Рожденный из камня - Семен Израилевич Липкин

послужили руки и ноги.

Взметнулся ветер, погнал ее от острова к большой суше, пригнал березовый ствол к берегу. Девушке показалось, что деревья простерли к ней зеленые руки. Сатаней ступила на прибрежную траву. Там, на дальнем, безлюдном острове, всегда висел туман, всегда томилось безмолвие, как бы испытывая ту же горечь плена, что и Сатаней, и радостно было юной девушке впервые увидеть трепещущий свет утра, слитый с трепетанием листьев, услышать певучее ликование птиц. Олени с ветвистыми рогами уступали ей дорогу, а многолиственные деревья нежно касались ее своими ветвями.

Сатаней вошла в ущелье. Над ним нависали одетые мохом скалы. Посредине ущелья возвышался холм. Тяжелый смрад исходил от него, заглушая запахи леса. Вдруг холм задрожал, затрясся, поднялся и двинулся к Сатаней. Оказалось, что то не холм, а поросшая густыми волосами одноглазая великанша. Еще не знала Сатаней, что одноглазые были заклятыми врагами людского рода. А эта великанша прожила в лесной чащобе три столетия и в первый раз увидела здесь, в глухом ущелье, дитя человеческое, ибо люди не заглядывали в обиталища одноглазых. Великанша раскрыла пасть, чтобы проглотить Сатаней. Девушка испугалась, но от испуга стала еще красивее, и так светозарно зажглась ее девическая прелесть, что почувствовала великанша боль от неведомого света и закрыла свой единственный глаз. А когда захотела открыть его, не могла поднять веко.

Старая великанша взревела от боли, начала в бессильной ярости глотать глину и разбрасывать камни. Пыталась она приподнять веко своими огромными, волосатыми руками, но веко, длинное и тяжелое, не поднималось. Не понимая, что с ней, не видя, куда она ступает, великанша взобралась на скалу и вдруг зашаталась, незрячая, над бездной и упала с обрыва в море и разбилась о подводные острые камни.

Стемнело. Сатаней одна-одинешенька побрела по ущелью. Горный лес обступал ее. Дыхание листьев смешивалось с дыханием дикого зверья. Сатаней подумала: не пойти ли ей на поклон к богине земли? Но потом другая мысль пришла к ней: «С самого детства я видела только богов — повелителя тумана и властительницу воды. Теперь повстречалось мне чудовище. Надо мне, наконец, найти людей!»

И Сатаней продолжала брести по лесной чащобе. Так была красива дочь Солнца и Луны, что ее глаза озаряли темноту лесной ночи. Услыхав ее шаги, замирала бурная река, ветер замедлял перед ней свой прерывистый бег.

Сатаней шла вверх по тропе. Вдали показались великаны в белых шапках. Но то были не одноглазые, то возвышались Кавказские горы. С высокой скалы гулко сбегал водопад. Не сама ли богиня воды, распустив свои волосы, звала Сатаней в обитель человека? Сатаней увидела окраину селения. Многоярусные башни подпирали небесный свод. Девушка почувствовала запах кизячного дыма, и теплом жизни, теплом человека повеяло на нее.

С другой, с северной стороны селения появилась пожилая женщина. На плече у нее был кувшин с водою. Хотя Сатаней впервые увидела человека, направилась она к женщине уверенной, смелой походкой. Женщина удивилась:

— Странные у тебя волосы! У наших девушек волосы как смоль, у нас, состарившихся, — как снег, а у тебя волосы из чистого золота! Странная у тебя походка, смелая да быстрая, а нартские девушки ступают медленно и плавно. Кто ты? В чьем доме ты родилась и росла?

— Имя мое Сатаней. В раннем детстве похитил меня дракон Джелмауз, хозяин тумана, и не в родительском доме я росла, а на безлюдном острове. Теперь я хочу жить среди людей, сообща с людьми.

— Пойдем ко мне, — сказала женщина с кувшином. — Беден мой дом, а найдется и для тебя место. Будешь ты жить у меня в кладовке, чтобы юноши до поры не видели тебя, не то передерутся из-за тебя все нарты, потому что ты красива, как Солнце и Луна.

Так Сатаней нашла пристанище в нартском селении.

Гибель красноликого Фука

Нарты были богатырями, меткими лучниками, выносливыми пастухами. Каждый нарт был равен другому нарту, они жили единым обществом и не признавали над собой ничьей человеческой власти. Статные, стройные, рослые, они были сложены благородно: тонки в поясе, крепки в бедрах, широки в плечах. О красоте их сложения можно было судить по тому, что когда нарт лежал на ложе, подпирая локтем голову, между его рукою и серединой стана свободно прошла бы кошка со вздыбленным хвостом.

Красивы были и бранные одежды нартов, их черкески и бурки, их бешметы и папахи. Когда скакали нарты верхом, кружились их бурки, будто вороные кони, порхали их папахи, как сизокрылые голуби. Их сабли сгибались, как прутья, их кинжалы разрезали на лету волосок, их кольчуги, составленные из колец, не боялись ни свинца, ни стали.

Один из нартов, Урызмаг, с детских лет стал вожаком своих сверстников. Во всех играх, забавах и состязаниях он оказывался самым ловким, сильным и смышленым. Взрослые о нем говорили: «Настоящий нарт получится из этого мальчугана!»

Однажды увидел мальчик Урызмаг, что жители направляются куда-то в одну сторону. Один ведет барана, другой несет копченое мясо — половину бычьей туши, третий — кувшины с хмельной брагой, а бедно одетая женщина с изможденным лицом обхватила руками щербатую миску, а в миске — немного еды. За женщиной бежали ее дети, мал мала меньше, и жалобно просили: «Мать, дай нам поесть, мы голодные!»

Урызмаг удивился: у женщины в миске — еда, а дети ее голодные. Дурная она мать, что ли?

Таков был Урызмаг с детских лет: удивившись чему-либо, он всегда искал причину удивления, хотел до самой сути добраться.

Покинул Урызмаг своих сверстников и побежал за толпою, догнал ее и начал приставать к людям с расспросами. Седой старик, державший в руках бурдюк со свежим овечьим сыром, сказал мальчику:

— Разве ты не знаешь, Урызмаг, что пришла пора платить дань рыжебородому, красноликому Фуку, богу засухи? Этот жестокий криводушный бог живет на небе, но любит дары нашей земли.

— Да падут на меня твои недуги, отец, — учтиво сказал Урызмаг. — Непонятна мне твоя речь. Нарты не признают ничьей власти, почему же они стали данниками красноликого, рыжебородого Фука?

— Мы не признаем над собой ничьей человеческой власти, — тяжело вздохнул старик. — Мы не страшимся чинтских князей, мы угоняем княжеский скот. А с богами тягаться нам не под силу.

Урызмаг опечалился недетской печалью. Несправедливость обожгла его сердце. Он оставил игрища, удалился от сверстников. Дети и подростки бегали взапуски, метали