Свинг - Инна Александрова

Вспоминая эту историю, всегда анализировала: что толкнуло девчонку произнести подлые слова. Глупость? Дурость? Какие-то убеждения?

Случай не отразился на школьной карьере. Училась всегда хорошо. Особенно выделяли химик и математик. На медаль не рассчитывала, но иметь как можно меньше четверок была обязана. Был негласный конкурс аттестатов. Подрезали на сочинении. Но она не горевала. Знала, если «пятый пункт» не помешает, экзамены сдаст. Решили: поступать будет в химико-технологический. Начиналась «большая химия».

Она сдала все на «отлично» и даже сразу получила повышенную стипендию. Теперь тоже могла приносить в дом какие-то деньги. Рита заканчивала мединститут и работала сестрой в детском садике. Дора Марковна трудилась в своей мастерской. И даже Арон Маркович, несмотря на пенсионный возраст, не позволял себе расслабиться. Жизнь как-то налаживалась. Беды пришли позже. И все вместе.

Началось все с «дела врачей». Теперь уже мало кто его помнит, а она — все, до капельки. В январе пятьдесят третьего вдруг сообщили по радио и в газетах: врач Лидия Тимашук разоблачила «осиное гнездо» — врачебный заговор против кремлевских вождей. Хотели врачи — почти все еврейские фамилии — убить кремлевцев, ставя им неверные диагнозы. Рита, как только услыхала, сказала: ложь. Даже если один-единственный врач сошел с ума и мог это сделать, группа самых известных профессоров — никогда. Ложь. Они думали, кому и зачем это нужно. Риту на третий день после сообщения отстранили от работы, хотя по документам она была русской: Маргарита Александровна Пастухова. Но кагэбешница, работавшая в отделе кадров больницы, прекрасно помнила: мать Риты — еврейка. Рита предложила: будет работать без денег. Но ей сказали: уволена. Уволили и других врачей-евреев. Слухи, один страшнее другого, поползли по Москве. Евреев среди врачей Москвы было достаточно, и после первого шока люди начали жаловаться: лечиться-то стало не у кого. В больницах и поликлиниках врачебные места пустовали. И тогда после смерти Сталина дали обратный ход: в ночь с третьего на четвертое апреля пятьдесят третьего в «Правде» напечатали опровержение. Но чего стоило это трехмесячное «дело» врачам-евреям страны!.. Тюрьмы, болезни, смерти… Смерть пришла и в их дом. Дора Марковна молчала, но себя, свое еврейство считала повинным в несчастье Риты. И в конце апреля, двадцать пятого, в одночасье умерла. Умерла на работе. Сослуживицы рассказывали: на полуслове умерла. Только ойкнула. Было ей пятьдесят четыре. Они тяжело пережили смерть Доры Марковны, а она поняла: второй раз осиротела. Дора Марковна заменила ей мать.

В марте пятьдесят третьего хоронили Сталина, но она не пошла ни в какие «почетные караулы». После врачебного дела возненавидела его окончательно. Об этом, Боже упаси, ни с кем нельзя было говорить, и только дома, тщательно прикрыв двери и переходя на шепот, они обсуждали, в чем причина людских страданий. Они не знали, что другие говорят о Сталине, тоже, тщательно прикрыв двери, но понимали: Сталин, конечно же, незаурядный ум, но ум злой, даже хищный. Интеллект Сталина — аморальный.

Учиться в институте было интересно, и она хорошо сдавала экзамены. Вечера, вечеринки шли как-то мимо. Ей всегда любопытней было почитать, когда случалось свободное время. И все-таки молодость брала свое. Чувствовала: один из парней в группе — Володя Иванов — к ней неравнодушен. Старалась как бы отгородиться, не замечать этого, потому что мысль о замужестве почему-то всегда гнала от себя. У Риты, старше ее на пять лет, тоже никого не было. Но Ритины женихи были перебиты на войне, а она боялась, очень боялась, что человек, которого полюбит, которому доверится, вдруг оскорбит ее, ее национальное достоинство. Мысль, что близкий человек назовет ее «жидовкой», была непереносимой. И вообще не верила, что русский парень может искренне полюбить еврейку. Однако Володя продолжал ненавязчиво ухаживать, а она переводила все в дружеские отношения.

Пятьдесят третий был для них с Ритой очень тяжелым. Тихо, медленно угасал Арон Маркович. Просил не класть в больницу. Сказал, плохо ему будет среди чужих. Рита лечила его сама. В конце декабря он умер. Еще при его жизни решили их переселить из полуподвала. Дали ордер на маленькую двухкомнатную квартиру на Соколе. Сокол был окраиной. Арона Марковича нельзя было перевозить. Они врезали замок, а жить продолжали в Дегтярном. Их торопили. В январе следующего года предстояла защита диплома, а до этого было распределение. На комиссии она сказала об Ароне Марковиче. Из комитета комсомола пришли, проверили. Заявили: диплом дадим свободный, устраивайся сама. И хотя на каждом столбе были объявления: требуются, требуются, требуются химики, понимала — устроиться будет трудно.

Положение евреев после смерти Сталина не стало лучше, хотя громких «дел» не было. Но кадровики всех больших и малых учреждений и предприятий четко знали: евреев брать не следует. Чтобы устроиться, еврею надо было иметь много больше «за» по сравнению с неевреем. То, что нееврей получал просто так, за здорово живешь, еврей должен был заслужить, то есть иметь в своем рейтинге явное преимущество, а потому евреи понимали: должны учиться и работать так, чтобы руководители хотели их взять.

В начале пятьдесят четвертого целый месяц, как на работу, ходила из учреждения в учреждение. Выучила все организации и предприятия Москвы, так или иначе связанные с химией. Везде мило улыбались: мест свободных нет. И вдруг в один из зимних дней забрела на электроламповый. Ей не отказали. Сказали, может идти в кадры и заполнять анкету. Уже потом, проработав несколько лет, поняла: директор был мудрым человеком. Знал, что евреи, нашедшие на его заводе приют, будут работать в поте лица. И это, действительно, было так. Она вышла на работу третьего февраля и проработала на заводе пятнадцать лет, хотя труд был нелегким и очень вредным. Ртуть, проклятая ртуть отравляла все существо.

Как, почему получилось, что сюда же был распределен Володя? Володя Иванов, что так ненавязчиво ухаживал за ней в институте. Судьба? Они встретились на второй или третий день в столовой. Работали в разных цехах, но какое это имело значение, если оба радостно улыбнулись друг другу, если он сразу сказал: давай встретимся. Она решила: судьбу не перехитришь. А согласившись, не пожалела. События помчались ускоренно. Отношения стали развиваться с необычайной быстротой. Она больше не сопротивлялась, а только дала себе клятву: если хоть однажды он обидит ее из-за национальности, она уйдет.

Расписались в июле пятьдесят четвертого, а в июне следующего года уже родился Мишка. Беременность протекала тяжело, но она не давала себе поблажки. В заводской поликлинике попала к хорошей женщине-врачу, которая помогла ей и морально, и лекарствами. Проклятая ртуть делала свое дело. Несмотря на частые покраски стен и всего оборудования, ртуть в очень больших дозах присутствовала во всем и травила, травила постоянно. В эти годы получили они небольшой участок под Москвой, соорудили домик-сарайчик и здесь выгоняли из себя подлую отраву.

Уже в четыре месяца отнесла она Мишку в ясли: три года, как теперь, тогда с детьми не сидели. Закон да и обыкновенная реальная жизнь не были такими щедрыми. Жить Володя перешел к ним, благо комнатки были несмежными. И еще была радость: Рита с Володей очень подружились. «Спелись», как она говорила. Никаких скандалов, обид, недомолвок не было. И Рита, и Володя заставили ее тогда поменять фамилию. Ей было смешно и неудобно вдруг в одночасье стать Ивановой — с ее-то внешностью и именем Эсфирь Моисеевна. Ей казалось это нелепостью. Но после рождения Миши Володя так просил, чтобы вся семья, его семья, носила одну фамилию, чтобы ничто их не разделяло, что она сдалась. Володя оказался заботливым мужем и отцом. Прожив с ним сорок три года, ни в чем, абсолютно ни в чем не могла его упрекнуть. Смерть его в девяносто седьмом пережила как самое большое горе. Умер он, как и жил — никого не намучив, не потревожив. Мгновенно.

Тяжко перенесли они смерть Володи. Очень им с Ритой его не хватало. И теперь, когда прошло уже два года, бывают дни, когда она не может остановиться. Слезы льются и льются сами собой. В такие дни даже не едет к Рите. В семьдесят девятом они с Володей и Мишей купили маленькую двухкомнатную кооперативную квартиру у Речного вокзала, а Рита осталась в старой, на Соколе.

Миша приезжал на похороны. Горевал и плакал. Почему уехал в Израиль? Наверно, потому что, хоть и Иванов Михаил Владимирович, а сердце имеет еврейское. Умного, способного мальчика они родили. Как нынче говорят, в любви зачатый и рожденный. Проблем с учебой никогда не было, и как-то так получилось, что лет десяти заявил: стану хирургом. Может, прочитал что, может, фильм какой увидел. А главное — Рита, обожавшая его с рождения. Ее рассказы о трудных больных, которых вытаскивала с того света, сделали свое. В старших классах сын много читал по медицине и о медицине. Летом работал санитаром в Ритиной больнице. Потому поступил в институт без денег и блатов. На несколько голов был выше тех, кто шел вместе с ним. И учился прекрасно. А распределен был, как и просил: в Ритину клиническую. Но многое, очень многое не устраивало парня. И как-то сказал: «Не хочу, не могу, чтобы однажды тупая толстая рожа сказала: ты — жид, сиди и молчи. Не хочу, как вы с отцом, быть невыездным». После пятнадцати лет работы на заводе они с Володей перешли в режимный НИИ, в котором пропахали еще по двадцать лет, защитив диссертации. Короче, решил сын уехать, хотя работал уже над докторской и имел семью. Света, жена, русская, поддержала.