Далекие Шатры - Мэри Кайе

Аш не стал с ним спорить: он понимал, что никакие доводы не подействуют на Гулбаза, а самое главное, Гулбаз действительно принесет неоценимую пользу, особенно в первой части путешествия. Они еще немного поговорили, а потом Аш вернулся к жене в маленькую комнату, и вскоре оба заснули, изнуренные ужасными переживаниями долгого, мучительного дня, а Анджали – испытывая безмерное облегчение при мысли о скором отъезде из неистового, залитого кровью Кабула и долгожданном возвращении в знакомые края своего детства. В огромные леса, где растут ели, деодары, каштаны и рододендроны, где воздух напоен ароматом хвои, диких гималайских роз и адиантума, где слышишь тихое дыхание ветра в верхушках деревьев и журчание воды и видишь, высоко и далеко, безмолвные твердыни заснеженных гор и ослепительно-белое чудо Дур-Хаймы.

С этой мыслью она заснула счастливая впервые за много дней. Аш тоже спал крепко и проснулся освеженным.

Он вышел из дому на полчаса раньше жены и Гулбаза, ибо должен был сделать одно важное дело, не требовавшее присутствия никого другого, даже Джали. Он попрощался с сирдаром и ушел пешком, вооруженный одним револьвером, тщательно спрятанным под одеждой от посторонних глаз.

На улицах не было ни души, если не считать крыс, шмыгавших вдоль сточных канав, да немногочисленных тощих котов, рыскавших в поисках добычи. Аш не встретил по дороге даже ночного сторожа. Весь Кабул спал, причем за закрытыми ставнями: несмотря на жару, мало кто решился оставить открытым хотя бы одно окно, и все дома с виду походили на крепости. Только ворота Бала-Хиссара по-прежнему оставались открытыми и без охраны: часовые, дежурившие, когда взбунтовался Ардальский полк, покинули свои посты, чтобы принять участие в нападении на резиденцию, и не вернулись, а позже другие последовали их примеру, и после кровавой бойни никому не пришло в голову поставить новых часовых или приказать закрыть ворота.

В небе над Бала-Хиссаром тускло светилось зарево пожара, но здесь, как и в городе, двери и ставни во всех домах были закрыты и заперты. Крепость была погружена в густую тьму, если не считать нескольких огоньков во дворце, где эмир совещался со своими министрами, да территории резиденции, где здание офицерской столовой все еще горело красным пламенем, языки которого взмывали ввысь, опадали и снова взмывали, и от пляшущих багровых отсветов лица мертвецов с остекленелыми глазами казались живыми и осмысленными.

На территории миссии, такой же безмолвной и пустынной, как улицы, тоже не наблюдалось никакого движения, кроме ночного ветра да колеблющихся теней, и тишину нарушали лишь ровный гул и потрескивание пламени да крик ночной птицы где-то за стеной крепости.

Одержавшие победу афганцы настолько увлеклись грабежом и надругательством над телами врагов, что не заметили, как зашло солнце, и не успели унести с поля боя своих мертвецов. Великое множество их по-прежнему лежало вокруг конюшен и у входа в казармы, и отличить мертвых афганцев от тех джаванов, которые, будучи мусульманами, а во многих случаях и патанами, носили такую же одежду, представлялось делом нелегким. Но Уолли был в форме, и даже при тусклом, неверном свете огня найти его не составило труда.

Он лежал ничком возле орудия, которое надеялся захватить, все еще сжимая в руке сломанную саблю и чуть повернув голову в сторону, точно спал. Высокий, веселый, темноволосый молодой человек, отметивший свой двадцать третий день рождения всего две недели назад…

Он получил ужасные ранения, но в отличие от Уильяма, чье изрубленное почти до неузнаваемости тело лежало в нескольких ярдах от него, не был изувечен после смерти, и Аш мог лишь предположить, что даже враги восхитились отвагой мальчика и воздержались от обычного надругательства над трупом, тем самым отдавая дань уважения доблестно сражавшемуся воину.

Опустившись на колени, Аш очень осторожно перевернул его на спину.

Глаза у Уолли были закрыты, и трупное окоченение еще не сковало длинное тело. Лицо его было покрыто копотью, измазано кровью и исчерчено струйками пота, но, если не считать неглубокого пореза на лбу, не получило никаких повреждений. И он улыбался…

Аш убрал со лба Уолли пыльные растрепанные волосы, опустил тело на землю, встал и направился к казармам, пробираясь между трупами.

Во внутреннем дворе казарм находился бак с водой. Отыскав его, Аш оторвал от своего кушака лоскут, намочил в воде и, вернувшись обратно, смыл с лица Уолли всю кровь и копоть так осторожно, так бережно, словно боялся потревожить сон друга грубым прикосновением. Когда молодое улыбающееся лицо снова стало чистым, он стряхнул пыль с измятого мундира, поправил перевязь, надетую поверх алого кушака, какой носят разведчики, и застегнул воротничок.

Аш ничего не мог поделать с зияющими резаными ранами и темными пятнами засохшей крови вокруг них. Но с другой стороны, то были почетные раны. Покончив с делом, он взял холодную руку Уолли, сел рядом и стал разговаривать с ним, как с живым. Сказал, что его подвиг не забудут, пока будет жива память о Корпусе разведчиков, и что он может спать спокойно, ибо заслужил покой и обрел его так, как хотел обрести: ведя своих солдат в бой. Сказал, что он, Аш, будет помнить его до конца жизни и, если у него родится сын, назовет мальчика Уолтером.

– Я всегда говорил, что это ужасное имя, правда, Уолли? Но ничего: если он будет обладать хотя бы половиной твоих достоинств, у нас будут все основания гордиться им.

Он говорил также о Джали и о новом мире, который они собираются построить для себя, – о царстве, где не будет места вражде и подозрительности, где все пришлые люди будут встречать радушный прием. И о будущем, в котором Уолли останется как немеркнущее воспоминание о кипучей молодости, звонком смехе и беспредельном мужестве.

– Мы с тобой здорово проводили время, правда ведь? – сказал Аш. – Чудесные воспоминания…

Он потерял счет времени и не замечал стремительного течения минут. Аш пришел в резиденцию с намерением сжечь или похоронить тело Уолли, чтобы оно не осталось разлагаться на солнце и не стало кормом для коршунов и воронов, но сейчас вдруг понял, что не сможет этого сделать: земля слишком твердая и вырыть могилу без посторонней помощи невозможно, а занести тело Уолли в резиденцию нельзя, не получив сильных ожогов или не задохнувшись от жары и дыма – огонь все еще пылал слишком яростно.

Помимо всего прочего, если тело исчезнет, могут пойти слухи, что лейтенант-сахиб не умер, что ночью он очнулся, сумел выбраться с территории миссии и где-то прячется, а это приведет к повальному обыску домов и, возможно, смерти ни в чем не повинных людей. В любом случае теперь Уолли уже не узнает, что случилось с его телом, и не станет волноваться по этому поводу.

Аш отпустил холодную руку, поднял Уолли с земли, отнес к пушке и положил тело на нее – аккуратно, чтобы оно не упало. Мальчик предпринял три атаки в попытке захватить эту пушку, и только справедливо, чтобы она стала для него похоронными дрогами, на которых он может покоиться, словно выставленный для торжественного прощания. Когда Уолли найдут здесь, афганцы решат, что его положил сюда один из них по той же причине, по какой его избавили от посмертного надругательства, – в знак признания великой доблести.

– Прощай, дружище, – произнес Аш. – Спи спокойно.

Он вскинул руку в прощальном жесте, а потом двинулся прочь и лишь тогда заметил, что звезды побледнели, а значит, уже восходит луна. Он совсем потерял счет времени и задержался здесь гораздо дольше, чем собирался. Джали и Гулбаз давно ждут его и гадают, не приключилась ли с ним какая беда, и Джали наверняка думает…

Аш пустился бегом и, достигнув густой тени от домов вокруг арсенала, помчался по лабиринту улочек и переулков к воротам Шах-Шахи, по-прежнему неохраняемым, откуда открывался вид на долину и холмы Кабула, серые в бледном свете звезд и первых лучах восходящей луны.

Анджали и Гулбаз ждали под купой деревьев у обочины дороги. Но хотя они ждали там более часа, с каждой минутой все сильнее терзаясь страхом и тревогой, они не задали ни одного вопроса. Это было лучшее, что они могли сделать сейчас для Аша, и он проникся к ним безмерной благодарностью.

Он не мог поцеловать Джали, потому что она была в чадре, но обнял ее и на краткий миг крепко прижал к груди, прежде чем отвернуться и быстро переодеться в приготовленный Гулбазом костюм. Путешествовать под видом писца не годилось, и когда через несколько минут Аш сел на пони, он по всем внешним признакам был самым настоящим афридием – с винтовкой, патронташем, тулваром и смертоносным, бритвенно-острым ножом, какой всегда носят с собой все мужчины в Афганистане.

– Я готов, – сказал Аш. – Давайте двигаться. Нам нужно проделать большой путь до рассвета, а я уже чую запах утра.

Они выехали из тени деревьев, оставляя позади Бала-Хиссар и яркий факел горящей резиденции, и во весь опор помчались по равнине в сторону гор…