Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

– Не осуждайте нас с отцом, родные мои, – сказала она им. – Ваши матушка с батюшкой вступили наконец на свои истинные тропки.

***

Пляска солнечных зайчиков ласково мельтешила под ногами, звонкая тишина соснового леса дышала смолистой чистотой, земляничная полянка расстилалась душистым ковром. Дарёна металась от ствола к стволу вслед за зовом сердца, которому мерещилась близость чёрной кошки; она была уверена, что по этой траве только что ступали широкие лапы, эту веточку на кусте крушины сломала крадущаяся мимо Млада…

А вот и черничный сосняк. В шёпоте встречавшихся кое-где осинок Дарёне чудились подсказки: «Млада… Млада здесь была!» Сердце сжималось в пронзительной тоске, рвалось из груди птицей, но глаза были недостаточно остры и приметливы, чтобы засечь призрачное движение где-то в глубине леса. Душа чуяла, что супруга пряталась поблизости, но руки хватали только пустоту, а ноги подгибались, измученные этой бесполезной беготнёй. Колени Дарёны вдавили собой мягкую подушку мха.

«Где же ты?»

Сбросив с плеч тяжёлый плащ отчаяния, Дарёна продолжала поиск. Комарьё, сырость и стройные стебельки кукушкиного льна под ногами говорили о близости болота; под чунями Дарёны чавкала влага, а тишина леса тянулась зелёными прядями, будто волосы какой-то сказочной девы…

Голоса птиц, раздаваясь со всех сторон, сплетались в звякающее ожерелье, которое наматывала на палец Лесная Мать. Матушка Крылинка, бывало, рассказывала о ней вечерами за пряжей:

«Лесная Мать – хранительница леса, его душа и плоть, его ум и сердце. Без неё невозможно лесу возрождаться; каждое упавшее дерево оплакивает и хоронит Мать, как своё дитя, и после этого на его месте растут новые молодые деревца… Идёшь по ягоды, по грибы – проси у Матери благословение, а после – благодари, иначе в другой раз скроет она от тебя свои богатства. Все духи лесные – у неё в подчинении, выше всех она в лесу».

Хоть Крылинка и не видела Лесную Мать сама, но предания описывали её как деву ростом с молодую сосну, в платье из мха и с зелёными волосами.

Исчерпав свои силы, Дарёна опустилась на прохладный черничный ковёр. Стволы тянулись в небо, сосновый покой с мшистой мягкостью обступал душу и манил прилечь, слиться с сырой землёй и стать частью этой тишины.

«Лесная Мать! Не ты ли прячешь под своим покровом мою ладу?» – сорвался с пересохших губ горький шёпот.

Бубенцовый звон окутывал Дарёну, в ушах нарастало жужжание, лес словно ожил и заговорил, предвещая появление огромного зелёного чуда… И верно: меж сосен бесшумно скользила дева ростом в несколько саженей, и живое платье из белого и зелёного мха колыхалось пушистыми складками. Смугло-серая кожа женщины отливала болотным оттенком, глаза таинственно мерцали чистым золотом, а волосы длинными шевелящимися плетями развевались меж стволами, опутывая их и обласкивая. Прекрасная великанша склонилась над обомлевшей Дарёной, и на её губах проступила матерински-нежная, сочувственная улыбка. Одно ворожащее движение пальцев – и в горсть к ней потекли со всех сторон ручейки из ягод; не сказав ни слова, великанша вручила Дарёне угощение – чернику с голубикой в кульке из листа лопуха…

Мягким толчком Дарёна вывалилась из светлой действительности сна в ночную явь. За окном вздыхал сад, и в серебристом сиянии луны она с радостным замиранием сердца разглядела очертания кошачьей головы… Пушистые уши и незабудковые огоньки глаз – это ей вовсе не померещилось, нет! Чёрная кошка смотрела на неё из оконного проёма, нужно было только бежать и скорее ловить, целовать и чесать.

Выскочив в сад, запыхавшаяся Дарёна никого там не нашла: только яблони грустно шептали ночную сказку, да капельки росы молчаливо серебрились в лунном свете. Тягучее эхо тоски прохладно коснулось сердца, и она, задавив всхлип, вернулась в постель. Сон как рукой сняло, мысли летели в белогорскую даль, в зелёную глубь лесов, где скрывалась сейчас Млада…

Встала Дарёна с первыми лучами, дурно выспавшаяся и придавленная незримым грузом печали. Недавно по совету матушки Крылинки она начала умываться утренней росой; выйдя в сад и вдохнув рассветную свежесть, Дарёна застыла: перед крыльцом стояла корзинка, полная голубики вперемешку с черникой. На горке покрытых сизым бархатным налётом ягод лежала берестяная записка: «Для Дарёнки».

Дарёна так и осела там, где стояла: ноги словно подрубило холодящей слабостью. Она отправила щепотку ягод в рот, и их сладость разливалась под нёбом, в то время как тёплая соль слёз щекотала дрожащие губы.

– Ты чего тут расселась? – раздался озабоченный голос Крылинки.

Дарёна подняла к ней заплаканное, улыбающееся лицо.

– Да вот… Млада прислала, видно.

Крылинка всплеснула руками, подхватила лукошко, прочла записку, а потом с пристальностью настоящего лесного следопыта принялась осматривать сад. Вскоре она обнаружила примятую морковную ботву и отпечаток широкой кошачьей лапы на влажной грядке.

– Так и есть, побывала здесь Младушка! – молвила она с грустно-ласковыми искорками на дне взора. – Кто, как не она? Хоть и далеко она сейчас, но все её мысли – о тебе, голубка.

Тоска тоскою, а зародившаяся во чреве новая жизнь требовала вкусненького. Обмыв ягоды колодезной водой, Дарёна умяла за один присест целую миску вприкуску с солёной рыбкой, запас которой всегда хранился в холодном погребе. Вместе с Рагной, находившейся в том же положении, они ополовинили лукошко, а остатки матушка Крылинка высыпала в овсяный кисель. Варила она его к ужину на всю семью, но уже к вечеру горшок опустел: два беременных проглота прикончили его на «раз-два», другим оставив лишь понюхать… Супруга Гораны запивала вкусный киселёк молоком, а у Дарёны ко всему молочному вдруг возникло отвращение: в нём ей чудился гадкий привкус, от которого горло стискивалось, а желудок сжимался в ком и судорожно подпрыгивал.

– Ну вы, матушки мои, и обжоры, – смеялась Крылинка. – На вас не напасёшься!

– А что поделать! – вздыхала раздобревшая Рагна. – Дитё в утробе растёт, кушать просит.

Месяц зарев опрокинул на землю лукошко со щедрыми дарами: подножье лесов покрылось бархатом ягодных ковров, после дождиков лезли грибы. Испросив благословения у Лесной Матери, Дарёна бродила по ягодным местам, но не столько для сбора, сколько в надежде найти Младу. Ведь почти ни одного дня не проходило, чтобы у крыльца не появлялась корзинка грубого плетения или наспех сляпанный берестяной туесок, полный черники, голубики, княженики, лесной малины… Дарёна рассуждала: раз кольцо на Младу не выводило, то можно было попробовать застать её за сбором ягод. Пока поиск не увенчался успехом, но Дарёна не сдавалась. Обходила она и заросли ивняка, из которого Млада плела свои корзинки. Разум понимал, что дело это безнадёжное – ведь не счесть в Белых горах щедрых на ягоды уголков! – но упрямое сердце вопреки всем доводам рассудка звало Дарёну на розыски снова и снова.