Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Вадим Степанцов

Песнь Песней

Денису Горелову

Он любил красногубых, насмешливых хеттеянок... желтокожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в ревности... дев Бактрии... расточительных мавританок... гладкокожих аммонитянок... женщин с Севера, язык которых был непонятен... Кроме того, любил царь многих дочерей Иудеи и Израиля.

А.И.Куприн, "Суламифь"1.

Что было после? Был калейдоскоп,Иллюзион, растянутый на годы,Когда по сотне троп, прости за троп,Он убегал от собственной свободы -Так, чтоб ее не слишком ущемить.А впрочем, поплывешь в любые сети,Чтоб только в одиночку не дымить,С похмелья просыпаясь на рассвете.Здесь следует печальный ряд химер,Томительных и беглых зарисовок.Пунктир. Любил он женщин, например,Из околотусовочных тусовок,Всегда готовых их сопровождать,Хотя и выдыхавшихся на старте;Умевших монотонно рассуждатьО Борхесе, о Бергмане, о Сартре,Вокзал писавших через "ща" и "ю",Податливых, пьяневших с полбокалаШампанского, или глотка "Камю"[2]Одна из них всю ночь под ним икала.Другая не сходила со стезиПорока, но играла в недотрогиИ сочиняла мрачные стихиОб искусе, об истине, о Боге,Пускала непременную слезуВ касавшейся высокого беседеИ так визжала в койке, что внизуПредполагали худшее соседи.Любил он бритых наголо хиппоз,В недавнем пршлом - образцовых дочек,Которые из всех возможных позПредпочитают позу одиночек,Отвергнувших семейственный уют,Поднявшихся над быдлом и над бытом...По счастью, иногда они дают,Тому, кто кормит, а не только бритым.Они покорно, вяло шли в кровать,Нестиранные стаскивая платья,Не брезгуя порою воровать -Без комплексов, затем что люди братья;Угрюмость, мат, кочевья по стране,Куренье "плана", осознанье клана,Худой рюкзак на сгорбленной спине,А в рюкзаке - кирпич Валье-Инклана.Любил провинциалок. О распад!Как страшно подвергаться их атаке,Когда они, однажды переспав,Заводят речи о фиктивном браке,О подлости московской и мужской,О женском невезении фатальном -И говорят о Родине с тоской,Хотя их рвет на Родину фонтаном!Он также привечал в своем домуПростушек, распираемых любовьюБезвыходной, ко всем и ко всему,Зажатых, робких, склонных к многословью,Кивавших страстно на любую чушь,Не знающих, когда смеяться к месту...(Впоследствии из этих бедных душОн думал приискать себе невесту,Но спохватился, комплексом виныИзмаявшись в ближайшие полгода:Вина виной, с другой же стороны,При этом ущемилась бы свобода).Любил красоток, чья тупая спесьНемедля затмевала обаянье,И женщин-вамп - комическую смесьИз наглости и самолюбованья,Цветаевок - вся речь через тире,Ахматовок - как бы внутри с аршином...Но страшно просыпаться на заре,Когда наполнен привкусом паршивымХлебнувший лишка пересохший рот(Как просится сюда "Хлебнувший лиха!")Любой надежде вышел окорот.Все пряталки, все утешенья - липа.Как в этот миг мучительно яснаОтдельность наша вечная от мира,Как бухает не знающая сна,С рождения заложенная мина!Как мы одни, когда вполне трезвы!Грызешь подушку с самого рассвета,Пока истошным голосом МосквыНе заорет приемник у соседаИ подтвердит, что мир еще не пуст.Не всех еще осталось звуков в доме,Что раскладушки скрип и пальцев хруст.Куда и убегать отсюда, кромеКак в бедную иллюзию родства!Неважно, та она или другая:Дыхание другого существа,Сопение его и содроганья,Та лживая, расчетливая дрожь,И болтовня, и будущие дети -Спасение от мысли, что умрешь,Что слаб и жалок, что один на свете...Глядишь, возможно слиться с кем-нибудь!Из тела, как из ношеной рубахи,Прорваться разом, собственную суть -Надежды и затравленные страхи -На скомканную вылить простыню,Всей жалкой человеческой природойПрижавшись к задохнувшемуся ню.Пусь меж тобою и твоей свободойЛежит она, тоски твоей алтарь,Болтунья, дура, девочка, блядина,Ничтожество, мучительница, тварь,Хотя на миг, а все же плоть едина!Сбеги в нее, пока ползет рассветПо комнате и городу пустому.По совести, любви тут близко нет.Любовь тут ни при чем, но это к слову.

2.

...Что было после? Был калейдоскоп,Иллюзион. Паноптикум скорее.Сначала - лирик, полупяный снобИз странной касты "русские евреи",Всегда жилец чужих квартир и дач,Где он неблагодарно пробавлялся.Был программист - угрюмый бородач,Знаток алгола, рыцарь преферанса,Компьютер заменял ему людей.Задроченным нудистом был четвертый.Пришел умелец жизни - чудодей,Творивший чудеса одной отверткой,И дело пело у него в руках,За что бы он ене брался. Что до тела,Он действовал на совесть и на страх -Напористо и просто, но умело.Он клеил кафель, полки водружал,Ее жилище стало чище, суше...Он был бы всем хорош, но обожалЧинить не только краны, но и души.Она была достаточно мудра,Чтоб вскоре пренебречь его сноровкойЖелать другим активного добраИ лезть в чужие жизни с монтировкой.Потом - прыщавый тип из КСП,Воспитанный "Атлантами" и "Снегом".Она привыкла было, но в МосквеСлучался он, как правило, пробегомВ Малаховку с каких-нибудь Курил.Обычно он, набычившись сутуло,Всю ночь о смысле жизни говорил,При этом часто падая со стула.Когда же залетела - был таков:Она не выбирала сердобольных.Мелькнула пара робких дураков -По имиджу художников подпольных,По сути же бездельников. ПотомЯвился тощий мальчик с видом строгим -Он думал о себе как о крутом,При этом был достаточно пологимИ торговал ликерами в ларьке.Подвальный гений, пьяница и нытик,Неделю с нею был накоротке;Его сменил запущенный политик,Борец и проч., в начале славных делЧасами тусовавшийся на Пушке.Он мало знал и многого хотел,Но звездный час нашел в недавнем путче:Воздвиг на Краснопресненской завал -Решетки, прутья, каменная глыба...Потом митинговал, голосовал,В постели же воздерживался, ибоВесь пар ушел в гудок. Одной ногойОн вечно был на площади, как главныйМеж равными. Потом пришел другой -Он был до изумленья православный.Со смаком говоривший "грех" и "срам", -Всех православных странная примета, -Он часто посещал ближайший храмИ сильно уважал себя за это.Умея "контра" отличать от "про"Во времена всеобщего распада,Он даже делал изредка добро,Поскольку понимал, что это надо,А нам не все равно ли - от ума,Прельщенного загробною приманкой,От страха ли, от сердца ли... СамаОна была не меньшей христианкой,Поскольку всех ей было жаль равно:Политика, который был неистов,Крутого, продававшего говно,Артистов, программистов, онанистов,И кришнаита, евшего прасад,И западника, и славянофила,И всех, кому другие не простятУродств и блажи, - всех она простила.(Любви желает даже кришнаит,Зане, согласно старой шутке сальной,Вопрос о смысле жизни не стоит,Когда стоит ответ универсальный).Полковника (восторженный оскал),Лимитчика (назойливое "Слухай!"), -И мальчика, который переспалС ней первой - и назвал за это шлюхой,Да кто бы возражал ему, щенку!Он сам поймет, когда уйдет оттуда,Что мы, мерзавцы, прячем нищетуИ примем жалость лишь под маской блуда -Не то бы нас унизила она.Мы нищие, но не чужды азарта.Жалей меня, но так, чтобы сполнаСебе я победителем казался!

Любой пересекал ее порогИ, отогревшись, шел к другому дому.Через нее как будто шел потокГорячей, жадной жалости к любому:Стремленье греть, стремленье утешать,Жалеть, желать, ни в чем не прекословить,Прощать, за нерешительный - решать,Решительных - терпеть и всем - готовить.Беречь, кормить, крепиться, укреплять,Ночами наклоняться к изголовью,Выхаживать... Но это все опятьИмеет мало общего с любовью.

3.

Что было после? Был иллюзион,Калейдоскоп, паноптикум, постфактум.Все кончилось, когда она и онРасстались, пораженные. И как тамНе рыпайся - все призраки, все тень.Все прежнее забудется из мести.Все главное случилось перед тем -Когда еще герои были вместе.И темный страх остаться одному,И прятки с одиночеством, и блядки,И эта жажда привечать в домуЛюбого, у кого не все в порядке, -Совсем другая опера. Не то.Под плоть замаскированные кости.Меж тем любовь у них случилась до,А наш рассказ открылся словом "после".Теперь остался беглый пересказ,Хоть пафоса и он не исключает.Мир без любви похож на мир без нас -С той разницей, что меньше докучает.В нем нет системы, смысла. Он разбит,Разомкнут. И глотаешь, задыхаясь,Распавшийся, разъехавшийся быт,Ничем не упорядоченный хаос.Соблазн истолкований! Бедный стихСбивается с положенного круга.Что толковать историю двоих,Кому никто не заменил друг друга!Но время учит говорить ясней,Отчетливей. Учитывая это,Иной читатель волен видеть в нейМетафору России и поэта.Замкнем поэму этаким кольцом,В его окружность бережно упрятавПортрет эпохи, список суррогатов,Протянутый между двумя "потом".

4.

Я научился плавать и свистеть,Смотреть на небо и молиться Богу,И ничего на свете не хотеть,Как только продвигаться понемногуПо этому кольцу, в одном рядуС героями, не названными внятно,Запоминая все, что на виду,И что во мне - и в каждом, вероятно:Машинку, стол, ментоловый "Ковбой",Чужих имен глухую прекличкуИ главное, что унесу с собой:К пространству безвоздушному привычка.

 Под бременем всякой утраты...