Смерть в «Ла Фениче» - Донна Леон

А еще все знали, что после каждого выступления прессы Патта объявлял «крестовый поход против криминала», причем всякий раз выбирался какой-то один вид преступной деятельности — как гурман за роскошным столом выбирает самый изысканный десерт — и громогласно декларировалось, что на неделе данное преступление будет искоренено полностью — ну, на худой конец, сведено к минимуму. Читая о результатах последней такой «войны» — эту информацию он мог получить исключительно из той же прессы, — Брунетти невольно вспоминал сцену из «Касабланки»[19] — с приказом «задержать всех обычных подозреваемых». Так все и делалось — отлавливали нескольких подростков, давали им с месяц тюрьмы, на чем все и заканчивалось, покуда усилия средств массовой информации не спровоцируют очередного «крестового похода».

Брунетти часто казалось, что уровень преступности в Венеции такой низкий — один из самых низких в Европе — только потому, что преступники, по большей части воры, просто не знают, как им выбраться из этого города. В нем нужно родиться, чтобы ориентироваться в паутине его узеньких калле и знать загодя, что вот эта улочка оканчивается тупиком, а другая выводит к каналу. Урожденные же венецианцы с годами становятся все более законопослушными, коль скоро, с учетом истории и традиций, не утесняют их прав на частную собственность и уважают настоятельную потребность в обеспечении ее сохранности. Так что преступлений в городе происходит немного, и уж если случилось какое-то насилие, а то и такая редкость, как убийство, то найти преступника проще простого: это либо муж, либо сосед, либо партнер по бизнесу. Обычно полиция только так и поступала — «задерживала обычных подозреваемых».

Но Брунетти понимал: смерть Веллауэра — совсем иное дело. Это знаменитость, несомненно самый прославленный дирижер столетия, и убит он не где-нибудь, а в жемчужине Венеции — ее оперном театре. А поскольку расследовать это дело придется ему, Брунетти, то с него вице-квесторе и спросит по полной программе за любую публикацию, бросающую малейшую тень на их ведомство.

Постучавшись, он помедлил и, дождавшись возгласа «Войдите!», толкнул дверь и увидел Патту там, где и ожидал, и в точности в такой позе, как представлял себе, — за огромным столом, склоненного над газетой, о важности которой свидетельствовал упертый в нее взгляд. Даже для страны, где мужчины красотой не обижены, Патта был безусловно красавец — чеканный римский профиль, широко посаженные пронзительные глаза и телосложение атлета, несмотря на возраст — Патте было уже сильно за пятьдесят. Фоторепортерам он предпочитал демонстрировать свой профиль слева.

— Наконец-то, — изрек он так, словно Брунетти опоздал на много часов. — Я уж думал, что придется вас ждать все утро, — добавил Патта, что, на взгляд Брунетти, уже отдавало перебором. Не услышав ответа и на это заявление, начальство вопросило: — Ну, что там у вас?

Брунетти вытащил из кармана свежую утреннюю «Газеттино».

— Вот газета, синьор. Вот все — на первой полосе, — и тут же зачитал, поспешно, чтобы Патта не перебил: — «ЗНАМЕНИТЫЙ МАЭСТРО НАЙДЕН МЕРТВЫМ. НЕ ИСКЛЮЧАЕТСЯ УБИЙСТВО», — после чего протянул газету начальнику.

Патта отмахнулся от газеты величественным жестом:

— Это я уже читал, — и, не повышая голоса: — Я спрашиваю — что есть у вас лично?

Брунетти полез в карман пиджака и извлек записную книжку. Никаких записей в ней не имелось не считая имени, адреса и телефона американки, но пока ты стоишь, а шеф сидит, ему нипочем не увидеть, что все странички до единой девственно чисты. Демонстративно послюнив палец, Брунетти принялся не спеша их перелистывать. «Дверь в помещение заперта не была, как не было и ключа в двери. Следовательно, кто угодно мог войти и выйти оттуда в любое время в течение всего спектакля».

— Где был яд?

— Полагаю, в кофе. Но точно смогу сказать только после получения протокола о вскрытии.

— А вскрытие когда?

— Обещали сегодня. В одиннадцать.

— Хорошо. Что еще?

Брунетти перевернул страничку, сверкнув нетронутой белизной.

— Я беседовал с солистами, занятыми в спектакле. Баритон виделся с маэстро мельком — только поздоровался. Тенор говорит, что не встречался с ним вообще, а сопрано — что видела его только перед спектаклем. — Он глянул на Патту, тот ждал продолжения. — Тенор говорит правду. А сопрано врет.

— Почему такая уверенность? — буркнул начальник.

— Потому что это правда, синьор.

Задушевно и терпеливо, словно обращаясь к редкостно тупому ребенку, Патта вопросил:

— А на каком основании, комиссар, вы полагаете, что, это правда?

— Потому что другие видели, как она входила в его гримерную во время первого действия. — Брунетти не стал утруждать себя уточнением, что это только предположение одного из свидетелей, ничем пока не подтвержденное. Может, сопрано врет именно про это, а может, про что-то другое — понимайте как сами хотите. — Кроме того, я поговорил с режиссером, — продолжал Брунетти. — У них с дирижером вышла размолвка — еще до начала спектакля. Но после этого режиссер его не видел. По-моему, он говорит правду.

На сей раз его не спросили, почему он так считает.

— Еще что-нибудь?

— Вчера я послал запрос в полицию Берлина. — Брунетти усердно перелистывал записную книжку. — Сообщение ушло в…

— Ладно, — перебил Патта. — Что они ответили?

— Обещали сегодня прислать факсом все, что у них есть, касательно Веллауэра и его жены.

— А что жена? Вы с ней говорили?

— Совсем немного. Она страшно расстроена. Вряд ли с ней теперь можно толком поговорить.

— А где она была?

— Когда мы с ней разговаривали?

— Нет, во время спектакля?

— Сидела в зале, в первом ряду. Говорит, что зашла навестить его в гримерку после второго акта, но опоздала — они так и не успели поговорить.

— То есть она находилась за кулисами, когда он умер? — вопросил Патта с таким энтузиазмом, что Брунетти показалось, будто ее вот-вот арестуют.

— Да, но мы не знаем, видела ли она его и заходила ли к нему.

— Ну так потрудитесь это выяснить, — сказал Патта так свирепо, что даже сам спохватился. — Вы садитесь, Брунетти.

— Спасибо, синьор, — ответил тот, захлопнув записную книжку и сунув в карман, прежде чем сесть напротив начальника. Кресло Патты было на несколько сантиметров выше остальных — мелочь, несомненно предусмотренная вице-квесторе для создания легкого психологического преимущества.

— Сколько времени она там пробыла?

— Не знаю, синьор. Когда мы беседовали, она была в таком страшном горе, что ее рассказ я не вполне понял.

— А она могла войти в его гримерку? — спросил Патта.

— Вполне. Но я не знаю.

— Похоже, вы ее выгораживаете, Брунетти. Она что, хорошенькая?

Надо понимать, Патта прощупывает, велика ли разница в возрасте между дирижером и его вдовой.

— Да — если вы любите высоких блондинок.

— А вы что, не любите?

— Мне жена не разрешает, синьор.

Патта напрягся, чтобы вернуть разговор в прежнее русло.

— Кто-нибудь еще входил в гримерную во время представления? И откуда у него взялся кофе?

— Там буфет на первом этаже театра. Вероятно, и кофе оттуда.

— Выясните.

— Есть, синьор.

— И имейте в виду, Брунетти.

Брунетти кивнул.

— Мне нужны имена всех и каждого, кто был вчера вечером в гримерной или поблизости от нее. И еще мне нужны подробные сведения о жене. Как долго они женаты, откуда она и все такое.

Брунетти кивнул.

— Брунетти?

— Да, синьор?

— Почему не записываете?

Брунетти позволил себе улыбнуться— самую малость:

— О, я никогда не забываю ничего из сказанного вами, синьор.

Что Патта, в силу личных особенностей, принял за чистую монету.

— Я не верю тому, что она вам говорила — будто она его не видела. Человеку такое вообще не свойственно — прийти за каким-то делом, а потом взять и ретироваться. Уверен — тут что-то не так. И наверняка все это как-то связано с их разницей в возрасте.

По слухам, Патта два года проучился на психолога в университете Палермо, прежде чем обратиться к юриспруденции, Другое, однако, было известно абсолютно достоверно: что хотя успехами он не блистал, но получил и степень, и место заместителя комиссара полиции благодаря папе, сделавшему карьеру в рядах Христианско-демократической партии. И теперь, спустя более двадцати лет, он не кто-нибудь, а вице-квесторе полиции города Венеции!

С ценными указаниями Патта, по-видимому, покончил, и Брунетти приготовился прослушать основную часть программы, ради которой его и призвали на ковер, — о чести города. И как за ночью день, так за этой мыслью последовала речь Патты:

— Возможно, комиссар, вы не отдаете себе в этом отчета, но ведь погиб один из знаменитейших мастеров нашей эпохи. И убит он здесь, в нашей родной Венеции. — Последнее словосочетание в устах Патты с его сицилийским акцентом всякий раз звучало забавно. — Мы должны сделать все, что в нашей власти, чтобы обеспечить раскрытие этого преступления; мы не можем допустить, чтобы подобное преступление легло пятном на доброе имя, на самую честь нашего города.