Внутренняя линия - Владимир Свержин

— За прошедшие годы я с ней свыкся.

— Вот и прекрасно. Значит, цели наши совпадают. Осталось договориться о цене.

— Я готов заплатить.

— Нет, эта плата меня не интересует. Валюта здесь мало что дает, но зато служит прекрасной уликой. Не беспокойтесь, я назову вам цену, она вполне посильна. Но прежде потрудитесь рассказать мне, для чего вы прибыли в Советский Союз.

Он пристально поглядел на датчанина, радуясь, что тот, похоже, и не думает запираться. Орлинский сверлил холодными глазами открытое добродушное лицо военного медика, силясь понять, о чем тот сейчас думает. Болеслав Орлинский был бы, несомненно, потрясен, когда б узнал, что в голове арестанта звучит приятный женский голос, сообщающий:

— В годы войны Владимир Орлов был назначен переводчиком, поскольку иной штатной должности для него в Ставке не нашлось. Но благодаря старому знакомству отца В. Г. Орлова с генералом Алексеевым, специально для Владимира Григорьевича была организована должность следователя по особо важным делам. За годы войны участвовал в следствии по таким резонансным делам, как дело жандармского полковника Мясоедова, военного министра Сухомлинова, дело штабс — капитана Янсона, дело банкира Рубинштейна… Тут длинный список. Везде отличался дотошностью, но, как утверждалось, не брезговал и подтасовкой фактов. После революции — по заданию генерала Алексеева некоторое время служил большевикам и даже был дружен с Дзержинским, но вскоре перебежал к белым и руководил одним из пунктов врангелевской разведки.

— А здесь, получается, не перебежал? — безмолвно глядя на вещающего Орлинского, спросил Джокер–3.

— Как видишь.

— Интересно знать почему.

— Нет данных.

— Это плохо. Думаю, весь этот сыр — бор с комфортабельной тюрьмой и китайской стражей служит одному — желанию меня завербовать. Причем завербовать не для власти рабочих и крестьян, а для себя лично.

— Очень может быть.

— Может, тогда рискнем завербовать самого Орлова? С его возможностями найти лабораторию и попасть туда будет намного легче.

— Думаешь, это твой козырный туз из рукава?

— Не знаю. Но почему бы нет?

— Товарищ Орлинский, откровенность за откровенность. Вы желаете помочь мне, чтобы затем покинуть Совдепию? Иначе к чему намеки на то, что здесь валюта — это улика? Я не верю в благотворительность чиновников советских карательных органов, — на звонком языке Вольтера сказал Виконт. — Что вы хотите взамен?

— Ваша сообразительность делает вам честь, — усмехнулся бывший следователь по особо важным делам. — С грустью должен вам сообщить, что если бы вы чистосердечно сознались во всем, когда только попали ко мне, ситуация была бы много проще и цена меньше. Но, к сожалению, время не всегда играет на нас. Вами заинтересовались в Москве. Лично товарищ Дзержинский. Он требует доставить вас к нему.

— Зачем?

— Вам лучше знать. Но, похоже, Сергей Владиславович, вы не желаете мне поверить и предпочитаете скрывать настоящую цель приезда в Советский Союз.

— Самое забавное, что я ничего и не скрываю. Я действительно врач. Моя фамилия действительно Кристенсен. А то, что вы установили, чем я занимался в годы войны… Что ж, это делает честь вашему профессионализму, однако незачем даже объяснять, почему я предпочел скрыть события тех лет. Зачем я приехал в Россию? Определенные влиятельные круги в Красном Кресте обеспокоены странными опытами с человеческой психикой, которые, судя по материалам вашей же открытой прессы, широко проводятся в Совдепии. Эти бесчеловечные исследования могут нести опасность для человечества.

Орлинский уперся в собеседника изучающим взглядом.

— Вы что же, обмануть меня решили? Какие еще опыты?

— Первого мая на демонстрации было показано весьма забавное представление: аппарат, который приводил в неистовое радостное возбуждение людей, вовсе не склонных веселиться по поводу завоеваний революции.

— А! Да — да — да. Помню, я читал. Так вы полагаете, это не газетная утка?

— В Красном Кресте опасаются, что нет. И они готовы всемерно помочь человеку или же людям, которые прольют свет на эти исследования.

— Что вы имеете в виду под всемерной помощью?

— Двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов и английский паспорт на любое выбранное вами имя. Ну и, конечно же, Красный Крест поспособствует оказаться по ту сторону границы. Ваш багаж будет маркирован как груз Красного Креста, что приравняет его к дипломатической почте.

Орлов задумался.

— Интересное предложение. Но пока что, Сергей Владиславович, как я уже имел честь сообщить, вас желает видеть товарищ Дзержинский. Насколько я помню, поездка в Москву и прежде была в ваших планах. Можете пока не беспокоиться — я сам буду вас сопровождать. Весьма надеюсь на ваше благоразумие.

Май 1924

Джунковский с затаенной тоской глядел на углубившегося в чтение бумаг председателя ОГПУ. Мог ли подумать бывший московский губернатор, которого нелегальные газетенки левого толка трескуче окрестили «кровавым палачом баррикад Красной Пресни», что пройдет двадцать лет, и он станет обучать премудростям и нюансам политического сыска одного из тех самых радикалов, которые столь вдохновенно раздували пожар революции в его отечестве. Наконец, оторвавшись от чтения, Дзержинский уважительно посмотрел на бывшего жандарма.

— Да — а, воистину яркое жизнеописание! Примечательная личность этот ваш Згурский. Особо занятно вот это. — Феликс Эдмундович указал на абзац в лежащем перед ним досье. — «По прибытии в Тифлис самолично в одиночку остановил толпу вооруженных погромщиков». Как же это ему удалось?

— По окончании Русско — японской войны Згурский был произведен в подполковники, отправился в отпуск, где, кстати, и познакомился со своей будущей женой, а затем был направлен к новому месту службы — в Кавказскую гренадерскую дивизию. В Тифлисе он направился к боевому товарищу — отставному поручику Григоряну, тяжело раненному в Порт — Артуре. В это время по городу пополз слух, что толпа идет резать армян — тогда, знаете ли, по всему Кавказу прокатилась волна армянских погромов. Увы, не миновала она и Тифлис.

— Мне это известно.

— Представьте себе узкую улочку Тифлиса, по которой с ревом катится толпа погромщиков, сметая все на своем пути. Вдруг из калитки выходит подполковник в парадной форме: вся грудь в орденах, эполеты, флигель — адъютантские аксельбанты. Становится посреди мостовой, вскидывает два револьвера и начинает стрелять. Молча. Без криков, предупреждений. Прицельно по тем, у кого в руках огнестрельное оружие.

— Владимир Федорович, в револьвере системы наган семь патронов. В двух, соответственно, четырнадцать. Будь он хоть архиметкий стрелок, как он мог остановить толпу четырнадцатью выстрелами?

— Если говорить точно — десятью. Шесть убитых, четверо раненых. Но толпа, — Джунковский сделал неопределенный жест рукой, подыскивая слова, — толпа испугалась. Это, знаете ли, Восток. Там иные нравы. Мне сложно объяснить.

— Как хотите. Не представляю. Движутся погромщики, вероятно, опьяненные и накуренные. В любом случае заведенные уже пролитой кровью. Против них выходит один офицер, и сотни головорезов в ужасе замирают?

— На какое — то время так и произошло. Не на долгое. Мерзавцы поняли, что Згурский без лишних слов застрелит первого, кто двинется, и всякий для себя решил стоять смирно. Ну а в то время, когда подполковник устраивал свою экзекуцию, сынишка Григоряна сбегал в полк и рассказал, что на улице убивают русского офицера. К месту событий прибыл взвод мингрельцев с пулеметом, и это явление обратило подонков в бегство. Потом, кстати, лидеры этой гашишной мрази заявляли протест: мол, Згурский расстрелял мирную демонстрацию.

— В голове не укладывается.

— Вы знаете, мне довелось читать жандармские отчеты об этом деле: арестованные погромщики в один голос утверждали, что их больше испугали не прицельные выстрелы, а взгляд его высокоблагородия.

— Теперь вы утверждаете, что он остановил погромщиков взглядом?

— Феликс Эдмундович, у вас есть реальный шанс поговорить с участником тех событий.

— Вы нашли еще одного сослуживца Згурского?

— Можно сказать и так. — Джунковский вытащил из кармана сложенный лист «Правды». — Вот, полюбуйтесь.

— «Командарм Борис Михайлович Шапошников назначается командующим Московским военным округом…»

— И что же?

— А то, Феликс Эдмундович, что именно полковник Шапошников принял Мингрельский гренадерский полк у отправляющегося во Францию Згурского. А до того в течение восьми лет они жили бок о бок, командовали батальонами и близко приятельствовали. И в момент расстрела Згурским так называемой мирной демонстрации именно Шапошников был дежурным офицером полка. Это он выслал Згурскому подмогу.