Свинг - Инна Александрова

Ида Каминская, мать Рут, хлопотала о дочери перед Советским правительством, и еще до смерти Сталина Рут разрешили жить на воле, но… не в Москве. Она вернулась из Караганды, и начались скитания: Тула, Рязань, Подмосковье. Нужно было работать — работы не было. Диплома о педагогическом образовании у Рут тоже не было, поэтому в школу не брали. Конечно, все время приезжала в Москву — Эрика ведь росла у Деборы. Но соседка Деборы не дремала: милиция являлась днем и ночью. И тогда Рут решила обратиться к Эренбургу, хорошо знавшему Рознера. Эренбург в то время был депутатом Верховного Совета, и одной его просьбы было достаточно, чтобы Рут не только прописали в Москве, но даже «пожали ручку». Она стала москвичкой…

1954 год. Уже в конце лета Эдди Игнатьевич возвращается в Москву. Он не собирался связывать жизнь с Мариной, но отношения с Рут тоже не складываются. В Караганде у Рут появился друг, и когда Эдди Игнатьевич узнал об этом, гневу его не было предела: он, мужчина, имеет право на внебрачную связь, она — нет. Они жили у Деборы Марковны, и после очередной ссоры Эдди Игнатьевич обычно сбегал в гостиницу.

В отличие от жены, которой трудно было найти работу даже в Москве, Рознер после возвращения оказался нужным: в обществе вновь возник робкий интерес к Западу и его культуре, к истинно джазовой музыке. Эдди Игнатьевич, хоть и сделал сильный крен в сторону советской эстрады, однако по-прежнему оставался символом запретного Запада. В недрах его оркестра происходили процессы, готовившие почву для джазового взрыва, который и произошел в Союзе в шестидесятые годы. Через оркестр Рознера прошли очень известные музыканты — Саульский, Мажуков, Терлецкий.

Артистизм, обаяние, непринужденность, которыми обладал Эдди Игнатьевич, сразу же покоряли зрителя, а умение легко находить контакт с залом было свойственно скорее многоопытному кумиру публики, чем плохо владевшему русским языком иностранцу, каковым Рознер был фактически. Концерты шли с неизменным успехом, потому что были новые аранжировки, удивительная ансамблевость, свинг и феноменальное мастерство трубача: поистине золотая труба… Я особенно любила свинг — перекличку трех групп духовых инструментов: саксофонов, труб и тромбонов. А уж когда исполняли «Сент-Луис-блюз», сердце замирало от восторга. Оркестр демонстрировал не «разговорный жанр», как большинство других оркестров, а давал музыку истинную, музыку проникновенную, пронизывающую слушателя до самого нутра.

Рут уехала в Польшу в конце шестидесятых. Красивая молодая женщина не могла оставаться одна. Она вышла замуж за актера театра, где директором была ее мать, и сама стала работать в этом театре. Но… счастлива не была. Второй муж оказался эгоистом, а уж по яркости таланта, конечно, не мог сравниться с Эдди. В начале семидесятых, когда по Польше прокатилась страшная волна антисемитизма и стало не для кого играть — все евреи уехали либо в Израиль, либо в Америку, — Ида Каминская, Рут, их мужья, Эрика и большая часть труппы перебрались в Нью-Йорк. Рут была плохо приспособлена к практической жизни, мужья тоже не очень хорошо помогали, и все свалилось на хрупкие плечи Иды. Неувязок, касавшихся всяких менеджерских дел, было предостаточно, и Ида начала сдавать. Все потихоньку разваливалось. Вскоре Иды — очень большой трагической актрисы — не стало.

После отъезда Рут Эдди не оставался один, хотя, конечно, любил только Рут. Около него появилась Галина Ходес, пытавшаяся быть — а может, и была, кто знает! — ему хорошей женой. С нею он и уехал в Германию.

В начале семидесятых для Эдди Игнатьевича опять наступило трудное время. Его оркестранты постепенно превратились в радикально настроенных джазменов самой современной ориентации. И они, конечно же, не вписывались в сложившуюся картину советской музыкальной эстрады. Предлагая публике «чистый» джаз, Рознер и его соратники опережали время, и массовый слушатель, воспитанный на советской песне, часто не понимал его. Это были трудные времена еще и потому, что истинно джазовую музыку нужно было играть между исполнительницей цыганских романсов и фельетонистом, читавшим монолог о вреде алкоголя…

Уже никого и ничего не боясь, Эдди Игнатьевич говорил друзьям: «Золотко, клянусь, у меня была возможность сделать карьеру в Голливуде. Холера ясна потащила меня к большевикам, а они, пся крев, отблагодарили меня тюрьмой и Магаданом». Внутренне он был готов к отъезду.

Почему уехал в Германию? Да потому что страна эта была его родиной. Эдди Игнатьевич родился там в 1910 году, учился в Берлинской консерватории по классу скрипки и окончил ее с золотой медалью. Однако, когда джазовый бум докатился из Штатов до Европы, Эдди отложил в сторону традиционный еврейский инструмент и взялся за трубу. Он быстро достиг в игре совершенства и стал в Германии джазовой звездой. После поездки в Америку, где была встреча с Луи Армстронгом и Дюком Эллингтоном, он, вернувшись в Германию, создал свой джаз-оркестр. Но в тридцать третьем еврейским парням, каковыми были он и его оркестранты, пришлось бежать от фашизма. Бежали в Польшу, потом, в тридцать девятом, в Белоруссию. А в начале тридцатых годов Рознер имел широкую известность: выступал и в Англии, и во Франции, и в скандинавских странах. Великий чернокожий джазмен Луи Армстронг даже прислал ему свою фотографию с надписью: «Белому Луи Армстронгу»…

Эдди Игнатьевич был непревзойденным исполнителем. У его трубы был теплый, бархатный, «несущийся» тон. Настоящий свинг. Головокружительные верха делали его стиль абсолютно неповторимым.

Уехав в семьдесят втором в Западный Берлин, Рознер не обрел ни счастья, ни покоя: был уже очень болен. Пытаясь что-то делать, даже открывал музыкальный магазин, но силы были не те. 8 августа 1976 года совсем еще не старым — шестидесяти шести лет — Рознер умер. Он похоронен на берлинском еврейском кладбище, и его плита имеет очень скромную надпись: «Адольф-Эдди Рознер».

После отъезда Рознера из страны было приказано его забыть. Нигде не звучало его имя даже тогда, когда исполняли его музыку или играл оркестр под его управлением. Некоторые деятели культуры называли его предателем, антипатриотом. Это очень обидно, потому что никогда никого Рознер не предавал. Он вернулся на родину. А быть патриотом — не значит кадить вышестоящему начальству. Патриотическая позиция — когда человек, гражданин имеет возможность выбирать себе такое государство, какое хочет, когда имеет возможность участвовать в формировании государственной системы, за которую отвечает и которая выражает его интересы.

Что стало с другими героями моего повествования? Рут много лет, и она жила в Нью-Йорке, в одном из комфортабельных домов для престарелых. Ничего не поделаешь: на Западе дети не живут вместе с родителями. В семьдесят третьем, за три года до смерти, Эдди Игнатьевич прилетал в Нью-Йорк, чтобы помириться с ней и просить ее снова быть вместе: он все еще ее любил… Рут отказала. Почему? Кто может судить сердца двух немолодых людей? Возможно, все еще была сильна обида: Эдди Игнатьевич первым изменил в их браке. А ведь Рут пришла к нему чистой, девятнадцатилетней… Эрика — уже бабушка. Ее дом в Варшаве. Она бизнесвумен. А не так давно случилась беда: Маргарита Александровна сломала шейку бедра и вскоре умерла.

Почему решила написать о том, о чем написала? Да потому что уходит время, уходят люди. А память прошлого, бередящего душу, очень нужна. Отношением к сталинскому периоду истории, вцепившемуся когтями в наше настоящее, определяется человеческое достоинство. Говорить об оплаченном долге — кощунство. По какому прейскуранту могут быть оплачены Норильск и Потьма, Караганда и Магадан, подвалы Лубянки и Шпалерной? Как и чем оплатить муки и гибель невинных — а ведь их были миллионы. Как и чем уврачевать исковерканные души, когда жены отрекались от мужей, дети от отцов, друзья от лучших товарищей. Под злостным и страшным нажимом люди становились гонителями невинных. Потому винтик за винтиком должна быть разобрана обесчеловечивающая машина. И пока это не будет сделано полностью — мира на земле не будет.

2002 г.

Убили тебя, убили…

Я стою один меж нихВ ревущем пламени и дымеИ всеми силами своимиМолюсь за тех и за других.

Максимилиан Волошин

I

Убили!.. Убили!., тебя, Мишенька, сизый мой голубочек. Нет тебя больше на белом свете, нет вот уже тридцать шесть лет. Слово «убили» произнес тогда и Билютин, начальник областного КГБ. Не знаю, что ему было известно, но он это сказал.

Все, все помню, родной мой, все помню — как-будто вчера было. Мы очень радостно расстались после завтрака. Стоял май тысяча девятьсот семьдесят второго. Рано утром ты должен был ехать в Нестеров. Накануне вечером позвонил Петухову — секретарю тамошнего райкома. Зачем он выехал тебя встречать? Ты ведь не просил его об этом. Зачем остановился на крутом повороте? Таком крутом, что абсолютно нельзя было увидеть выскочившего на полном ходу мотоциклиста.