — Только попробуйте вынести его отсюда до моего распоряжения, и окажетесь за решеткой, как только плюнете на тротуар или выругаетесь в публичном месте. Я не намерен устраивать цирк с перетаскиванием трупа туда-сюда. Так что будете ждать, пока я вас не отпущу. — И, уже не спрашивая, поняли его или нет, Брунетти повернулся и вышел, хлопнув дверью.