Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

до сих пор рассказывают легенды: мало того, что на тухлом тогда филфаковском фоне семинар, — по словам А. Журавлевой, — стал «территорией умственной свободы», так еще и семьей: например, поколение 1956–1958 годов вместе с своим научным руководителем ездило на целину, поколение 1967–1972 годов в стройотряды, тоже возглавлявшиеся Т.

Да и мало ли куда еще они ездили, в том числе в Саранск к М. Бахтину, которого Т. открыл для себя и, соответственно, для студентов в сентябре 1961 года. К этому времени он уже десятилетие как печатался (первой, еще в октябре 1950 года, публикацией стала рецензия на стихи Л. Татьяничевой в «Литературной газете»), а в 1961-м выпустил нечто вроде футурологического манифеста — книгу «Товарищ время и товарищ искусство».

Став интеллектуальным бестселлером Оттепели, она наделала шуму[2965]. Книгу три дня обсуждали в Институте истории и теории искусства, молодые имлийцы П. Палиевский, В. Кожинов, С. Бочаров обрушились на нее едва не памфлетом «Человек за бортом» (Вопросы литературы. 1962. № 4)[2966], а партийный идеолог Л. Ильичев нашел в ней теоретическое обоснование злокозненного абстракционизма (Известия, 10 января 1963 года). Причем, — рассказывает Т. в письме М. Бахтину от 21 января 1963 года, — «ведь я на встрече так называемых „молодых писателей“ с Ильичевым был. Там обо мне не говорилось ни слова. <…> А потом вписал-таки Леонид Федорович абзац про меня»[2967].

И понеслось: передовица в «Коммунисте» (1963. № 1), возмущенные упоминания в газетных статьях, яростные обличения на филфаковских партийных собраниях… Так что Т., который, — вернемся к процитированному письму, — «настроился этак по-обывательски все пересидеть, спрятав „тело жирное в утесы“»[2968], пришлось все же покаяться (Вестник Московского университета. Серия VII. Филология, журналистика. 1963. № 6. С. 93–94)[2969].

Но своенравничать он продолжил, и это, что называется, «случай Т.»: при полной законопослушности внешнего гражданского поведения, кажущейся иногда даже трусоватостью, оставаться бесстрашным и интеллектуально независимым как в работе со студентами, так и в текстах. Его — первым, кажется, в литературных журналах — позвали вести авторскую колонку в «Молодой гвардии», и, начиная с «Репортажа со святок» в январском номере за 1964 год, рубрику «Комментирует Владимир Турбин» в течение почти двух лет читали даже те, кто к литературной критике вообще-то равнодушен.

И сейчас не так важно, что и как он тогда оценивал, какие завиральные идеи отстаивал, какими парадоксами дразнил. Гораздо дороже, что, срастив интеллигентский треп с академическим письмом, Т. попытался по-бахтински карнавализировать все сущее, и разговор о текущей литературе оказался вдруг не только умным, но и занимательным, тормошащим воображение.

Это помнится. Хотя помнится и подпись Т. под заявлением «Нет нравственного оправдания», где некоторые (далеко, однако же, не все) профессора и преподаватели МГУ осудили своего коллегу А. Синявского за клевету «не только на советского человека», но и «на человеческую природу, на все человечество» (Литературная газета, 15 февраля 1966 года). Причем, — как сообщает Вл. Новиков, учившийся тогда на первом курсе, — это будто бы именно Т. «организовал сбор подписей под коллективным письмом, осуждающим Синявского. Из хитрости собственную подпись не поставил, но в „Литературной газете“ ее, конечно, добавили»[2970].

В 1991 году «Письмом в редакцию „Литературной газеты“» Т. попросит у А. Синявского прощения, хотя и тут — независимость так независимость — своенравно (или предусмотрительно?) отметит, что не считает «себя сторонником Синявского», да и «как писатель Синявский мне чужд». Но это произойдет только через четверть века, а пока жизнь продолжается: почти совсем уйдя из оперативной литературной критики, Т. выпускает в «Просвещении» вполне себе хулиганские, то есть провокативные «книги для учащихся» о Пушкине, Лермонтове и Гоголе, завершает так и оставшуюся незащищенной докторскую диссертацию о «Евгении Онегине», в течение трех лет (1986–1989) читает лекции в финском университетском городке Ювяскюля…

И много пишет. В том числе, что стало неожиданностью, авантюрно-философский роман «Exegi monumentum», который он еще успел передать в редакцию журнала «Знамя» за несколько месяцев до своей кончины, но так и не увидел его опубликованным (Знамя. 1994. № 1–2).

Соч.: Прощай, эпос? М.: Правда, 1990 (Библиотека «Огонька»); Незадолго до Водолея. М.: Радикс, 1994; Поэтика романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин». М.: Изд-во МГУ, 1996.

Лит.: Чупринин С. Критика — это критики. Версия 2.0. М.: Время, 2015. С. 262–281; Зыкова Г., Пенская Е. Семинар В. Н. Турбина в переписке его участников 1960-х годов // Новый мир. 2019. № 11.

Турков Андрей Михайлович (1924–2016)

Поступив в 1942 году в Литинститут «с весьма, — по его оценке, — слабыми стихами»[2971], Т. несколько месяцев проучился у И. Сельвинского и Н. Асеева, потом был призван в армию, где наград не снискал, но был тяжело ранен и, вернувшись в июле 1945-го из госпиталя[2972], заново принят в институт опять же как поэт.

Курс был сильный, поэтому Т. «как-то почувствовал, что не то выбрал»[2973], и стихов больше не писал или, во всяком случае, их не печатал. Переориентировался на критику и уже осенью 1949-го разгромил конъюнктурный роман В. Катаева «За власть Советов», 23 марта 1950-го ударил в «Правде» по слабенькому «Ясному берегу» В. Пановой, стал печататься в «Знамени», «Новом мире», других журналах.

Подоспело и приглашение на работу: с 1950 года Т. начинает вести отдел критики в журнале «Огонек», и во времена, тяжкие для космополитов и формалистов, эта редакция, возглавляемая А. Сурковым, оказалась никак не худшим местом. «Гиена в сиропе», как безо всякой снисходительности современники называли Суркова, был, разумеется, верным солдатом партии, но жаждущих крови «гужеедов» он не переносил, антисемитизмом не замарался, и от сотрудников подлостей тоже не требовал. В отличие от своего преемника А. Софронова, работа с которым для Т. стала мукой мученической, так что, едва в 1956 году обновился журнал «Молодая гвардия», он с превеликой охотой перешел заведовать критикой туда, печатал М. Гаспарова, В. Кардина, Л. Жуховицкого, других начинавших тогда авторов. Однако уже через год ушлые идеологи из ЦК ВЛКСМ редакцию подведомственного им журнала раскассировали и Т. тоже попросили на выход — за «идейные просчеты» в работе и за то, что на одном из писательских собраний он

не только решительно взял под защиту те произведения в сборнике «Литературная Москва», которые были справедливо раскритикованы нашей общественностью как нигилистические, но и постарался подвести «теоретическую» базу под подобного рода ложные тенденции[2974].

Служба в «Юности» у В. Катаева (1959–1960) оказалась тоже недолгой, так что на все последующие десятилетия Т. выбрал себе участь, — как он шутил, — «кустаря-надомника». И жилось ему, и работалось, надо сказать, неплохо. Вышли книги о близких его сердцу В. Луговском (1958), Н. Тихонове (1960), Н. Заболоцком (1966, 1981), А. Бруштейн (1966), Ф. Абрамове (1987) и,