Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

Пересечь реку и вернуться домой?

Просто выйти из гостиницы в сопровождении священника и никогда не увидеть Франциску снова? Бросить ее на произвол судьбы, зная о том, что грядет через месяц, или, в лучшем случае, через два-три? Русские собирались хорошенько отомстить немцам за то, что те сделали с их родиной в 41-м. Все эти зверства, убийства и изнасилования теперь должны были вернуться Германии сторицей. Майкл знал это доподлинно и знал, что русские неуклонно продвигаются через территорию Германии, неся с собой ужас и страдания тем, кто уже никак не мог вырваться из этой демонической ловушки.

Он закончил бриться, вымыл лицо, застегнул мундир, надел фуражку и лишь в таком виде вышел из номера. Спуск вниз показался ему более долгим, чем обычно.

Священник сидел в черном кожаном кресле в дальнем углу фойе, сохранявшего, несмотря на все тяготы города, свой средневековый шарм. В сером каменном очаге, украшенном выточенными из камня лицами древних знатных особ, трещали дрова, а сверху над ним возвышался огромный нацистский баннер.

Интересно, подумал Майкл, совпадение ли это, что священник ждет меня под большим гобеленом, изображающим волчью охоту? Судьба зверя, впрочем, была незавидной: на гобелене был изображен момент того, как всадники яростно погружали копья в тело обреченного израненного зверя.

— Майор Йегер, — поздоровался священник, поднимаясь со своего места.

— Отец Колльман, верно? — он пожал руку незнакомца. Рукопожатие было жестким и очень сухим.

— Верно, — Колльман указал на другое кресло, идентичное его собственному, стоявшее напротив. — Присядьте, пожалуйста.

Майкл, как хороший пес, выполнил указание.

Колльман тоже присел и слабо улыбнулся, казалось, пристально изучив майора. Майкл уже успел сделать с сановником то же самое: высокий и стройный человек примерно сорока пяти лет со светло-каштановыми волосами, чуть припорошенными сединой, с острым носом, длинным подбородком, в роговых очках с синими тонированными линзами, затруднявшими, к слову, прямой зрительный контакт. Тонкие пальцы оканчивались ухоженными ногтями наводили на мысль о сильной чистоплотности и педантичности священника. Черные туфли были отполированы до блеска. Запах мыла и лосьона, через которые пробивался аромат парижских духов и спиртного напитка, выпитого в начале дня, едва не сбивал с ног. Кроме того, священник явно был большим любителем лакрицы… вероятно, даже хранил запас в кармане пальто.

— Мы все надеемся на раннюю весну, — сказал Колльман.

— Я не припомню более холодной зимы, — тут же ответил Майкл.

— Но моей собаке, конечно, зима понравилась, — кивнул священник.

— Какой породы ваша собака? — был ответ.

— Обычная дворняга, — последовала завершающая реплика.

Майкл кивнул. Он снял фуражку и уставился на гобелен, решив, что в нем, пожалуй, содержится определенное сообщение. Сообщение, которого он был бы счастлив не получать.

— Ситуация развивается хорошо, — сказал Колльман после недолгой паузы, чуть повернув голову и проследив за движениями нескольких человек, пересекавших фойе. Недалеко, но на безопасном расстоянии на диване сидел пожилой мужчина в компании молодой женщины, с которой он поддерживал тихий и спокойный диалог, казавшийся слегка… пресным. На лицах обоих стояла печать страдания и усталости. Быть может, им недавно довелось навестить в больнице калеку — безрукого или безногого солдата, которого война сделала инвалидом… или выйти с процедуры опознания обожженного тела, которое когда-то было хорошим немецким мальчиком? Майкл задавался вопросом, сколько еще таких изувеченных войной людей встретится ему в жизни и в скольких странах? Закончится ли это когда-нибудь?

— Развивается хорошо, — повторил Колльман.

— Рад слышать, — отозвался Майкл, и голос его прозвучал резче, чем ему хотелось.

Священник сцепил длинные пальцы, оглядев пространство. Интересно, о чем он сейчас думал? О Божественном замысле? Услышал какой-то голос из Божественной бесконечности? Майкл спрашивал себя об этом, но задавать этот вопрос вслух не стал.

— Имела место одна деформация, — сказал Колльман.

Майкл ждал и хранил терпение. Деформация. Как если бы это говорил портной, пошивший изделие по неправильной выкройке. Стало быть, теперь требовались серьезные меры, чтобы это исправить.

— Мы хотим, чтобы женщины не было.

— Не было? Имеете в виду… что ее нужно куда-то перевезти?

— Вы понимаете, о чем я.

— Нет, не понимаю, — сердце Майкла будто сжали в тиски. Он не мог дышать, кровь прилила к лицу. — Не понимаю, — повторил он, чувствуя, что голос его звучит предательски слабо.

— Было принято соответствующее решение удалить ее. Мы хотим сделать заявление.

Наступил момент, когда Майкл Галлатин почти потерял все, что выстраивал внутри себя на протяжении стольких лет накопления опыта: самообладание, знания… уверенность в том, что иногда следует подстегнуть людскую глупость на пути к своей цели и своей свободе, сталкивая желания собственного сердца все ниже и ниже, не обращая внимания на мрачность следующего рассвета, когда волки взвоют от тоски. Он знал, что необходимо было делать, чтобы выжить. Чтобы заставить себя захотеть оставаться в живых.

Он почти потерял это все, потому что кости его начали меняться, и он поймал себя лишь за секунду до превращения, пока дикость зверя не заставила его показать всем свою истинную суть.

— Заявление? — он едва не прыснул от злости. Лицо его исказила гримаса гнева, и он наклонился к священнику с праведной яростью в глазах. — Какое заявление? Что мы умеем убивать женщин так же легко, как они?

Колльман настоятельно произнес:

— Успокойтесь, майор, — в голосе его было некоторое снисхождение, как при разговоре с глупым сорванцом.

Майкл изо всех сил попытался выровнять дыхание. Его суставы и кости тревожно ныли, угрожая снова начать превращение в течение нескольких секунд. На затылке под воротником он почувствовал, как через кожу пробиваются грубые мелкие