Поп Чира и поп Спира - Стеван Сремац

И до чего же раздобрели попы! Того и гляди ряса под мышками лопнет, а пояс никак на брюхе не держится, так и лезет под самую бороду, поближе к шее. Бывало, отважится кто-нибудь из близких знакомых и потехи ради спросит, например, попа Спиру:

— А чего это у вас, батюшка, пояс на месте не держится?

— Хе-хе! Чего? Как чего? — отвечает поп Спира. — Да где же ему быть? Его место как раз там, где вы его видите. Не чрево моё поясом награждено, а чистое моё сердце, потому-то пояс так вверх и полез, чтобы сердце прикрыть да отличить. Ведь медали на груди висят, — где это видано, чтобы медали на чреве носили?

А был этот пояс в самом деле наградой, и поэтому поп Спира носил красный, а отец Чира — всего-навсего голубой, обычный пояс. И это отличие являлось подлинным «яблоком раздора» между попами, а ещё больше между попадьями, ибо мужчины, что известно всем и не нуждается в доказательствах, умеют сдерживаться и вести себя «политично», а женщины, женщины, ей-богу, не умеют! Сколько раз Чирина попадья восклицала, когда ей напоминали про красный пояс попа Спиры: «Ой, всё у меня в глазах краснеет, как только на него погляжу или кто про него помянет! Кому только не жалуют красных поясов».

Если верить Чириной попадье, то поп Спира получил этот пояс действительно при довольно странных обстоятельствах. Попадья уверяет, будто его наградили поясом только за то, что в одной интимной компании распевал он под тамбур перед его преосвященством владыкой «мирские» песенки, будто бы даже и такие: «Вино пьет Дойчин Пётр» и «Катице прелестная, на весь свет известная». Отец Спира превосходно играл на тамбуре, а голос у него и сейчас, столько лет спустя, еще чудесный.

— Вот это самое он и пел, — утверждает Чирина попадья. — Никаких других заслуг тут нет! Просто распевал перед его преосвященством разные песенки, эти, знаете, «про кудряшки», а его преосвященству они пришлись по вкусу, вот он, вернувшись в резиденцию, и послал ему красный пояс. Вместо того чтобы по носу получить, что уж не однажды им заслужено, он ещё и награждён!.. Лишь бы что-нибудь урвать у его преосвященства! — говорит сердито Чирина попадья и утирает уголки рта.

Рассказывала она об этом довольно часто и с досадой добавляла, что отцу Спире вообще удивительно везёт, — всегда неведомо как из любой беды выкарабкается. Она разумела при этом тот случай, когда, объезжая епархию, его преосвященство прибыл в село и не застал попа Спиру в церкви в час богослужения.

А было это так.

Однажды владыка нагрянул в село внезапно и как раз в воскресенье. Отправился он прямо в церковь к заутрене, а попа ещё нет, хотя уже звонили. Владыка вошёл в алтарь и начал службу. Пономарь Аркадий спустился с колокольни, заглянул в алтарь и просто обомлел, бедняга, удивлённый ничуть не меньше, чем когда ему явился во сне святой Николай и повелел передать греку Яну приказание купить для церкви третий полиелей и увеличить пономарю жалованье. Немало повидал Аркадий всяческих чудес на своём веку: и с покойниками разговаривал, и с ведьмами — местными и из окрестных сёл — знался, и между угодниками божьими и грешными людьми посредничал, но подобного чуда удостоиться довелось ему впервые! Однако он сразу опомнился и попросил старого кузнеца Орестия заменить его на клиросе, пока он на краткий миг отлучится. Орестий, тот самый, который превосходно пел и во время пения то хмурил, то вскидывал брови чуть не до самого темени, охотно согласился, Аркадий же во весь опор помчался к стоявшему неподалеку дому попа Спиры и заорал ещё у ворот:

— Скорее, батюшка, несчастье!.. Беда, большая беда!

— Не может быть! Какая беда? — И отец Спира выскочил во двор. — Что? Что? Уж не язык ли у колокола оборвался и убил несчастных деток?

— Нет! — кричит запыхавшийся Аркадий. — Хуже! Прибыли его преосвященство владыка… Вошли в алтарь и приступили к богослужению, сами служат заутреню.

— Вла-вла-дыка! Вот те и на! — простонал отец Спирай замер, вытаращив глаза. Если бы бритый патер Иннокентий из Темишвара отпустил бороду и усы и, надев камилавку по чину ордена святого Василия, явился к нему и попросил окрестить и принять его в нашу православную веру, отец Спира не был бы поражён столь сильно. Гром, настоящий, неподдельный гром с ясного неба!

— Скорее, отче, скорее! — торопит Аркадии и выбегает за ворота, а отец Спира за ним.

Оба несутся прямо к храму.

— Эх, будь ты неладен, зачем звонил? — хрипит отец Спира, на бегу придерживая обеими руками мешающий ему живот. — Оле, горемычный ты, Спира, что теперь будет? Лишишься ты усов и бороды, будто никогда их и не бывало, оболванят тебя как миленького.

— Может, бог даст, обойдётся! — утешает его Аркадий.

— Э, тебе-то легко, ты от него не зависишь. А вот мне что делать? Скажи, ради бога, что делать?! Ты сейчас умнее меня!

— Не знаю! Ничего не знаю! Даже собственное имя забыл со страху, отче. Может, по дороге что в голову придёт. — откликается Аркадий, перегоняя попа.

— Но как же быть-то, брат Аркадий? Выручай, коли в бога веруешь, — задыхаясь, молит отец Спира, когда они примчались на церковный двор.

— Надумал я, батюшка, не знаю только, ладно ли будет, — говорит Аркадий. — Взять да и сказать ему, что пономарь, мол, по болезни опоздал, — я-то ведь от его высокопреосвященства не завишу и дела мне до него меньше, чем, простите, овчинному тулупу до ветра, — а вы, не застав меня в церкви, поднялись на колокольню и звонили к заутрене.

— О, сам господь тебя вразумил! — облегченно вздохнул отец Спира. — Отлично, так и скажем.

Так они и сделали.

И отец Спира наилучшим образом выскользнул из сжимавших его тисков, а ведь был уж совсем ни жив ни мертв. Шутка ли, сам неумолимый владыка!

Владыка выслушал попа и не только поверил, а ещё и похвалил за смирение и усердие перед алтарем и на колокольне, назвал его даже «столпом православия». И потом при всяком удобном случае хвалил доброго пастыря, священника Спиру, а вещественным доказательством его милости и расположения явился красный пояс, вызывавший такое негодование Чириной попадьи.

— За что? Да всего только за это! — заявляла попадья, едва речь заходила о поясе. — Ни за что больше, моя милая! Он заслужил его так же, как и я! — заканчивала шёпотом Чирина попадья.

Впрочем, из подобных речей матушки попадьи вовсе не следовало делать вывод, что они, упаси бог, друг друга ненавидели. Жили они очень дружно, как в конце концов и подобает поповским семьям, которые должны служить примером всему приходу.

Жили они, повторяем, очень дружно. Если у отца Спиры кололи свинью и устраивали «диснотор»[8] (так сказать, поминки по свинье), он первым долгом посылал отцу Чире и кожицы, и смальца, и кровяной колбаски, а иной раз и небольшой кружок зельцу; так же точно поступал и отец Чира. А примеру своих супругов следовали и хозяйки. Всё, что пекли у одной, посылалось в соседский дом на пробу, с оговоркой, что получилось не совсем так, как хотелось, и с просьбой беспристрастно оценить и искренне сказать, как понравился им милих-прот[9], торт, штрудель[10], куглоф[11] и тому подобные печения.

— Ах, — говорила в подобных случаях довольная и счастливая Чирина попадья, укладывая на тарелку штрудель из кислого теста, чтобы отослать Спириной попадье, — знаю, что лопнет от зависти матушка Сида, как только увидит, до чего хороша у меня опара! Как прекрасно керн-штрудель поднялся, какой он воздушный! Взгляни только: вздулся, точно пружина в диване! Красота да и только! Господи боже мой, готова сама отнести, лишь бы поглядеть, какую мину она скорчит! А её штрудель в прошлое воскресенье был плоский, как лепёшка, что на лунном жару какой-нибудь нищенкой испечена. Увидит, так во как подпрыгнет от злости толстая бестия, — говорит Чирина попадья и высоко поднимает руку, показывая, как подскочит Спирина попадья, впав в ярость, после чего протягивает тарелку дочери, чтобы та отнесла её соседке.

И тотчас после обеда бежит через дорогу, желая застать Спирину семью ещё за столом и насладиться эффектом, который произведёт её керн-штрудель.

— Хочу вас кой о чем попросить, голубушка моя Сида, хоть вы и рассердитесь на меня, — обычно говорила в подобных случаях матушка Перса, прекрасная Чирина половина, обращаясь к другой попадье, — всё собираюсь забраться как-нибудь к вам на полдня, чтобы вы мне растолковали, как делать эти ваши знаменитые пончики. Вы удивительно хорошо их печёте, об этом говорят все. А мне, чёрт побери, почему-то никогда не удаётся. Как ни стараюсь, не выходит! Не выходит, сама вижу!

— И полноте, вот ещё выдумали! — жеманится матушка Сида.

— Нет, нет, без шуток вам говорю! Сколько слёз я пролила из-за этого! Вечно меня супруг попрекает. Я даже как-то рассердилась и сказала ему, когда он стал корить, что у меня не выходит так хорошо, как у вас, — сказала ему, признаюсь вам, голубушка Сида, хоть и знаю, что вы можете обидеться… «А зачем же ты тогда, говорю ему, на мне женился? Взял бы госпожу Сиду, если у тебя так сердце к ней льнёт, вот и было бы кому тебе оладьи печь… да она и красивей меня и толще».