Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

ночных скандалов, холодного молчания, пьяных драк и ругани. Сердце Коди частило.

— Тебе правда нравится?

— Спрашиваешь!

Коди дрожащими руками подал вешалку отцу.

— Я сделал ее для тебя.

У Кёрта Локетта отвисла челюсть, и он уставился на сына, переводя диковатые глаза с вешалки для галстуков на лицо мальчика и обратно. Медленно протянув обе руки, он взялся за вешалку. Коди отдал.

— Батюшки. — Кёрт говорил тихо, уважительно. Он прижал вешалку к груди. — Бог ты мой. В магазине такую не купишь, верно?

— Да, сэр. — То, что обмерло внутри у Коди, вдруг встрепенулось.

Пальцы Кёрта играли с деревом. У него были грубые, покрытые шрамами руки человека, который с тринадцати лет рыл канавы, укладывал трубы и клал кирпич. Осторожно, как ребёнка, прижимая к себе вешалку, он вернулся к дивану и сел.

— Красотища, — прошептал Кёрт. — Красотища-то какая. — Мимо лица плыла паутина сигаретного дыма. — Было дело, работал я по дереву, — сказал он, глядя в никуда. — Давным-давно. Брался за ту работу, какая подворачивалась. Бывало, заворачивает мне твоя мама обед и говорит: «Кёрт, сделай так, чтоб сегодня я тобой гордилась», а я отвечаю: «Бу сде, сокровище мое». Это я твою мамку так звал — Сокровище мое. Ох, какая ж она была хорошенькая… Глянешь на нее — и поверишь в чудеса. Такая хорошенькая она была… красавица моя. Сокровище. Вот как я звал твою мамку. — Глаза отца повлажнели. Сжимая вешалку обеими руками, он пригнул голову.

Коди услышал, как отец словно бы подавился. Сердце парнишки болезненно сжалось, как от удара. Ему случалось видеть папашины пьяные слёзы, но сейчас дело обстояло иначе. Эти слёзы пахли не виски, а болью. Мальчик не знал, сумеет справиться или нет и, поколебавшись, сделал шаг к отцу. Второй шаг дался легче, третий — совсем легко. Коди поднял руку, чтобы тронуть отца за плечо.

Тело Кёрта сотрясла дрожь. Он со свистом втянул воздух, словно в приступе удушья, а потом вдруг поднял голову. Коди увидел, что, хоть глаза у папаши были мокрые, старик смеялся. Смех становился жестче, отрывистее, пока из горла Локетта-старшего не пошло ухающее ворчание дикого зверя.

— Идиот проклятый! — удалось выговорить хрюкавшему от смеха Кёрту. Чертов кретин! Ты же знаешь, у меня нету галстуков!

Рука Коди сжалась в кулак. Он опустил ее.

— Ни единого! — проорал Кёрт, запрокинув голову и сдавленно хихикая. По морщинкам возле глаз сбегали слёзы. — Боже милостивый, что за дурака я вырастил!

Коди стоял тихо-тихо. На виске билась жилка. За крепко сжатыми губами прятались стиснутые зубы.

— Какого черта ты не сделал мне СКАМЕЕЧКУ ДЛЯ НОГ, парень? Скамеечку я бы нашёл, куда девать! Что, черт тебя дери, я должен делать с вешалкой для галстуков, если никаких галстуков у меня нету!

Мальчик дал отцу посмеяться еще секунд тридцать, а потом отчетливо и твердо сказал:

— Ты сегодня не пошел в пекарню. Так?

Смех оборвался с таким звуком, будто в засорившуюся раковину с бульканьем хлынула вода. Кёрт с еще непросохшими глазами несколько раз кашлянул и затушил сигарету о покрытый ожогами стол.

— Ну, не пошел. Какое твое собачье дело?

— Я тебе скажу, какое, — ответил Коди. Он держался очень прямо, а глаза казались выжженными дырами. — Мне надоело отдуваться за твое разгильдяйство. Надоело вкалывать на бензозаправке и смотреть, как ты просираешь денежки…

— Думай, что говоришь! — Кёрт встал — в одной руке вешалка, другая сжата в кулак.

Коди дрогнул, но не отступил. Ярость жгла его изнутри, ему надо было выговориться.

— Я тебя больше не прикрываю, слышишь! Я не буду звонить в твою обтруханную пекарню и врать, будто ты приболел и не можешь выйти на работу! Они же знают, что ты пьянчуга! Все знают, что ты и гроша ломаного не стоишь!

Кёрт взревел и кинулся на сына, но Коди оказался проворнее. Кулак пропахал пустоту.

— Давай-давай, попробуй стукни! — Коди задним ходом выбрался за пределы досягаемости отца. — Давай, старая сволочь! Только попробуй стукнуть!

Кёрт качнулся вперёд, зацепился ногой за ногу, рухнул на стол и с яростным воплем свалился на пол. На него дождем посыпались игральные карты и пепел.

— Давай! Давай! — подзадоривал обезумевший Коди. Он принялся подбегать к окнам и распахивать ставни. Комнату затопил палящий белый свет, обнаживший грязный ковер, растресканные стены, обшарпанную мебель из комиссионки. Свет упал на Локетта-старшего, который пытался встать посреди комнаты на нетвердые ноги, и тот, загородив глаза рукой, пронзительно крикнул: — Убирайся! Катись из моего дома, сука! — Он швырнул в Коди вешалкой для галстуков. Она врезалась в стену и свалилась на пол.

Коди даже не взглянул на нее.

— Выкачусь, — сказал он, тяжело дыша, но уже спокойным голосом, глядя на Кёрта, который загораживал лицо от солнца, такими же мутными глазами. Выкачусь, не волнуйся. Но тебя я больше не прикрываю. Потеряешь работу сам виноват.

— Я мужик! — заорал Кёрт. — Не смей со мной так разговаривать! Я мужик!

Теперь настала очередь Коди смеяться — горьким смехом оскорбленного человека. То, что обмирало внутри его, становилось все тяжелее.

— Попомни мои слова. — Он повернулся к двери, чтобы уйти.

— Парень! — рявкнул Кёрт. Коди остановился. — Радуйся, что твоя мать померла, парень, — вскипел Кёрт. — Потому что, будь она жива, она бы ненавидела тебя не меньше моего.

Коди мигом очутился за дверью, которая захлопнулась у него за спиной, как капкан. Сбежав с крыльца к мотоциклу, парнишка вдохнул полной грудью, чтобы прояснилось в голове — на миг ему почудилось, что его мозг втиснули в крохотную коробочку; малейшее давление, и он взорвется.

— Соседи, вы там рехнулись? — крикнул со своего крыльца Стэн Фрэйзер. Над брючным ремнем нависало брюхо. — Что вы разорались?

— Поцелуй меня в жопу! — Сев на «хонду» и пнув стартер, Коди издал непристойный звук. Лицо Фрэйзера стало малиновым. Он двинулся по ступенькам к Коди, но парнишка рванул с