Миклош Акли, или история королевского шута. - Кальман Миксат

- С карабинами под полушубками?!

Миклошем Акли овладела тревога, хотя он и сам не смог бы объяснить себе, - почему? Ну что в том дурного, или тем более страшного, что Иштван Сепеши поедет в Вену с мелкопоместными дворянами и добавит к тысяче своих выходок, которые он до сих пор за свою жизнь устроил, еще одну, тысяча первую?! От этого он не станет ни большим дураком, чем до сих пор, ни меньшим. Что же касается таинственности, которой окружена вся его затея, так это немножко необычно. И потому вполне объяснимо было любопытство самого Миклоша. Хотя если снять со всего этого дела покрывало таинственности, вполне вероятно, что обернется оно самым заурядным сумасбродством. Но как бы там ни было, для беспокойства Акли еще не имелось никаких оснований. Все это так. А с другой стороны и любопытство и беспокойство всегда из одного колодца воду черпают.

Словом, он не мог ничего с собой поделать и как ни пытался успокоить нервы с помощью логических рассуждений - все было напрасно. Ясно было одно, что плохую шутку затеяла с нм судьба: тело его вышло из темницы на свободу, а душа, как ему кажется, еще больше запуталась в невидимых водорослях и бьется там беспомощно, будто рыбка малая.

Правда, первое мгновение он даже усмотрел заботу провидения, что эти сведения дошли до него, и им овладело страстное желание действовать. Он хотел куда-то помчаться, распорядиться, воспрепятствовать. Наверно надо было бы разбудить наместника короля, если он здесь в городе ( хотя едва ли он будет здесь на рождество), явиться к председателю нижней палаты парламента и сказать ему: готовится какое-то страшное покушение, ради бога, помешайте этому и как можно скорее! Но все это были только мгновенные порывы, тот удивительный цветок храбрости, который раскрывается в сердце мужчины на какие-то полминуты, а затем никнет под леденящим холодом фактов и тут же и осыпается. Глупость. Глупость все это! Ведь теперь за его спиной не стоит всемогущий император, которого можно было бы достать, будто из кармана собственной жилетки, как в те давние дни, когда он в качестве придворного шута царил на паркете Бурга; здесь он обречен на необходимость быть человеком умным, который вынужден признать, что слуги королевского наместника мигом вышвырнут его, если он заявится к нему во дворец и попросит разбудить их господина. А если и не выбросят, что он собственно скажет наместнику? Что барон Иштван Сепеши готовится поехать в Вену с переодетыми ополченцами и просить его, чтобы он им помешал?! В лучшем случае наместник посмеется над ним и скажет: "Готовится, ну и пусть едет! Для того и шоссе проложено от Братиславы до Вены, чтобы по нему ездили".

Но вдруг ему пришла совершенно неожиданная мысль, и он, уже несколько успокоенный ею, повернулся к Матияшу Тооту:

- Ну уж если так обстоят дела, мой дорогой хозяин, может быть и я переночевал бы у вас? Полагаю, найдется для меня маленький уголок? А утром рабочие возьмут и меня с собой на телегу.

Матяш Тоот приветливо заулыбался:

- Что касается угла, то пожалуйста, вон налево - светлица. Там будет вам спокойненько, будто малому дитяти в переднике у девы Марии. А вот чтобы вас на свою повозку взяли люди барона, за это я отвечать не берусь, особливо, коли они в Венну по какому-то тайному делу едут.

- А мне как раз это-то и важно. Ох, как был бы я вам благодарен, если бы вы как-нибудь сделали это. Может быть, прибегнув к небольшой хитрости?

- Небольшой хитрости? Гм, - повторил старый Геленчер, и глаза его заблестели. - Это вы как понимаете? Дивна штука! Пушка-кукушка!

- А так понимаю, что с помощью небольшого военного приема! Прием - против приема.

- Прием говорите? Гм. А почему и для чего? Чей прием и против кого опять же?

Старик странно задвигал мохнатыми бровями. Видно было, что затея нравится ему, только он хотел бы получше в ней разобраться.

- Не понимаю, - смутившись отвечал Акли, видя, как Геленчер напускает побольше дипломатического тумана, как будто поверх бекеши набрасывает на себя еще и плащ.

- Не понимаете? Куда уж там - не понимаете! - возмутился старик. - Если человек шарит в темноте рукой и натыкается на взведенный курок ружья, он первым делом пощупает, куда у ружья дуло смотрит.

- Ну в этом вы конечно правы, господин Геленчер. И я как раз собирался откровенно рассказать вам, кто я таков и о чем помышляю.

- Ну вот видите! Теперь уж и вы понимаете, - негромко отметил старик, подмигнув зятю один глазом.

- В общем, я - императора Франца человек, - признался Акли. - Его придворный развлекатель. Шут, так сказать. Правая рука.

- Гм, - холодно буркнул трактирщик и вместе с табуреткой отодвинулся от Миклоша подальше.

- Лет семь, а то, пожалуй, и восемь назад попал я ко двору. И могу сказать - заслужил доверие императора.

Господин Генелчер покачал головой и пробормотал себе в густые седые усы:

- Ай, ай, ай, а ведь с виду - такой симпатичный человек! И кто бы мог подумать?

Эту последнюю фразу он уже не произнес вслух, а только проговорил мысленно.

Акли рассказал ему обо всем, что относилось к делу; о смерти полковника Ковача на охоте в замке Ишль, о том, как император взял себе на воспитание сирот полковника (оказалось, что Геленчер знал полковника при жизни и даже припомнил его детей), как подслушивал император, сидя за ширмой, его разговоры с посетителями. И что барон Сепеши хочет жениться на маленькой Илонке Ковач.

Если бы рассказчик был повнимательнее, он мог бы заметить, как отдаляются от него буквально на глазах его новые друзья, как переглядываются украдкой с кислыми минами зять и тесть, словно желая сказать: да, брат, нарвались мы с тобой на этого человека! Это же какой-то лизоблюд с императорской кухни. Чего доброго - теперь и о нас дурная молва пойдет. Когда узнают, что он за нашим столом ужинал? Нет, такая слава чести "Золотому барашку" не принесет.

Но затем, когда рассказчик дошел в совеем повествовании до момента, как его схватили в самом центре Вены и заперли в тюрьму, с сердца господина Геленчера словно тяжеленный камень скатился. Геленчер облегченно вздохнул и помимо своей воли воскликнул: "Ну, слава богу" И торжествующе выпустил из своей шельмецкой трубки несколько колечек дыма. Акли удивленно взглянул на него, и это окончательно повергло старика в замешательство.

- То есть, - поправился он, - я хотел сказать, что ежели я кого посчитают хорошим человеком, так это так и есть! У меня, Матяш, глаз, как алмаз! Н-да, интересные дела! Одним словом, увезли вас в Винернойштадт. Вот хорошо, вот здорово! А оттуда сюда перевели, к нам то есть, в Братиславу? Странна штука, пушка-кукушка! И только сегодня значит на свободу выпустили? Это ж надо! Ну, по крайней мере знать будете, чего стоит доброта знатных господ, императора да королей!