Молчание ягнят - Томас Харрис

Сейчас она чувствует себя намного лучше, чем тогда, когда только пришла в сознание. Головокружение прошло. Воздуха вполне достаточно. Она в состоянии различить, где верх, а где низ, и определить свое положение в этом пространстве.

Плечо, бедро и колено затекли от долгого лежания на цементном полу. Эта сторона ее тела внизу. А верх — это там, откуда иногда в глаза бьет резкий, ослепляющий свет. В голове уже не шумит, болят только пальцы на левой руке. Безымянный наверняка сломан.

Она одета в стеганый комбинезон, пахнущий чистой тканью. Пол тоже чист, если не считать куриных костей и остатков овощей, которые сбросил вниз ее тюремщик. Кроме этого есть еще коврик да пластиковое ведро с привязанной к ручке бельевой веревкой, уходящей вверх.

Кэтрин Мартин может свободно передвигаться, но идти некуда. Пол, на котором она лежит, овальной формы, примерно два с половиной на три метра. В центре — небольшое отверстие для стока воды. Кэтрин уже поняла, что лежит на дне глубокой, закрытой сверху ямы. Бетонированные стены чуть сужаются кверху.

Что это? Какой-то шум наверху или стук ее собственного сердца? Нет, все же какие-то звуки наверху. Прямо над головой. Похоже, ее тюрьма находится в подвале как раз под кухней. Слышатся шаги по полу кухни, шум бегущей из крана воды. Царапанье собачьих лап по линолиуму. Потом — снова тишина, пока в отверстии наверху не вспыхивает тусклое пятно желтого цвета: кто-то включил лампочку в подвале. И вдруг — снова яркий свет в самой яме. Кэтрин садится и пытается оглядеться, прикрыв глаза ладонью. Яркая лампа спускается на шнуре вниз. Пластиковое ведро вдруг дергается и ползет вверх, покачиваясь на тонкой веревке. Кэтрин вздрагивает от неожиданности и страха, набирает побольше воздуха и пытается кричать:

— Моя семья заплатит. Наличными. Моя мать сразу же рассчитается с вами без лишних вопросов. Вот ее личный… Ой! — Сверху прямо на нее летит какая-то черная тень. Нет, всего лишь полотенце. — Вот ее личный телефон: двести два…

— Помойся.

Тот же странный голос. Она уже слышала, как он разговаривал с собакой.

На веревке спускается другое ведро, наполненное теплой мыльной водой.

— Разденься и вымойся вся, иначе я обдам тебя из шланга, — и чуть тише, очевидно обращаясь к собаке: — Да, моя прелесть, обдадим ее из шланга, правда?

Снова над головой слышатся шаги. Глаза уже привыкли к яркому свету. Теперь Кэтрин видит все более отчетливо. Интересно, сколько метров до люка? Прочна ли веревка, на которой висит лампа? Можно ли зацепить ее полотенцем или комбинезоном? Черт возьми, нужно же что-то делать. А проклятые стены гладкие, как стекло.

Небольшая трещина в метре над головой — вот единственная видимая зацепка. Да и то не достать. Кэтрин плотно сворачивает коврик и перевязывает его полотенцем. Затем встает на него, и цепляясь ногтями за стену, пытается дотянуться до трещины. Чуть выше первой, примерно на высоте поднятой руки, кажется, есть еще одна. Но он уже идет, он возвращается, Кэтрин спрыгивает на пол, поднимает голову и видит опускающийся вниз конец черного шланга. На лицо падает несколько ледяных капель. Предупреждение.

— Помойся. Вся.

В ведре плавает мочалка и тюбик с дорогим кремом для смягчения кожи.

Кэтрин раздевается. Все тело тут же покрывается гусиной кожей, соски становятся маленькими и твердыми. Она садится на корточки у самой стены и моется.

— Хорошо. А теперь насухо вытрись полотенцем и вотри в кожу крем. Везде, по всему телу.

От теплой воды тюбик нагрелся. Кэтрин мажется кремом и надевает комбинезон.

— А сейчас подними свою подстилку и помой пол.

Она повинуется, собирает куриные кости и овощи в ведро и поливает пол водой. Возле стены что-то блестит. Какая-то выпавшая из трещины чешуйка. Кэтрин наклоняется, чтобы рассмотреть поближе. Человеческий ноготь, покрытый блестящим лаком.

Ведро поползло наверх.

— Моя мать заплатит вам, — снова обращается Кэтрин к своему тюремщику. — Не задаст ни единого вопроса. Заплатит достаточно, чтобы сделать вас богатым. Если вы иранец или палестинец, или из Движения за свободу чернокожего населения — она даст деньги для вашей организации. Вам надо только…

Свет гаснет. Внезапная непроницаемая темнота. Глухо стукнуло об пол спущенное на тонкой веревке ведро. Кэтрин садится на коврик, пытаясь собраться с мыслями. Что она знает о своем тюремщике? Он живет один. Американец, наверняка белый. Она уже пыталась дать ему понять, что не имеет ни малейшего понятия о том, кто он, какого цвета у него кожа и вообще, как он выглядит. Пыталась делать вид, что после удара по голове на автостоянке абсолютно ничего не помнит. Надеялась, он поймет, что может безо всякого риска отпустить ее.

Мозг отчаянно работает, она напрягается изо всех сил, и наконец, приходит к неизбежному вопросу:

— Этот ноготь, кто-то уже был здесь. Какая-то женщина или девушка. Где она сейчас? Что он с ней сделал?

Несмотря на весь шок и потерю ориентации, голова соображает четко. Крем. Смягчающий крем для кожи. Кожа! Так вот, значит, к кому она попала! Догадка обжигает огнем, она не может подавить рвущегося наружу отчаянного крика и кричит, кричит, кричит, вскакивает на ноги, не помня себя от ужаса бросается на бетонную стену, снова кричит, пока горло не сводит кашлем, и в конце концов, обессилев, падает на коврик, вытягивается во весь рост и беззвучно рыдает, закрыв лицо изодранными в кровь руками.

Глава 24

Оказавшись в комнате санитаров, Кларис Старлинг тут же бросилась к телефону и набрала номер фургона.

— Кроуфорд слушает.

— Я звоню из служебного помещения сразу за зоной повышенной охраны, — быстро проговорила Кларис. — Доктор Лектер спросил у меня, не было ли то насекомое, которое нашли в Западной Вирджинии, бабочкой. Но больше ничего уточнять не стал. Он сказал, зачем Буйволу-Биллу нужна Кэтрин Мартин. Цитирую: «Ему нужна ее кожа с передней части тела вместе с грудью.» Доктор Лектер готов поторговаться. Сказал, что хотел бы получить «более интересное предложение» от сенатора.

— Он сам прекратил разговор?

— Да.

— Как скоро он заговорит снова?

— Думаю, через несколько дней. Но я могла бы попробовать прямо сейчас, если бы смогла передать ему какое-нибудь срочное предложение от сенатора.

— Да, Старлинг, спешка вполне оправдана. Мы идентифицировали девушку из Западной Вирджинии. Полчаса назад пришло сообщение из Детройта. Это Кимберли Джейн Эмберг, двадцати двух лет, пропала в Детройте седьмого февраля. Сейчас прочесываем там все окрестности в поисках свидетелей. Медэксперт из Шарлоттсвилля считает, что она умерла не позже одиннадцатого февраля, а может, и днем раньше, то есть десятого.

— Значит, он держал ее у себя всего три дня, — прикинула Кларис.

— Да, эти периоды становятся у него все короче и короче. Не могу сказать, что это меня удивляет. — Голос Кроуфорда был ровный и спокойный. — Кэтрин Мартин находится у него уже двадцать шесть часов. Так что если Лектер может что-то сообщить, то лучше бы ему сделать это при вашем следующем разговоре. Я сейчас в балтиморском отделе, здесь же и фургон. Он в вашем распоряжении. В «Ходжо» для вас забронирован номер. Это в двух кварталах от клиники. На случай, если позже захотите передохнуть.

— Он очень осторожен, мистер Кроуфорд, и уверен, что от вас он никогда не дождется ничего хорошего. Всю информацию о Буйволе-Билле он выторговал у меня в обмен на рассказ о моей личной жизни. Я, конечно, не думаю, что между моим рассказом и нашим делом была хоть какая-то связь… Хотите, чтобы я рассказала, что он у меня спрашивал?

— Нет.

— Поэтому и отказались дать мне с собой диктофон? Подумали, что так мне будет легче рассказывать ему о себе?

— Тут немного другое, Старлинг. Вам не приходило в голову, что я просто доверяю вам и вашему мнению? Что, если вы моя козырная карта и мне не нужны лишние разговоры у вас за спиной? Зачем же мне тогда давать вам диктофон?

— Все правильно. — Ну что ж, вы великий мастер завоевывать расположение агентов, мистер Кроуфорд. — Так что мы можем предложить доктору Лектеру?

— Кое-что можем. Через пять минут я пришлю вам бумагу. Если, конечно, вы не хотите немного передохнуть.

— Лучше не откладывать, — вздохнула Кларис. — Скажите посыльному, чтобы вызвал Алонцо. Я буду в коридоре у выхода из восьмого отделения.

— Через пять минут, — подвел черту Кроуфорд и положил трубку.

Кларис нервно зашагала по покрытому линолеумом полу обшарпанной комнаты санитаров.

Мы редко собираемся с мыслями на открытых площадках или посыпанных гравием дорожках. Мы делаем это вдали от людских глаз в помещениях без окон, в тесных больничных коридорах или комнатах, подобной этой, где стоит колченогий диван, а ободранный журнальный столик украшает полная окурков пепельница. Именно в таких местах мы отрабатываем жесты для будущего разговора, заучиваем наизусть будущие фразы с тем, чтобы потом, позже, применить их в самый страшный и ответственный момент. Кларис была достаточно взрослой, чтобы знать все это и не позволять унылой обстановке комнаты влиять на ход своих мыслей.