Книга Семи Дорог - Дмитрий Емец

Он беспомощно оглядывался, соображая, не позвать ли младенчика Зигю, который рад будет «подмогнуть» папуле. Правда, с ним заявится мамуля, которая, ничтоже сумняшеся, протаранит все эти завалы угнанным экскаватором, а заодно снесет несколько ближних пятиэтажек просто потому, что они помешали развернуться.

Внезапно взгляд Мефа, бродивший по сторонам в поисках хоть какой-то зацепки, споткнулся о ржавую крышу, торчавшую из кустов метрах в пятидесяти от него – вдали от запрещающих ограждений. Она была треугольной и венчала широкую низкую башенку из красного кирпича. Некоторое время Буслаев разглядывал ее издали, затем подошел. Прямо из стен росли березки. Их дрожащие от ветра вершины ложились на крышу и плакали на нее желтыми листьями.

Две ступеньки уходили вниз, на площадку. Дальше путь преграждала гнутая железная дверь, которую, судя по виду, много раз пытались сорвать ломом и поджигали, царапая поверх копоти всякие слова. Первой мыслью было, что это вход в бомбоубежище, но общая хрупкость строения и отсутствие поблизости торчащих из земли труб вентиляции заставили его усомниться в этом. Прикинув, к какому дому может относиться эта конструкция, Меф не сомневался: он нашел второй вход в подвал сгоревшего флигеля.

Он обернулся, желая убедиться, что на него никто не смотрит. Любопытных набежало немало, но все они стояли ближе к лентам. Все же Буслаев достал из рюкзака маркер и начертил на кирпичной будке отвлекающую руну, похожую на кочергу, подпертую двумя костылями. Пока ее не смоет дождь, всякому случайно взглянувшему на будку будет казаться, что он забыл в дверях ключи, и тот помчится домой со всех ног, даже если живет во Владивостоке и не был там уже лет шесть.

Обезопасив себя от внезапных сюрпризов, Меф неспешно занялся железной дверью. Последнее время ему очень не хватало магической практики. Дважды он ошибался, превратив дверь вначале в платиновую, а затем в сплетенную из живых змей. Лишь в третий раз более-менее повезло: она стала шоколадной. Меф слегка озадачился, потому что ему хотелось всего лишь открыть ее, но от добра добра не ищут. Вскоре он уже спускался по темной узкой лестнице, облизывая выпачканный шоколадом кулак.

Синели влажные стены. Свет пробивался только сверху, а потом и вовсе пропал. Буслаев настроился на ночное зрение и увидел длинный коридор с низкими деревянными дверями. Заглянув за одну, он обнаружил кладовку с обвалившимися полками. Ага, все ясно: когда-то, еще до сноса первого флигеля и надстройки дома, каждая квартира имела свой закуток в общем подвале.

Меф постоял в кладовке, толкая ботинком капустную кадушку. Она давно была съедена плесенью, которая высохла от времени. Внутри шевелились только темные нити.

«И что я тут ищу?» – спросил себя Буслаев, сдувая с воротника сороконожку.

Что-то неуловимо шевельнулось во мраке. Меф насторожился. Осторожно, чтобы не спугнуть, потянул с плеча лямку рюкзака. В следующий миг тусклая серость стен смазалась и кто-то прыгнул на него из тьмы. Он увидел приблизившуюся серую тень и успел выхватить из открытой горловины рюкзака катар.

Схватка была краткой. Буслаев не успел нанести ни одного удара. Сверкнули бронзой узкие пластины. Кисть онемела от удара. Выбитый из рук катар со звоном отлетел куда-то. Прежде чем нападавший атаковал повторно, обезоруженный Мефодий рванулся вперед, надеясь схватиться со своим противником врукопашную. Руки его провалились во что-то влажное, скользко-холодное, похожее на затхлый сгусток тумана. Призрак? Но как ни бесплотен был враг, его оружие было более чем реальным. Следующий удар мазнул Мефа по плечу. Лишь чудом он пришелся древком, а не пластинами. Не дожидаясь третьего удара, Буслаев отскочил и метнулся по слизанным ступеням вверх. Споткнулся, упал на руки и снова побежал. За спиной что-то скрежетало, ухало, хохотало. Уже выскакивая наружу, Меф услышал снизу далекие, умиротворяющие звуки флейты.

Десять минут спустя он сидел на бровке у подземного перехода и собирался с мыслями, соображая, что делать дальше. Проходившие мимо люди бросали на него пугливые взгляды. Меф поначалу решил, что это из-за грязной одежды, но после сообразил, что все дело в маскирующей магии. Он так и не избавился от апельсиновой плеши.

«Ну и плевать!» – подумал угрюмо.

Указательный палец обожгло запоздалой болью. Небольшой лоскут кожи ниже костяшки и до первого сустава был содран, но кость не раздроблена. Удар пришелся вскользь. Меф с трудом сдержал желание зализать рану.

«По ходу, шрам останется. Неплохо зацепило. Это когда у меня катар выбили!» – определил он.

Буслаеву не верилось, что катара больше нет. До сих пор только Арею удавалось выбить у него клинок.

Рюкзак лежал на коленях, непривычно легкий, обмякший, как рюкзачок Мамзелькиной. Меф заглянул в него. Листы, исписанные почерком Арея, смялись, частично раскисли и были забрызганы синим. Меф ощутил запоздалое раскаяние. Возможно, стоило оставить их Эссиорху. Буслаев расправил их, взял верхний и без всяких мыслей скользнул по строчкам. Он читал, почти не понимая смысла, просто чтобы занять взгляд, как вдруг в глаза прыгнули слова:

– На дубовое древко… бронзовые перья-пластины… способностью… выбивать артефактные мечи…

Глава 11

Фруктовый овощ огородного разлива

Мы существуем в безмерно малом фокусе бытия. Вот я вижу человека – просто случайного на улице, он уходит, и я понимаю, что мы никогда больше не встретимся. И я ничего не буду знать о его судьбе, а он о моей. И не то чтобы мне хотелось его догнать, но на душе становится тоскливо.

Из записной книжки Ирки

– Куда грязь потащил на чистый пол? Убью-ю!

Добряк заскулил и полез прятаться под стол. Он сильно прихрамывал на правую переднюю лапу, которая никак не срасталась. Варвара ее гипсовала – он срывал гипс. Делала шину – разгрызал. Пришлось покупать специальный воротник, мешавший разлизывать рану, но ненависть пса к воротнику была так велика, что он едва в нем не удавился.

Под столом Добряк оказался не одинок. Там уже лежал Корнелий, дожидавшийся, пока Варвара закончит уборку. Связной света удобно устроился на туристическом коврике и подложил под голову книгу. Где-то наверху плескала вода, двигалась мебель, что-то обрушивалось, грохотало. Мелькали джинсовые ноги и тесак на бедре.

С того дня, как в переходе побывали стражи мрака, связному все время казалось, что вот-вот дверь слетит с петель, и все повторится. Он не расставался с флейтой и отрабатывал атакующие маголодии. Во сне беспокойно ворочался, стучал коленками об стену и вскрикивал: «На шесть и по хлопку!» Тревожно, очень тревожно было Корнелию! Его грызли скверные предчувствия.

Он с удовольствием переселил бы гражданку Гормост в другое место, однако та наотрез отказалась уходить из подземного перехода.

– Это мой дом! Понял? Сам живи в своих паршивых вагонах на Курской или обжигай брюхо в коллекторе! Ты там хоть когда-нибудь был? С трубами обнимался?

– Варя, это необязательно. Мы найдем другое место!

– Бабушка твоя Варя! Я Варвара! Сказано тебе «нет»! Я здесь жила, живу и буду жить! Обломайся!

Эссиорх, к которому Корнелий прибежал за сочувствием, утешать его не стал. Он стоял у деревянного забора и метал в него отвертку. У хранителя как раз был временный период недовольства собой, связанный с тем, что не он тянет Улиту к свету, а она затягивает его в самый безнадежный, скучный и тоскливый быт. Способов объяснить ей что-либо и вырваться, да таких, чтобы они не граничили с подлостью, нет.

– Будем смотреть на вещи трезво. Пока у Варвары есть эйдос, мрак отыщет ее где угодно. Переход не самое плохое место. Все-таки центр города, а над «Боровицкой» всегда курсирует боевая двойка златокрылых, – сказал он.

– До их прибытия нужно еще продержаться! Она меня даже не слушает! – сердито крикнул Корнелий и получил строгий выговор:

– Женщины и не обязаны этого делать! У них выборочный слух. Они слышат только те слова, которые в настоящий момент звучат у них в душе. Ну и плюс информацию о сбежавшем молоке, – на последнем слоге Эссиорх крякнул, и отвертка вошла в забор так глубоко, что ее кончик выглянул с противоположной стороны. – В общем, будь проще, и все устроится! Тот, кто любит, всегда сможет защитить. Любовь делает сильным, – удовлетворенно сказал он и пошел раскачивать и освобождать отвертку.

Корнелию надоело лежать под столом, слушать плеск воды и звуки яростно отжимаемой тряпки. Убедившись, что Варвара недалеко, он стал громко разговаривать с собакой:

– Ох уж эта муза домашнего хозяйства! К счастью, она нападает не всегда, а раз в две недели. В остальное время мы живем в милом сердцу свинарнике! А ведь, друг мой Добряк, где-то на свете есть девушки, которые занимаются хозяйством ненавязчиво для окружающих. Среди ночи тихо помоют несколько тарелочек и постирают несколько тряпочек. Утром встанешь – завтрак готов и нету всей этой трудовой истерии!