Грехи наши тяжкие - Геннадий Евтушенко

О том, что он был в аэропорту и видел их, Алексей не сказал. Зачем? Помолчали. Потом Лена со вздохом и печалью в голосе сказала:

– Жаль всё-таки, что не смогли вы попрощаться.

Лёшка пожал плечами.

– И мне жаль. Но что поделаешь? Так сложилось.

Она эхом отозвалась.

– Сложилось… Или сами мы сложили…

Он с удивлением глянул на неё.

– Ты имеешь в виду пустой бак? Или… Или понимаешь, что позвонила поздновато?

Лена усмехнулась.

– Ты как будто не знаешь… Ладно, будем считать, что это я виновата.

– Постой, постой. А что я должен знать? – Снова в груди зашевелилось что-то тяжёлое, неясное. – Ты договаривай, договаривай. А то не разлей вода какая-то? Что за намёки?

– Какие намёки? Конечно, надо было мне Татьяну не слушать, а позвонить тебе заранее. Всё-таки должны вы были попрощаться по-человечески. А так… И я буду мучиться, и Танька сама не своя улетела. Да и ты вон… лица на тебе нет. Буду теперь казниться, пока вы не встретитесь… Не думала я, что всё так сложится.

Лёшка погладил её по плечу.

– Да не казнись ты. Когда-нибудь всё равно приедут молодые в Москву, увидимся.

Лена тихо, почти шёпотом, эхом отозвалась:

– Когда-нибудь, когда-нибудь… – Внимательно взглянула на него. Печально продолжила: – Я думала, что ты сильнее переживать будешь.

У Лёшки чуть не сорвалось: – «Знала бы ты, как я переживаю!».

Но он удержался, промолчал. А Лена, не заметив его реакции, продолжила:

– Сначала-то я видела, как вы друг с дружкой ладите. Прямо парочка влюблённая! Молчала только: что тут попишешь – родная кровь! А потом вижу – разбежались что-то. До сих пор не пойму, в чём дело? Может, теперь-то объяснишь?

До Лёшки сразу не дошёл смысл её слов. Так, цапануло что-то, но он как раз думал о том, как ей поскладнее соврать насчет разрыва с Таней. Уже вроде и придумал, уже и рот, было, открыл, когда до него вдруг дошёл смысл этих слов «родная кровь». Он похолодел. По мозгам, как молотом, ударило: – «Родная кровь? Какая родная кровь? КАКАЯ РОДНАЯ КРОВЬ???» Он, не в силах произнести ни слова, с минуту молча смотрел на неё. Потом, с трудом разжимая губы, шёпотом переспросил:

– Какая родная кровь? Ты о чём?

Лена с удивлением смотрела на него. В его глазах был немой вопрос. Она покачала головой и негромко сказала:

– Так ты и правда, не знал? И не знаешь? Ну и тупые вы мужики…

Алексей с ужасом забормотал:

– Ты хочешь сказать… Ты хочешь сказать…

Она перебила его:

– Да, я хочу сказать, что Таня – твоя дочь! Или ты забыл? – И со злостью сказала, как выдохнула. – Раз – не пидорас! Забыл?

Он отчаянно замотал головой. С внезапно охватившим его ужасом, прошептал:

– Нет, нет! Этого не может быть! Понимаешь? Не может быть!!!

Елена усмехнулась.

– Ещё как может! Кому же знать, если не мне?

Он рывком открыл дверцу машины, но остался сидеть в ней. Голова шла кругом. Как будто не молоточки, а молоты, кузнечные молоты, стучали по вискам. «Таня – дочь? Таня – моя дочь? Но этого не может быть? Просто: НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!» Они молчали. Сколько времени прошло, Лёшка не знал. Он вообще не мог сосредоточиться, не мог собраться с мыслями. Они расползались в разные стороны на какие-то молекулы или атомы (чёрт их знает!) и не могли сложиться не то, что в какую-то фразу, даже в слово! Казалось, он теряет рассудок.

Наконец заговорила Лена.

– А я, глядя на твои влюблённые в Таню глаза, решила, что знаешь. По крайней мере, догадываешься. Теперь вижу: ошибалась. Но с этой любовью ведь всё равно никуда не деться. – Она пожала плечами. – Знал – не знал, ничего не попишешь: родная кровь – она и есть родная.

Лёшка начал потихоньку приходить в себя и попытался ухватиться за соломинку. Он обрёл дар речи.

– А почему ты так уверена? Да и по срокам, насколько я помню, не сходится. Таня семимесячной родилась. Сроки-то не совпадают.

Лена рассердилась.

– Говорю же, тупые вы, мужики! Семимесячной! – Передразнила она его с издёвкой. – Нормальной она родилась! Нор-маль-ной! Через девять месяцев после той нашей ночи в Бабушаре она и родилась! А с Толей у нас тогда на Кавказе почти ничего не было. Я-то знала от кого забеременела! Что ж мне оставалось делать? Выбора не было. Тогда, ко времени родов, Толя удачно для меня на стажировку во Владивосток уехал. Вот я и объявила, что Танюшка семимесячной родилась! В роддоме на всякий случай договорилась, женщина женщину всегда поймёт! Хотя это и не понадобилось. Анатолий из плавания только через месяц приехал – поди, разбери, какой она родилась! Насчёт Лизы не знаю. Может, и поняла она что-то, да промолчала. Если и заподозрила что, виду не подала. Я от разговора с ней на эту тему уходила, и она деликатничала. Я боялась только, что вдруг на тебя ребёнок похож будет. Пронесло. А ты… я ж говорю, только не обижайся, тупые вы, мужики, в этих делах. Но, – она улыбнулась, – есть боженька на свете, есть. Из роддома её отец родной забирал! Да и имя Таня ты ей дал. Не помнишь? Вот так-то!

Как будто небо обрушилось на бедную Лёшкину голову. И гром гремел где-то там, внутри, разрывая её на куски! Вдруг отчётливо вспомнилась та ночь в Бабушаре. «Так, может, и не было той самой искорки в Ленкиных глазах? Ей ребёнок нужен был? – И тут же. – О чём я думаю? Какая разница: нужен, не нужен? Таня… Таня – моя дочь! Моя дочь – Таня. Этого не может быть. Не может быть… Я любил свою дочь! Любил? Я люблю её! Я люблю её больше жизни!!!» Он тяжело вывалился из машины. Ноги онемели. Лёшка сделал два неверных шага в сторону аэродрома. Не удержался, поскользнулся и по ещё мокрой от росы траве съехал в кювет. С трудом встал, сделал несколько шагов. Губы невнятно шептали одно только слово: «Таня, Таня»… Сердце сжало железным обручем. Дышать стало нечем. Как пьяный, он побрёл к ограде. Шаг, ещё один шаг…

Голова кружилась, перед глазами поплыло какое-то марево. Ему показалось вдруг, что дочь стоит перед ним. Как тогда, в лесу. Улыбается, машет рукой, зовёт, прижимая к груди тот самый кленовый лист. Сердце его бешено колотилось. Мысли совсем запутались и сбились в какой-то клубок. В висках молотом стучало: «Как же так? Как же так? Она ведь улетела… Или нет? Не смогла меня бросить. Осталась?» Он потянулся к ней. Ну вот, ещё чуть-чуть, ещё самую малость и он сможет дотронуться до неё рукой… Ну, ну… вот же она! Вот! Алексей поднял руку, ещё немного… ещё чуть-чуть… но ноги подкосились, и он упал на колени. Руки сами собой потянулись вперёд, к дочке, губы шептали: «Таня… Таня… доченька… прости… прости… любовь моя… прости… – Он хотел приподняться, но силы оставили его, и Алексей бессильно упал ничком в разноцветье летней пахучей травы. Он всё ещё пытался что-то сказать ей, но с последним выдохом получилось только короткое. – Та…».

И сердце Алексея перестало биться.

Его душа сверху с сожалением посмотрела на только что покинутое тело. «Неплохое было тело, – подумала она. – Правда, немного грешное. Но кто ж на Земле безгрешен? – Вздохнула: – За всё надо платить – так уж устроен этот мир». Она покружила немного над ним и полетела в бесконечную голубую высь.

Примечания

1

1 Сидор – вещевой мешок (армейский сленг).