Полудевы - Марсель Прево

И в то же время Этьеннет вспомнила, что считала сестру умершей от чахотки, подтачивавшей ей здоровье; ей стало совестно при мысли, что она не только не была огорчена, поверив этим рассказам, но даже как бы чувствовала облегчение при этом предположении. А между тем у нее везде не осталось в жизни никого близкого, кроме этой сумасбродной Сюзанны, с которой она играла в детстве, когда обе они еще не знали действительной жизни.

Она громко проговорила:

– Бедняжка! Во всяком случай я очень довольна узнать о ней. Она такая слабая! Если бы можно было образумить ее! Сердце у нее прекрасное…

В самом предложении, сделанном Сюзанною сестре, от которого так покоробило последнюю, видно было искреннее желание быть полезной, так как каждый делает добро согласно своему положению и взглядам… Бедная Сюзанна!..

Этьеннет обратилась за советом к Мод:

– Следует ли говорить Полю об этом письме?

– Я бы не сказала: ему будет неприятно. Если Сюзанна вернется, он успеет, все-таки еще раньше узнать об этом. А потом, как знать? Может быть, она и не вернется?

Этьеннет поцеловала подругу.

– Ты права. Как ты все предвидишь!.. Однако я наскучила тебе своими делами. А у тебя есть какие-нибудь новости?

– Ничего, – ответила Мод, перебирая письма, распечатанные пакеты, разбросанные по постели. – Разные счета из магазинов и неизбежный Аарон приглашает на завтрак, да еще Артюр предлагает в наём отель, на улице Линкольн… Вот и все… не считая, конечно, письма от Максима.

– И…?

– Нет, ни слова.

– Когда ты писала ему?

– В среду.

– Почти неделя. Это странно. Он сердится, вероятно.

Мод опрокинулась на подушки и, сложив руки, с утомленным видом сказала:

– Что делать, милая моя, пусть сердится. Однако, не могу же я за две недели до свадьбы ходить на улицу Бом. Я не терплю тирании. Срок, назначенный ему очень невелик, может и подождать. Да к тому же, нравится это ему или нет, я сделаю как писала ему: не буду более в Париже выходить одна. Разве я не дала ему самый благоразумный совет? Пусть уезжает, прокатится за границу… на месяц или на два… деньги у него кстати есть, теперь он много выигрывает в клубе. К его возвращению все определится; я буду виконтесса де Шантель… и позабочусь о судьбе Жюльена.

Несколько минут она ожидала одобрения Этьеннет, но видя, что та молчит, рассеянно смотря на только что прочитанное письмо Тессье, она приподнялась и, облокотившись на подушку, спросила:

– Ты не слушаешь меня?

– Слушаю, – отвечала молодая девушка, – Но ты знаешь, я такая бестолковая на этот счет. Ты всегда удивляешь меня, и я никогда не пойму тебя вполне.

– Между тем это совершенно ясно!

– О! Прости меня! – проговорила Этьеннет, взяв за руку Мод. – Заранее объявляю, что ты права и я совершенная дурочка… Единственное, чего я желаю – это быть около любящего человека, которого и я очень любила бы… До остального мне нет дела! Ты и представить себе не можешь, я совершенная мещанка в этом отношении и отлично прожила бы в провинции на три тысячи франков в год. Так вот, ты согласишься, что я, будучи на твоем месте и любя Жюльена, как ты его любишь (не отрицай этого, ты любишь его так, что даже наделала глупостей, что совершенно не похоже на тебя!) преспокойно вышла бы за него… Под твоим руководством, – Жюльен – лентяй, но не глупый человек, сделал бы карьеру… Ты не была бы так богата, как сделавшись виконтессой де Шантель, но зато не стояла бы в таком положении: или не видеть любимого человека, или жить под Дамокловым мечом с вечным страхом драмы, так как твои влюбленные совсем не тихие люди. Жизнь при втором условии выше моего понимания; я предпочитаю самое обычное спокойствие.

Все это было сказано тихим, вкрадчивым, почти ласковым тоном и вместе с уверенностью и скромностью, составлявшими особенную прелесть дочери Матильды Дюруа.

Мод слушала ее серьезно, и когда та кончила, проговорила несколько изменившимся голосом:

– Все, что ты наговорила, имеет смысл для тебя и многих других, но не для меня… О! Не думай, пожалуйста, что я ставлю себя выше тебя или других, но я чувствую, что никогда не решилась бы сделаться женой человека, подобного Жюльену, потому что не хочу быть не на своем месте. Лучше быть простой кокоткой, как… (она чуть не сказала: «как твоя сестра», но вовремя остановилась) многие начавшие монастырем и кончившие веселой жизнью… Я скорее сделалась бы открыто любовницей Аарона, который мне отвратителен… По крайней мере, так дело чище; от света отстала, нечего о нем думать, зато есть роскошь и полная свобода взамен всего остального.

– А любовь? – проговорила, улыбаясь Этьеннет.

– Любовь? Ты называешь этим именем семейный очаг; супруг, обратившийся на путь истины, вроде Поля; он сажает тебя на колени, ласкает, говорит нежности, а ты за это приготовляешь ему грог и туфли! Нет, мне отвратительна такая любовь, слышишь? Отвратительна! Отвратительна!.. Я по натуре не нежная, переделать себя не могу; от нежности у меня расстраиваются нервы.

– Однако Жюльен?.. – спросила немного удивленная Этьеннет.

Мод обоими локтями оперлась о борт кровати и заговорила глухо, но горячо:

– Жюльен!.. Ты не понимаешь, между нами нет нежностей вроде грога и туфель! Ты говоришь, что я люблю его… Так нет же! Я уверена, что не люблю его. Я очень хорошо понимаю и вижу, что он такое. Он не умнее других и притом честолюбив, эгоист, лентяй… О, я хорошо знаю его… Но вместе с тем в нем есть что-то, совершенно отличное, высшее против других мужчин! Он красивее, сильнее, деликатнее, изящнее, более… как бы это сказать? Не знаю; одним словом, выразить этого на языке человеческом нельзя… он составляет всего один предмет, но неизмеримый… он «Любовник». Понимаешь ли ты меня?

Она снова опустилась на подушки, легла на спину и, закрыв глаза, продолжала уже медленнее:

– Все мужчины… даже этот несчастный Кристиан, от которого были все без ума, и старые и молодые… немного противны мне. Ведь, Максим не дурен, не правда ли? A мне хочется укусить его за то, что он целует меня в лоб, который я же подставляю ему… Остается один Жюльен. У него я люблю руки, рот, глаза. Я хочу, чтоб он был близок ко мне… кажется, так же, как желают нас мужчины, даже и ненавидя нас… Ты и этого, конечно, не понимаешь: может быть, никогда и не поймешь, так же, как я не понимаю мечты о туфлях. Я влюблена только в одного человека, но влюблена ужасно. Откуда у меня такой темперамент? Мать моя спокойная, как кукла, Жакелин развращенная только на словах… От отца может быть; он был большой «любитель»… или от какого-нибудь негра, полудикого человека, случайного прадеда со стороны матери… Как бы то ни было, а приходится страдать от этого. Она помолчала с минуту, потом прибавила: – Помнишь, один раз вечером у нас дома какой-то бельгиец – графолог разбирал наши почерки? Мне он сказал; «очень чувственна»… А сумасшедший Эспьен читал через плечо и повторил с хохотом это слово. Я так взглянула на него, что он замолчал, а сама не удержалась, чтобы не сказать ему: «Вовсе нечему смеяться… Неужели вы находите это забавным?» Дело в том, что все эти куклы или развратники не понимают, что значит обладать чувственностью. Бывают минуты, когда я думаю, что в Париже нет других любовников, кроме Жюльена и меня.

Она довольно долго молчала. Этьеннет несколько напугало это разоблачение души подруги, и она думала: «Как она должна быть взволнована, чтобы говорить таким образом; она так умеет обыкновенно владеть собой!» Но Мод уже успела оправиться и, повернувшись к Этьеннет, спросила спокойно:

– Что пишет милый сенатор?

– Он говорит, что придет сегодня завтракать, как было условлено. Вероятно, и Гектор тоже.

– Конечно, – сказала Мод, улыбаясь, – так как мадам Шантель привезет Жанну.

Этьеннет с улыбкой на губах встала и поцеловала Мод.

– Теперь, – сказала она, – я пойду наряжаться для встречи моего возлюбленного.

– Твоего возлюбленного нечего жалеть. Только хочешь, я дам тебе совет? Не тяни твоего флирта слишком долго.

Молодая девушка уже в дверях сделала знак согласия.

– И послушайся меня, – закончила Мод, – ни слова о Сюзан.

Она позвонила Бетти. Как только англичанка подала туфли, Мод соскочила с постели и спустила с плеч на ковер батистовую сорочку; англичанка проворно подхватила ее. Пока в уборной приготовляли ванну, молодая девушка спокойно расхаживала от комода, где она сама выбирала себе белье, которое хотела надеть в этот день, к каминному зеркалу, перед которым она остановилась, любуясь своим отражением и играя своими волосами, отливавшими золотистым блеском от проникавшего из окон дневного света. И ее нежное, матовое тело, походившее по формам на тело античной Дианы, богини охоты, с ее роскошными темными волосами, рыжеватого отлива, и миниатюрными ножками, пальцы которых были также выхолены, как пальцы рук, – было так совершенно, так целомудренно, тем целомудрием, печать которого лежит на классических мраморных статуях богинь древней Греции. Она растянулась на диване уборной и отдала себя в распоряжение Бетти, которая, став на колени, начала растирать ее мохнатыми салфетками, обрезала ей ногти на пальцах и отполировала их замшевой подушечкой. Мод с наслаждением принимала нужный массаж и по временам потягиваясь, приговаривала: «Еще Бетти, немного покрепче…» Пока длилась эта процедура, Мод предавалась своим мечтам, обдумывала предстоящий день… «Максим… Жюльен… два полюса в моей жизни». До сих пор она держала Жюльена в состоянии постоянного напряжения, не давая ему времени между двумя свиданиями ни обдумать что-нибудь, ни возмутиться своим положением. Теперь предстояло изменить тактику. Отправляясь к Сюберсо, она всегда знала, что за нею следят враждебным взором…