Сонные глазки и пижама в лягушечку - Том Роббинс

Развернувшись на сто восемьдесят, вы стремительно уходите прочь. «Если он пойдет следом, я буду кричать». По залу слоняются несколько семейств: родители решили потратить недельный развлекательный бюджет, чтобы их детишки смогли приобщиться к «изготовлению бумажных фигурок лягушек и черепах». Наверняка кто-нибудь из этих крепких папаш спасет вас от уродливого похотливого дегенерата!

Размокшие туфли, однако, не успевают прошагать и десятка ярдов, как вы вспоминаете, что сами же хотели его разыскать. Тормоза, разворот на сто восемьдесят. Вы уже целый год собираетесь завести очки, мешает только гордость, – но сейчас кривая ухмылка Даймонда отчетливо видна в облаке тумана.

– Где она?! – кричите вы. – Где Кью-Джо Хаффингтон?

– Хотите сказать, что вы не знаете?

– Нет, конечно! Откуда мне знать? Что вы с ней сделали?

Даймонд направляется в вашу сторону. Вы уже готовы завопить, но его похотливый взгляд убрался за кулисы, как вульгарный комик, а на смену вышло выражение доверительной заботы, гамлетовское выражение телеведущего, сообщающего об очередном кризисе нации.

– Я думаю, нам надо присесть и побеседовать, – говорит он тихо. И добавляет, видя ваши колебания: – Насчет Кью-Джо, разумеется. Романтические темы меня не интересуют. Если честно, я вовсе и не собираюсь залезать вам под юбку.

Ну вот и отлично, думаете вы. Однако по пути в кафе не перестаете удивляться: почему это он вдруг расхотел?

14:10

Вы идете молча; Даймонд что-то тихо напевает. Вы стараетесь не глядеть на необычного компаньона и тем не менее не можете не заметить, что его глаза практически утратили былую брутальную красноту; очевидно, в четверг их окрасили алкоголь и табачный дым. Правда, жесткая ржаная щетина по-прежнему оживляет сухие пригорки подбородка и щек, и длинные волосы все так же болтаются, словно хвост арабского скакуна, лениво трусящего в стойло. Остались и прочие атрибуты: кожаный пиджак, старый и засаленный, как козлиная шкура, и золотая серьга, которую дождь украсил маленьким брильянтом, и затертые джинсы, свободно пропускающие свет. Его ботинки из змеиной кожи выглядят по меньшей мере бестактно на выставке рептилий (при каждом шаге по вивариям, должно быть, пролетает волна тихого ужаса), а наколка на руке – по меньшей мере безвкусной и инфантильной, хотя толком рассмотреть ее удается лишь за столиком кафе «Пони экспресс».

Пока Даймонд заказывает напитки (без зазрения совести флиртуя со смазливой официанткой), вы украдкой изучаете тыльную сторону его левой руки, в которой он подбрасывает сахарные кубики, словно игральные кости: вместо ожидаемой мертвой головы, или атакующей кобры, или дикарки в травяной юбочке на смуглой коже обнаруживается узор, состоящий из каких-то астрономических символов. Поскольку внимание Даймонда сосредоточено на других вещах (и что он нашел в этой шлюшке-официантке?), вы без помех разглядываете странную татуировку. Она состоит из трех окружностей, расположенных одна над другой. Все они, судя по всему, символизируют солнце – каждая по-своему. Верхняя разделена на четыре части, и расходящиеся от нее лучи тоже сгруппированы в четыре пучка. Средняя – самая обычная – изображает солнце, каким его рисуют здоровые и послушные малыши, каким вы, должно быть, рисовали его в детском саду. Нижний вариант, ближайший к костлявому запястью, выглядит посложнее: две концентрические окружности, окруженные двойными лучами, похожими на лепестки.

– Любуетесь моей накожной росписью?

Вы морщитесь и, разумеется, краснеете.

– Да нет, с чего вы взяли?

– Хотите расскажу, что она означает?

– М-м… нет, не хочу. Я хочу, чтобы вы рассказали про Кью-Джо. Только и всего. Если не трудно.

Тот факт, что вы сидите за одним столом с потенциально опасным маньяком, не может оставить центральную нервную систему равнодушной: руки ходят ходуном. Даже непонятно, как взяться за стакан ванильного кофе, чтобы не выдать страха. От визита в туалет, чтобы поправить косметику и расчесать мокрые волосы, вы благоразумно воздерживаетесь, опасаясь, что любое улучшение внешнего вида разожжет хищнические наклонности оппонента. Сырой плащ, однако, пришлось снять, открыв для обозрения более-менее сухое облегающее черное платье.

– Кью-Джо – ваша подруга?

– Да! – гавкаете вы в ответ. И тут же осознаете, что уже во второй раз за сегодня – да и вообще за все время – признали вашу дружбу с толстухой. Первый раз это произошло утром, в полиции. К румянцу на щеках прибавляется еще несколько клубничных мазков.

– И домой, насколько вам известно, она не возвращалась?

– Вот именно.

– Есть какие-нибудь соображения? Где она может быть?

– Нет, откуда? Она пошла к вам, а дальше следы обрываются! У вас хватает отваги посмотреть ему в глаза. Теперь, когда капилляры больше не лопаются, эти густо-голубые глаза можно было бы даже назвать симпатичными, если бы они не были насмешливыми, как вороны, и развратными, как блохи.

– Вчера.

– В смысле?

– Вчера. Кью-Джо «пошла ко мне», как вы изволили выразиться, вчера вечером. Она пришла, чтобы посмотреть слайды, сделанные во время моего недавнего вояжа. Это было чисто деловое мероприятие.

– Правильно. А когда деловая часть закончилась, она решила остаться и перейти, так сказать, к личной части.

Даймонд улыбается. Острая улыбка царапает, как кошачий коготь. Впрочем, есть в ней нечто приятное, словно играючи дерется любимый котенок.

– Как раз наоборот, – возражает он. – Кью-Джо ушла, не дождавшись даже окончания деловой части.

– Ах вот как? – Должно быть, извращенец подступил со столь неслыханными поползновениями, что и склонной к эксцентрике Кью-Джо пришлось выскочить за дверь. – Значит, вы ее напугали?

Он снова улыбается. Кошачий коготок скребет по лицу.

– Даже если она испугалась, в чем я сильно сомневаюсь, то уж точно не меня. Потому что меня в тот момент в комнате не было.

– Как это?

– А вот так, Гвендолин! – От тона, каким он произносит ваше имя, трепещут легкие; таким тоном Уильям Берроуз мог бы заказать стаканчик детской шипучки. – Мы с вашей подругой сидели и смотрели слайды Тимбукту, а потом я отлучился в туалет. А когда вернулся, ее уже не было.

14:20

– Не было?

– Не было.

Официантка поставила на стол напитки, однако не спешит уходить, переминается с ноги на ногу. Вы смотрите на нее со смешанным чувством – раздражение пополам с жалостью, – вспоминая, что наивные юные жертвы зачастую испытывают болезненное влечение к маньякам-убийцам. Даймонд тоже смотрит на нее, что неудивительно: куда еще смотреть, если она буквально нависает над столом?

– Надеюсь, вы не будете возражать, если хозяин переключит программу? – Официантка дергает плечом в сторону висящего на стене девятнадцатидюймового телевизора, где по спортивному каналу идет трансляция бейсбольного матча. – Президент должен выступить с обращением.

Вы хмуритесь: надо же было приравнять вас к тем чипсоедам, которые прожигают жизни и мозги, изо дня в день поглощая спортивные программы! Даймонд, со своей стороны, подмигивает и отвечает:

– Валяй, красавица, включай эту старую жабу! Хоть посмеемся.

Менеджер, взгромоздившись на высокий стул и поднявшись на цыпочки, вручную переключает каналы. Питчер испаряется на полуразмахе, а вместо его является – нет, не светлый лик ангела-спасителя, и даже не доктор Ямагучи, как можно было бы ожидать, а человек, которого журналисты до сих пор называют «лидером свободного мира». Кашлянув и подкорректировав выражение лица, президент обращается к той неумолимо уменьшающейся части населения, которая не попрошайничает, не курит крэк и не увлекается боулингом.

– Так вот, Гвендолин. Когда я наконец покинул санузел, ваша подруга…

– Ш-ш-ш! – шипите вы. – Я хочу послушать. Даймонд вздергивает подбородок и смотрит с выражением, расширяющим смысловое поле слова «сарказм»; с выражением, каждый циничный нюанс которого ставит под сомнение искренность вашей заботы о Кью-Джо.

– Между прочим, – говорите вы, – у меня еще есть работа. И клиенты, за которых я отвечаю. Вдруг президент скажет что-нибудь важное.

– Да пожалуйста! – Даймонд подносит к губам стакан с содовой. До сих пор вы понятия не имели, что человек способен одновременно и пить, и ухмыляться.

Президент тем временем объясняет, что не хотел бы приуменьшать масштаб разрушений, причиненных нашей великой стране недавними событиями. После чего он зачитывает дьявольский список: лопающиеся банки, сокращение кредитов, дефолт муниципальных облигаций, возрастающий государственный долг, падение цен на нефть и недвижимость, увеличение объема продаж заложенного имущества, дороговизна здравоохранения, корпоративные банкротства, перебои с водой, эскалация расизма, бедняцкие бунты, рост уровня преступности, массовая миграция ветеранов из Нью-Йорка, попытки Вермонта и Гавайских островов получить автономию… Черной черешенкой в эту вазочку цианистого мороженого ложится крушение рынка ценных бумаг, случившееся в четверг. Президент, однако, заверяет, что подлые суслики, разоряющие тучные поля великой американской мечты, будут истреблены, и новая травка, пусть не очень густая, зазеленеет вокруг флагштоков звездно-полосатых знамен, осеняющих наши жилища. Увы, во имя финансового возрождения Америки нам придется затянуть пояса; потребуются жертвы (коллективный стон), уровень жизни сильно упадет. Президент, судя по всему, ночей не спал, совещаясь с кабинетом, и в результате разработал блестящий план – как помочь нам пожертвовать своим благополучием, если мы сами не справимся.