Леди, любившая чистые туалеты - Джеймс Донливи

Ясно же, грустно размышляла она теперь, что ей, с ее сходящими на нет остатками капитала, проще будет продать дом, чем осилить его содержание. Пусть даже ее светско-альманашная мать и говорила всегда, что грандиозность жилища наделяет определенными признаками знатности даже тех, за кем таковая не водится. Однако мысль, что дом уйдет от нее, и, возможно, скоро, а ремонтные работы, которые она заказала, придется временно отменить, снова наслала на нее убийственное ощущение одиночества. И попытки умерить его вели, похоже, лишь к еще большему одиночеству. Она даже колотила ложками по чашкам и тарелкам, и хлопала в ладоши, и закрывала пинком подвернувшуюся дверь, лишь бы произвести хоть какой-то шум. Одиночество смахивало на заразную болезнь, от которой, сколько ни грызи чеснок, не избавишься.

А теперь еще и одна-две из старых подруг по Брин-Мору, с которыми она вместе смеялась, училась и плакала в тех серого камня готических зданиях и которых могла считать чем-то большим, нежели просто знакомые, в последнюю минуту отказались от мысли приехать к ней в гости. Как выяснилось, они вместо этого затеяли нечто, казавшееся ей и опасным, и глупым, — спуск вместе с детьми на плоту по реке Большого каньона.

Уханье совы в ветвях растущего за окном ее спальни старого дуба, обретшего нынешнее свое величие еще в пору индейцев, представляется ей назойливым предостережением. Но худшими, намного худшими были примечтавшиеся ей дурацкие, отчаянием навеянные планы создания чего-то вроде еженедельного, в европейском стиле, салона, в который могли бы приходить молодые художники и писатели. Единственная ее попытка в этом роде обернулась таким кошмаром, что мысль о ней, даже как о предметном уроке, стала навеки невыносимой. Хотя теперь она по крайней мере знала, что такое угроза изнасилования. И, господи боже ты мой, ее затянувшееся воздержание может ведь и спровоцировать оное. Она даже воскликнула как-то раз:

— Дерьмо небесное, какое же это богом проклятое облегчение, когда тебя возьмут да и изнасилуют.

Впрочем, любые местные культурные начинания подобного толка умирают, не успев даже пикнуть. Ближайшие окрестности Скарсдейла производят впечатление интеллектуальной пустыни, где всякий, кто еще не стал продавцом облигаций, работающим в деловом центре города в какой-нибудь крупной брокерской фирме, надеется стать таковым, а пока практикуется, расхаживая с черным кейсом. И пуская изо рта пену от желания разбогатеть.

Тот же парнишка — которому она целое состояние заплатила, чтобы он стриг ее лужайку, — когда она как-то позвала его в дом, чтобы передвинуть кое-какую мебель, и упомянула при нем о происхождении одного экстравагантного произведения искусства, решил, услышав имя Шагала, что речь идет о новом спортивном автомобиле. Собственно, ничего другого от него ждать и не приходилось, поскольку, когда она в прошлый раз позвала его в дом, чтобы он снял с чердака швейную машинку, пока сама она будет прибираться в квартирке шофера над гаражом, выдул всю водку, какая стояла у нее в холодильнике, да заодно уж, по довольно забавной ошибке, и бутылку мощного слабительного, принятого им за вино.

— Фу ты, миссис Джонс, мне придется забежать в ваш туалет.

Она смеялась до колик, поскольку знала, что даже капелька этого зелья способна вывернуть человеку кишки наизнанку — грах-бабах, — как сама она вывернула наизнанку кишки телевизора, пальнув в него из дробовика. И забилась в неодолимых конвульсиях, когда он сначала посинел, потом позеленел, а потом ринулся вниз, в дамскую комнату, и, едва до нее добрался, звуки оттуда понеслись такие, словно там никак не могла закончиться русская революция. Что, как выяснилось на следующий день, сделало из юноши пожизненного полуинвалида.

А потом, благодаря одному из то и дело врывавшихся в ее жизнь сумасшедших контрастов, она обнаружила, что получает дьявольское наслаждение, носясь, точно заправский гонщик, на газонокосилке, подстригая траву, а при неудачных поворотах и сшибая кусты. Как-то в полночь после нескольких стопочек водки она попробовала даже погонять по лужайке с включенными фарами, к большому удовольствию девушки, стоявшей у своего окна, подсвечивая себе лицо фонариком, — но не соседей с другой стороны улицы, позвонивших в полицию, с которой она объяснилась, пустив в ход лучший свой брин-морский лексикон:

— Надеюсь, вы не станете мне перечить, если я укажу на то, что шум произвожу редко и, исходя из этой простой посылки, питаю надежду, что вы простите мне и проступок, безусловно мной совершенный.

— Вы уже прощены, мэм. Просто давайте постараемся, чтобы ночь прошла без шума.

— И надеюсь, джентльмены, что вы порекомендуете проживающим на той стороне улицы гадам заниматься их собственными долбаными делишками.

— Как скажете, мэм.

Поутру, проснувшись с сухостью во рту и уставившись в потолок, она поняла, что может свихнуться, — вон и аналитик ее в последнее время забеспокоился. Что же ей теперь, жалеть, что она не потребовала от мужа настоящего развода и не заставила его самым милейшим образом выплатить ей алименты по меньшей мере за каждый год, который она отработала у него в женах. Быть леди — это не окупается. Ну и просыпайся, если спишь, и спрашивай у стен спальни: как я протяну этот день? А если не протяну, кто придет на мои похороны.

Аналитик настаивает теперь на том, чтобы она попыталась сохранить в целости то, что еще осталось от ее светской жизни, предлагая — похоже, ничего другого ему придумать не удается — разослать письменные приглашения и собрать тех друзей, каких она еще сохранила, на чинный обед, быть может, позвав также и его самого с супругой. Когда она отвергла эту идею на том основании, что бывший муж переманил на свою сторону всех друзей, какие у них имелись, и теперь они образуют часть его чарующей телевизионной жизни, аналитик сказал, что она еще увидит — люди на такие обеды слетаются стаями. Ладно, увидит так увидит. Она заказала у “Картье” приглашения, но все гадала, не нарушил ли аналитик, напросившись на приглашение, нормы своего профессионального вероучения, не хочет ли он просто-напросто разжиться новыми пациентами.

Ах, надо все же вернуться в здравый ум и твердую память, иначе она так и будет рисковать тем, что слетит с катушек. При этом, однако, время от времени позволяя себе небольшие причуды. Черта вполне человеческая. Что же касается аналитика, обзаводиться новыми знакомствами любит всякий. В доме ее он ни разу не был, хоть и должен знать все его углы и закоулки, поскольку она рассказывала ему о них месяцами. Не упоминая, конечно, ни о том, что вышибла дерьмо из нового телевизора, ни о юном садовнике, извергавшем из себя то же самое в дамской уборной.

Да и какого черта, может же она рискнуть и спустить пару-другую тысяч своих все усыхающих зеленых и задать званый обед — прежде чем примет чрезмерную дозу снотворного и выяснит наконец, куда определят на жительство ее пропащую душу. И пока что ей, полагала она, вполне можно рассчитывать хотя бы на горстку тех, кто стоит в обществе ниже ее и кому достанет любопытства и злорадства прийти посмотреть, насколько задроченной, задолбанной и задрипанной стала она после развода. Вот и ее бабушка однажды сказала:

— Дорогая моя, всякое предвкушение — возможность не оглядываться с тоскою назад, пока же забудь обо всякой чуши насчет равенства, твой снобизм — это самый драгоценно-бесценный капитал, какой когда-либо будет у тебя в жизни, а потому дорожи им. Избегай трусоватых мужчин и, когда оказываешься вдали от уборной, которой ты можешь полностью доверять, заходи пописать только в самые чистые заведения.

И действительно, если в Нью-Йорке и его окрестностях и существовало какое ни на есть веяние, так состояло оно в том, что женщины искали чертовски чистые туалеты, блеск и лоск которых способны ослепить кого угодно. И вот, совершенно невероятным образом все, кому она отправила письменные приглашения, явились к ней, как и предсказывал аналитик. И двенадцать гостей, приятно гомоня, столпились вокруг шампанского “Луи Рёдерер”, и копченого лосося, и канапе с икрой. Она взяла напрокат венгерского повара и людей, коим надлежало прислуживать за столом, а оправившийся от поноса юный садовник парковал автомобили, изуродовав при этом всего лишь половину лужайки.

И все же, при наличии начищенного до блеска бабушкиного серебра и прокатного дворецкого, который прислуживал в буфетной и принимал в прихожей пальто гостей, это был не худший из твоих обедов. Правда, при первой подаче напитков, когда она зажгла в камине огонь, выяснилось, что труба чем-то забита, и дым выкурил гостей из гостиной в ледяной зимний сад. Впрочем, молодой садовник, облачившийся по случаю званого обеда в лучшую свою одежду, сумел, бормоча негромко мать-перемать, прочистить дымоход, не без того, правда, чтобы осыпать сажей и ее саму, и ее лазурно-голубое шифоновое платье.