Змеиные слезы - Элеонора Гильм

не мог угомониться, переступал с ног на ногу, ждал, пока Фарида попрощается с родителями.

– Погляди, как умею! – выкрикнул он, вырвался из материных рук, перескочил с ноги на ногу, скакнул козликом – будто взрослые мужи на Сабантуе9. Мать окликнула Фариду, спросив что-то совсем неважное, она отвернулась на мгновение: дорога была пуста, и запряженный возок ждал их.

А когда Фарида вновь посмотрела на Самата, он замер в испуге прямо посреди дороги. Вороной жеребец мчался, быстрый демон, всхрапывал, словно предупреждал, что случится страшное. Она закричала, рванулась к сыну.

И время замедлилось.

Все вокруг стало туманом и болью.

***

– Думаешь, я привиделся тебе?

Он смеялся над Фаридой, глупой хатын, которая потеряла все. Как разлепить онемевшие губы, как ответить, что положено? Наконец она собралась с силами, упала на мягкий ковер, колени ее не ощутили удара, и молвила:

– Змеиный падишах, Властитель горы, смилуйся надо мной.

Хозяин пещеры молчал, какой-то резкий звук заставил вздрогнуть. Фарида подняла взор: в двух шагах от нее острые желтоватые когти постукивали по полу. Кажется, ему жаль было тратить время на глупую хатын.

– Ты спас меня от верной смерти…

Фарида замолкла, ожидая, что Змей будет насмехаться, опровергнет ее слова или скажет, зачем принес умирающую в свои покои. Тщетно.

– Ты могуч и всесилен, о тебе народ мой слагает легенды и песни. О Змеиный падишах, ты можешь вернуть мне сына?

Она осмелилась поглядеть на того, кто теперь величественно сидел на покрытом коврами диване, спустив когтистые лапы, точно человек. Сейчас Змей был спокоен и прикрыл глаза светлыми, почти прозрачными веками. Фарида затруднилась бы сказать, на какого зверя больше всего походило чудище. Морда его напоминала собачью, раздвоенный язык при разговоре являлся наружу, два длинных зуба снизу и сверху приковывали взгляд. Кожистые крылья, сложенные на спине, не были птичьими. Фарида попыталась представить, как выглядят они расправленными – и поняла, отчего пещера столь велика.

– Говорят, ты можешь сотворить невиданное. В награду за жизнь. Отдай меня своим слугам, убей меня сам… Только верни Самата.

– Вы ничтожны.

Хозяин пещеры не открывал своих страшных челюстей. Но слова его явственно звучали в голове и нутре хатын.

– Вы живете всего мгновение. Слабы, не умеете летать, всего боитесь и готовы на подлость. – Он так и не открыл глаза, видно, не желая смотреть на представительницу человечьего племени. – Я велел своим слугам принести тебя в пещеру, но вовсе не для того, чтобы ты просила меня о несбыточном.

– Несбыточном? – Надежда, встрепенувшаяся в ней, подобно весеннему побегу, начала вянуть. – Для чего же?

А если Падишах просто испытывает ее? С Фаридой произошло невиданное: она встретила чудище из сказок, тех самых сказок, которые пела своему ненаглядному сыну.

Должна была замерзнуть – оказалась в тепле и на мягком ложе.

Боялась всего – а сейчас стоит перед чудищем и просит о снисхождении. Фарида сошла с ума, да только какая бы хатын на ее месте осталась в рассудке?

Змей не ответил на второй вопрос, но вновь говорил то, что лишало ее надежды:

– Живое можно сделать мертвым, а мертвое в живое не превратится. Ты не столь глупа, чтобы не знать об этом. Твой сын давно в дивном саду, и не нужно его тревожить.

Голос Змея вновь бродил в ее утробе, и внутренности сжимались, но боль куда-то ушла, точно плоть ее понемногу привыкала. Фарида стала дышать глубоко, вздымая живот, и, когда Змей продолжил, поглядела на него открыто, без страха и робости. Сейчас он походил на диковинную птицу, покрытую толстой чешуей. А бывают ли такие? Грудь и тело его были белыми, точно первый снег, по морде, крыльям и хвосту расползались красные всполохи.

– И слез ты больше не лей… Не лей, хатын.

И от «хатын», что прозвучало куда тише – со змеиным шипением и незмеиной растерянностью, – она заплакала еще горше и упала на толстый ковер подле когтистых лап падишаха.

***

Тот жеребец был горячих ногайских кровей. По соседству с родителями жили два брата, что перегоняли табуны и тем кормились. Они не углядели, как самый свирепый жеребец вырвался и помчался на волю. Не стоял бы Самат на пути, схватила бы его за руку пустоголовая, болтливая мать – сложилось бы все иначе.

Но острые копыта изувечили ее драгоценного сына: его милое лицо, руки, что так и не научились держать саблю… Он дышал тяжело и плакал, раз за разом звал свою әни. Фариду заперли в сеннике и не пускали к сыну до последнего дня. А когда тот день настал, она сидела подле Самата и почти ослепла от слез.

После похорон Орхан-әфәнде назвал ее виновной. Фарида не спорила с мужем. Два брата, что перегоняли жеребцов, лишились всего: Туфан сжег их дом, застрелил жеребцов и повесил братьев на кривой осине. А Фариде муж сказал трижды «талак»10 и выгнал из дома.

***

В детстве она слушала сказки про Белого Змея, что жалеет людей.

В детстве она слушала сказки про Черного Змея, что пожирает людей.

Хозяин пещеры, где она жила много дней и ночей, не был похож ни на того, ни на другого. Каждое утро к его обиталищу приползал клубок гадов. Средь них были ядовитые гадюки и безобидные ужи, разговор их казался шипением без слов и смысла. Они приносили Змею мед и яйца, собирали золотой песок, говорили обо всем, что происходило в лесу и человечьих селениях.

– Однажды пришли твои сородичи, убили моих подданных. И построили на том месте город, – сказал Змей как-то вечером, когда тишина долго висела над пещерой.

Они привыкли больше молчать. Фарида чистила ковры и золотую посуду, вытирала столетнюю пыль с сундуков, стряпала и тем благодарила за кров. Но иногда Змей затевал разговор, и она смиренно слушала.

– Прости глупость их, Падишах, – молвила Фарида и поглядела прямо в глаза Змею. В них горело пламя. Когда он был спокоен, напоминало оно угли почти потухшего костра; когда злился – всполохи обжигали.

– Убивают раз за разом, давят без всякой жалости. Рассказывают про меня глупые байки! – А теперь в низком голосе его не было гнева.

И целую ночь спустя попросил:

– Скажи, что за байки сочинили про змеев твои нелепые сородичи.

Фарида послушно вспоминала, как бедняк раз за разом обманывал Белого Змея, как разрезали его на куски и скормили хану, а Змеиный падишах невольно шипел и ударял хвостом по каменному полу. Сказывала про любовь Черного Змея и красавицы Зухры11. Падишах призадумался, точно дотоле не