Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

Эту встречу Лебедяне пришлось выносить под сердцем, как дитя. Листая горные рассветы, словно страницы толстой мудрой книги, она добралась наконец до последней главы. Глава эта повествовала о блеске солнца на шлеме, тихих шагах по тропинке, прохладе кольчуги под ладонью и горьковатой, как отвар яснень-травы, усталой ласке дорогих сердцу карих глаз. И снова возвращалась Искра не с пустыми руками: спину ей оттягивал трёхпудовый осётр, которого она волокла, держа за верёвку, продетую сквозь жабры.

– Добытчица ты моя, – шепнула Лебедяна, снимая с неё шлем и гладя щетинистую голову. – Какой огромный! Куда нам столько?

– Засолим, – ответила Искра коротко. – Не пропадёт.

Всё остальное было написано в припорошённых инеем усталости глазах, которые после долгого поцелуя оттаяли и потеплели. Смыв в бане дорожную грязь и наведя блеск на голову, Искра окунулась в ледяную реку, а обед решила отложить:

– Какая мне еда… Я три дня без сна – просто с ног валюсь, родимые мои. Вздремну чуток сперва, а потом уж и перекусить можно.

С этими словами она забралась на печную лежанку, обняв пристроившуюся у неё под боком Злату. Лебедяна хотела забрать дочку, чтоб та не мешала родительнице отдыхать, но Искра простонала:

– Оставь, лада… Пускай. Соскучилась я…

Кошки-охранницы взялись за осетра, а Лебедяна ходила по дому, согретая тихим счастьем, и не знала, за что схватиться: прясть ли, стирать или, быть может, огненными маками вышить на рубашке свою радость? В итоге она просто села к окошку и замурлыкала себе под нос песню без слов.

Бузинка оказалась большой мастерицей по заготовке рыбы. Уложив пересыпанные солью и душистыми травами пластики осетрины в бочонок и прижав их гнётом, она поставила это излюбленное яство женщин-кошек в погреб-ледник.

– Готово, – доложила она Лебедяне. И добавила: – Ну что ж, госпожа… Избранница твоя домой вернулась, война кончилась, опасность тебе более не грозит, а значит, пора нам прощаться. Ежели тебе не трудно, напиши и для нас с Денницей увольнительные грамоты.

От Лебедяны не укрылся её взор, который с тёплой грустью обвёл деревянный зверинец на полочке. Тут были и медведи, и олени, и волки, и зайцы, а пташек скопилась целая стая… В холостячках покуда ходила Бузинка, но сердцем давно грезила о своём дитятке, оттого-то и привязалась к Злате всей душой.

– Этот день должен был настать, – вздохнула княгиня Светлореченская. – Грамоты я вам непременно дам, только прошу вас, останьтесь ещё чуть-чуть. Вот пробудится Искра, посидим вместе за столом – тогда и ступайте. Вы мне почти как родные стали, не могу я вас просто так отпустить.

Кошки согласились. Искра поднялась только к вечеру, когда закатные лучи залили вершины гор тёплым румянцем; нырнув в погреб, она вышла оттуда с бочонком хмельного мёда на плече.

– Что ж, сестрицы, дозвольте вас отблагодарить за всё.

Мелкими пташками полетели чарки – одна за другой, прыг-скок… Пришлось Бузинке с Денницей задержаться немного долее, чем «чуть-чуть»: крепкий медок уложил всех кошек. Дружинницы уснули прямо за столом, уронив головы на руки, а Искра, пошатываясь, по-медвежьи облапила Лебедяну и пробурчала ей куда-то в шею:

– Что-то хмель меня одолел… С устатку, видно. Ладушка, ты меня простишь, ежели я нынче ночью бревном побуду?

– Иди уж, отдыхай, – усмехнулась Лебедяна.

***

В цветнике колыхались на ветру маленькие, скромные кустики белолапки. Этот цветок мог расти на суровых, бесплодных скалах, выбирая для себя самые труднодоступные места. В окружении изящных лепестков, покрытых нежной, чуть приметной «шёрсткой», серебрилась пушистая розетка из нескольких шариков – ни дать ни взять подушечки кошачьей лапки.

Слёзы капали на дубовую столешницу, на которой лежала разводная грамота.

«Я, Искрен сын Невидов, владыка земли Светлореченской, освобождаю супругу свою Лебедяну от брачных уз. Отныне может она считать себя вольной, аки птица в небе, и дальнейшую стезю себе выбирать по желанию своему. Отпускаю её чистой, ни в чём не повинной, упрёков не возлагаю на совесть её. Дочь Злату отпускаю с нею же. Всё принадлежащее ей носильное платье и все нательные украшения остаются за нею неотторжимо, прочее же имущество оставляю в своём владении. Право именоваться княгиней Светлореченской Лебедяна утрачивает. Искрен».

Пальцы Лесияры ласково смахнули слёзы со щёк Лебедяны, а та прильнула к тёплым рукам родительницы.

– Тебе осталось только написать ответ, а я его заверю, – улыбнулась белогорская княгиня.

Всего одна строчка отделяла Лебедяну от свободы, и дрожащая рука вывела её, поставив закорючку подписи. Случилось то, чего она так ждала, так почему же щёки ей согревали солёные ручейки?

– Кто же теперь станет его лечить? Как же он… без меня? – Лебедяна зажала ладонью всхлип. – Ведь его хворь может вернуться!

– Не тревожься об Искрене, дитя моё, – сказала Лесияра. – Отпусти его наконец и сама – так же, как он отпустил тебя.

С треском порвался пояс, знаменуя расторжение уз; его половиной Лебедяна обмотала свёрнутую трубкой грамоту. Злата с бархатными звёздочками белолапки в волосах пустилась в пляс под песню горного ветра, а повелительница женщин-кошек и её дочь наблюдали за нею в окно.

– Больше я не княгиня Светлореченская, – вздохнула Лебедяна.

Её плечи расправились, а грудь дышала свободно, словно она сбросила тяжёлый, многослойный наряд, долгие годы сковывавший её тело.

– Зато ты снова княжна Лебедяна. – Лесияра нежно прильнула губами к виску дочери.

– Я будто снова невеста, – улыбнулась та.

«Княжна Лебедяна» – это звучало молодо, солнечно, по-девичьи звонко; вместо потерянного княжеского венца она надела свадебный – творение искусных и любящих рук Искры. Осень не дохнула серебряным туманом ей на косы, зато принесла ещё две свадьбы, состоявшиеся, к слову, в один день – Велимира и Искрена. Без камня обиды за пазухой Лебедяна поцеловала новую супругу отошедшего от дел князя – садовую кудесницу Медуницу, благословила невестку Людмилу и обняла сыновей.

– Не осуждайте нас с отцом, родные мои, – сказала она им. – Ваши матушка с батюшкой вступили наконец на свои истинные тропки.

***

Пляска солнечных зайчиков ласково мельтешила под ногами, звонкая тишина соснового леса дышала смолистой чистотой, земляничная полянка расстилалась душистым ковром. Дарёна металась от ствола к стволу вслед за зовом сердца, которому мерещилась близость чёрной кошки; она была уверена, что по этой траве только что ступали широкие лапы, эту веточку на кусте крушины сломала крадущаяся мимо Млада…