Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина Жирарден

Господин де Вьель-Кастель между тем поступил совсем иначе; героем он избрал немца, вестфальца; мы не в силах уразуметь, что общего этот человек имеет с Сен-Жерменским предместьем. Он приезжает в Париж и отправляется на бал к госпоже де Блакур, одной из знаменитостей Сен-Жерменского предместья. Это могло бы стать прекрасным поводом для язвительной сатиры либо для прелестной эпиграммы: можно было бы изобразить все Сен-Жерменское предместье, но не в особняке де Блакура и не у графини де Блакур, но в доме господина Флаша, или Блейка, или Блика, в доме безвестного чужака, принятого, обласканного, прославленного Сен-Жерменским предместьем в благодарность за несколько устроенных им балов и за несколько лишних свечей, освещавших эти балы; Сен-Жерменское предместье вполне заслуживает подобной пощечины. Впрочем, господин де Вьель-Кастель чуть позже отвешивает ее со всей силы и без пощады. Герцогиня де Шалюкс спрашивает юного немца, будет ли он на балу у господина Штилера. Господин Штилер — один из тех иностранцев, которые, не смея тратить в своем отечестве деньги, там награбленные, являются в Париж, дабы вращаться в кругу здешней аристократии. «Нет, госпожа герцогиня, — отвечает вестфалец Жерар, — я у него не буду… я его знаю; в Пруссии его все знают, но никто не принимает». — Урок суров, но полезен[240]. […] Когда упреки справедливы, мы им рукоплещем; но мы не можем согласиться с теми укоризнами, которые почитаем бесцветными. Автор упрекает великосветское общество в том, что в нем царит злословие, что в нем болтают вздор о тех, кто пренебрегает этим обществом, безжалостно клевещут на тех, в ком это общество нуждается и кто, однако, его бежит. Но, положа руку на сердце, разве не происходит то же самое и в любом другом обществе? Разве жители других кварталов отличаются большей снисходительностью? Разве в провинции не умеют оболгать ближнего? Разве, если юноша живет один в своем замке, его оставят в покое? Разве не сочинят на его счет множество самых странных и самых отвратительных сказок? Сен-Жерменское предместье похоже на все прочие предместья и общества; удивления достойна именно эта его похожесть; мы вправе были ожидать от него чего-то большего. Люди, которые с утра до вечера не занимаются ничем, кроме самоусовершенствования, могли бы держаться более любезно; умы, которые впитали в себя многовековую традицию элегантности и хорошего вкуса, могли бы выказывать больше изысканности; но ведь вы изображаете только светскую часть Сен-Жерменского предместья, вы смотрите на него извне, вы знаете только общество ветреное и фальшивое, а между тем вовсе не по этой исключительной, очень исключительной котерии должно судить обо всем предместье. Вдобавок завязка у романа ложная, он начинается так же, как тысяча других романов: героиня становится жертвой родительского произвола; ее забирают из монастыря, чтобы выдать замуж за человека, который годится ей в отцы. Провинциалы решат, что так все и обстоит на самом деле, что у нас по-прежнему, как до Революции, много отцов-тиранов и что юных дев по-прежнему приносят в жертву дряхлым старикашкам. Между тем все это совершенная неправда: сегодня мужей, напротив, можно упрекнуть лишь в излишней молодости; во всем Сен-Жерменском предместье найдется от силы десяток старых супругов, да и те были избраны по любви, пленены с помощью кокетства. Мы можем назвать вам два десятка супружеских пар, где муж и жена одногодки. В этом обществе множество супружеских пар могут быть названы образцовыми. Сен-Жерменское предместье — не что иное, как огромная голубятня, обитатели которой только и делают, что нежно воркуют. Наконец, господин де Вьель-Кастель обвиняет женщин из этого предместья в том, что они безжалостные кокетки, жестокосердые красавицы, не награждающие своих кавалеров ничем, кроме надежд, не умеющие ни мечтать о настоящем счастье, ни дарить настоящую любовь. Один неосторожный юнец воскликнул вчера, что это клевета; мы остановили его в ту секунду, когда он был готов перечислить дам, которые этого обвинения нимало не заслуживают. […]

8 июня 1837 г. Въезд в Париж принцессы Елены

Сад Тюильри в прошедшее воскресенье[241] был великолепен: небо, король, народ и весна — все умножало его красу. Глазам парижан предстало зрелище одновременно и радостное, и величественное! Горе вам, провинциалы, вы не видели этой роскошной картины и не увидите ее, ибо полотно не сохранилось. Вы только представьте этот день, какого парижане не упомнят! Небо… синее! Деревья… зеленые! Народ… опрятный! Толпа… веселая и нарядная, наслаждающаяся ароматами сирени в цвету. Признайтесь честно, вы ведь никогда не видели ничего подобного? Обычно в Париже если небо синее, это значит, что деревья стоят серые от пыли; обычно в Париже если деревья зеленые, это значит, что только что прошел дождь и народ заляпан грязью; превосходной погодой, стоявшей в воскресенье, мы обязаны случайности, если не сказать несчастью: ради того, чтобы увидеть в один и тот же день столько листьев и столько цветов, чтобы насладиться в один и тот же час и весной, и летом, нам пришлось целый месяц мучиться в ожидании тепла. Но зато в прошедшее воскресенье природа была блистательна, разом и нежна, и могуча, и молода, и сильна! Свежая, но зрелая, неопытная, но безупречная, она напоминала порядочную девушку, которая впервые влюбилась в двадцать пять лет: любовь ее чиста, как всякая первая любовь, но девушка отдается ей без остатка, посвящает ей все силы души.

Как гордо тянутся вверх высокие каштаны! Какой великолепный вид имеют их роскошные цветы на фоне темной листвы!

Взгляните вместе с нами: какое прекрасное открывается зрелище! Перед нами главная аллея сада. Справа три ряда национальных гвардейцев; слева — три ряда пехоты. Позади них толпа — элегантная и переливающаяся тысячью цветов; перед нами — фонтан, устремляющий струю воды к солнцу; за струей воды виднеется обелиск, а за обелиском — Триумфальная арка. Вы все рассмотрели? Тогда поднимите голову, взгляните направо и налево: картину обрамляют высокие деревья и две террасы, заполненные народом; теперь опустите глаза и полюбуйтесь бесчисленными кустами сирени: все они расцвели в один день. Какой аромат! Какая прекрасная погода! Тсс! Вот и гонец; кортеж приближается. По аллее пролетает всадник, весь в пыли; за ним с неменьшей скоростью несется пудель; толпа покатывается со смеху. Проходит еще немного времени, и на аллею выбегает мопс, совершенно растерявшийся, если не потерявшийся; толпа смеется еще веселее. При виде этого первого, неожиданного кортежа толпа понимает, что следует запастись терпением. Женщина из народа, простолюдинка в круглом чепце, внезапно толкает престарелую кокетку: «Дайте мне глянуть на принцессу! Вы-то, сударыни, увидите ее при дворе». Старая кокетка бросает на женщину из народа взгляд, исполненный презрения, а затем говорит своей дочери: «Эта простая душа не знает, что v нее куда больше шансов побывать при этом дворе, чем у нас». — «Разумеется, — отвечает с улыбкой юная наследница, — если она выйдет за лавочника, то станет знатной дамой». Из этого разговора мы можем сделать вывод, что легитимисты тоже пришли взглянуть на кортеж. Кстати, вот наконец и он. Впереди движутся кирасиры; вот они разделились на две части, чтобы обогнуть пруд; блестящие кирасы отражаются в воде. Как это мило. — А вот конные национальные гвардейцы. Ах, какой великолепный конь у господина Л…! Да и вообще как хороша конная национальная гвардия!.. Вот король!.. Вот господин де Монталиве[242], вот остальные министры! Они промчались слишком быстро; ничего не разглядеть. — Вот королева: Какой у нее благородный вид! Как она хорошо одета! Синий капот восхитителен! — Принцесса Елена смотрит в нашу сторону; какая молоденькая! — Ах! Мне ничего не видно, кроме ее шляпы; шляпа — сущая прелесть; из белой рисовой соломки с длинным пером марабу. А какой элегантный наряд: муслиновый редингот с розовой подкладкой. Господин герцог Орлеанский верхом сопровождает карету королевы. — Но откуда взялись все эти женщины в экипажах свиты? Какие старые шляпы! Какие поношенные платья! Неужели ради торжественного въезда в Париж они не могли хоть немного приодеться? Серое платье с розовой шляпой — что может быть более заурядным? Кортеж имеет нищенский вид; экипажи уродливые и переполненные; так бывает, когда каретник, чтобы опробовать новую коляску и проверить, крепкие ли у нее рессоры, усаживает в нее всех своих рабочих и их друзей. Право, было куда приятнее дожидаться этого кортежа, чем видеть его воочию.

Как бы там ни было, эта принцесса, о которой нам в течение двух последних месяцев прожужжали все уши, наконец приехала! Ее облик оказался приятной неожиданностью; ни об одной царственной особе не слышали мы отзывов менее лестных; ни единого разу язвительные портреты не возымели лучшего действия. Поистине, злословие приносит куда больше пользы, чем лесть, не говоря уже о том, что враги, как правило, ведут себя еще более неловко, чем друзья.