Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон

к другой.

Никто не видел, как они входили к фотографу, никто не видел, как вышли оттуда, но на шоссе чуть ли не каждый прохожий почему-то встречал их улыбкой. Так, по крайней мере, Цале казалось. Даже звезды сегодня вечером мерцали иначе, чем вчера, словно бы перемигивались с ним.

И утром, когда он уже сидел у Иоэла на подводе, Иоэл тоже странно на него посматривал. Ухмылка, которую он время от времени посылал ему с высоты своих козел, могла означать только одно: «Думаешь, я сразу не догадался, почему ты вчера раздумал ехать? Не пойму только, зачем было говорить, будто это дела тебя тут задерживают».

Когда они углубились в лес, Иоэл так и сказал, подмигнув:

— Так в какой день прикажете вас встречать, товарищ Шлифер? Это я, стало быть, насчет свадебки!.. И нечего на меня глядеть, будто я невесть что... У нас так: если парень сводил девушку к фотографу, значит, поздравляй родителей с помолвкой. Думаете, я вчера не поздравил Ханцю?

— Ханцю?

— Ну, тещу-то вашу. Ханця эта в молодости тоже была писаная красавица.

Иоэл и тут ухмыльнулся, видно не поверил, что можно забыть, как зовут твою тещу. Один раз довелось ему, Цале, побывать у Роснеров в доме. Может, Ханцю уже и тогда поздравляли? Знать бы, как быстро тут все узнается, он ни за что не уступил бы Дине, когда она уговаривала переждать у них проливной дождь. И с матерью вел бы разговор по-иному. Впрочем, долгих разговоров они и не вели, о его прогулках с Диной не было сказано ни слова, вообще он провел там считанные минуты, ушел как только перестало лить, и никто не заметил, как он входил, как выходил. Никто не видел и того, как они с Диной вошли вчера к фотографу, но вот узнали уже, да как скоро узнали. Откуда? Может, сам фотограф разболтал?

Месяц он тут пробыл, в местечке. И только теперь, уезжая, понял, что местечка-то он совсем не знает. Итак, Ханця вчера принимала поздравления?

Ханця. Нет, она ничуть не похожа на свою дочь. Дина — статная, высокая, а мать — маленькая, с тихим печальным взглядом, с плотно сжатыми губами. Но тоже, должно быть, гордая. Крохотные сережки в ее ушах, просвечивающие сквозь тонкие седеющие волосы, напоминают цветом Динины глаза: темно-темно-серые. Он тогда не мог удержаться, все сравнивал Динины задумчивые глаза с этими мерцающими сережками. Вчера вечером, проходя мимо Ханци, сидевшей у открытого окна, и здороваясь с ней, он не заметил в ее поведении ничего необычного — может, потому, что загляделся на серые камушки в ее ушах? Судя по времени, это было уже после того, как Иоэл побывал у нее со своими поздравлениями, — если только старик не шутит. А сегодня, должно быть, начнут и самой Дине приносить поздравления. И всему виной один лишний день. Уехал бы вчера, не пришлось бы ему теперь сидеть на подводе, стыдливо опустив голову, как будто он на самом деле жених. Еще хорошо, что сегодня у Иоэла нет других пассажиров.

И что дал ему этот лишний день? Все равно уже пролетел. Еще быстрей пролетел, чем прежние дни, а он, Цаля, и вчера ничего не сказал Дине. Что его удержало? Снова показалось, что сейчас она остановит его этим своим строгим и гордым взглядом, каким останавливала, когда он пытался притронуться губами к ее улыбающемуся рту. А сама не поцеловала даже на прощание. Может быть, она вчера не подарила ему своего первого поцелуя, потому что думала, что он не уедет и сегодня?

Подвода двигалась сквозь темно-зеленый туннель из низко свесившихся веток. Свежий ветерок шевелил листья, призывая лес к утренней службе. Из-за леса медленно поднималось солнце. Среди деревьев стояла Дина. В длинную черную косу был вплетен большой шелковый бант, похожий на крылья. Девушка с белыми крыльями парит среди деревьев...

Поникшая ветка брызнула ему в лицо холодной росой, и он очнулся.

6

Как обычно перед разъездом на каникулы, в комнате, которую он занимал вместе с двумя другими студентами, с вечера стоял невообразимый шум. Уже негде было повернуться, а народу все прибавлялось и прибавлялось. Ребята из соседних комнат приносили с собой все, что могли найти в тумбочках: краюху хлеба, кусок колбасы, несколько луковиц, копченую селедку, — и при этом каждый выкладывал на стол остатки мелочи, которой должно было хватить до послезавтра — до новой стипендии. Всех денег едва хватило на три бутылки дешевого вина. Но галдели так, точно было выпито невесть сколько.

Как раз оживленно выясняли, почему, собственно, все собрались у него, у Цали, а не у кого-нибудь другого из студентов, когда постучали в дверь и в комнату вошла незнакомая девушка. Студенты, сидевшие и стоявшие вокруг сдвинутых столиков и тумбочек, сразу притихли.

Девушка, не смущаясь внезапной тишиной, медленно обвела глазами присутствующих. Взгляд ее, веселый и ласковый, остановился на Цале.

— Добрый вечер. Я не ошиблась дверью? Мне нужен Цаля Шлифер.

— Я Цаля Шлифер.

Нетрудно было догадаться, что нежданная гостья заранее знала, кто откликнется на ее призыв.

— Вы? — весело переспросила она. — Ну, в таком случае, я по вашу душу.

В комнате зашумели пуще прежнего:

— Что? Вы хотите его увести?

— Так мы вам его и отдадим!

— Разрешите спросить: вы, случайно, не из милиции?

— А если из милиции?

— Тогда попросим предъявить документ.

— Пожалуйста, — с тем же веселым блеском в глазах девушка вынула из муфты надорванный конверт и показала его Цале.

Он сразу узнал мелкие буковки на конверте. Но имя и фамилия адресата — Этл Зельцер — были ему совершенно незнакомы. Глядя на девушку, он ждал, чтобы она себя назвала и предложила прочитать письмо.

— Рахниевский лес вам знаком?

— Вы из...

— Да. Мы с Диной из одного местечка. Я здесь учусь.

Кроме двух соседей по комнате, никто из студентов не знал, что девушку, с которой он переписывается, зовут Диной. Но едва ли кто-нибудь мог подумать, что эта Дина ему безразлична, видя, как он краснеет и не знает, куда девать руки.

— Скажите, девушка, — обратился к Этл один из студентов, — а