Грехи наши тяжкие - Геннадий Евтушенко

Ведь последнее время они с Юрьевыми почти не общались, даже не знали, что Таня с Олегом в Америку уезжают. А тут взяла вдруг и ночью позвонила. Приезжай проститься! Могла бы и накануне позвонить. И не мне, а Лизе. Да, дела… Как же это получилось, что и он с Толькой почти перестал общаться? Как получилось – очень даже просто получилось! – Он горько усмехнулся. – Просто! Совсем даже не просто. Я тогда чуть с ума не сошёл! Вот такое было просто!».

Однажды Таня позвонила и попросила приехать на следующий день утром.

– Давай с утреца встретимся, – сказала она. – Олег в командировке, папа тоже. Целый день можем провести вместе. Представляешь?

Он, услышав такое предложение, очень обрадовался, а сейчас подумал, что тогда она уже знала. Знала, но не дала ему шанса даже подумать о том, что его ждёт. Может, и правильно. Потому что не омрачённый ничем день позволил им буквально купаться в любви. Таня бесконечно целовала его, нежно гладила, заглядывала Лёшке в глаза и с блаженной улыбкой вытягивалась стрункой на кровати, когда он целовал её. В этот день она, вопреки своей теории, что девушка не должна часто признаваться мужчине в любви, делала это много раз. Она ложилась на него, нежно гладила по волосам, целовала глаза и шептала:

– Я люблю тебя, я буду любить тебя всю жизнь. Всю-всю… Ты знай это и всегда помни.

День уже клонился к вечеру, а они всё не могли оторваться друг от друга. Наконец Таня решительно сказала:

– Пора.

Он и сам понимал, что пора. Оделся. И она вдруг оделась.

– А ты куда? – спросил Лёшка.

Татьяна односложно ответила.

– Провожу. – И на его немой вопрос добавила: – Так надо. В машине скажу.

Он пожал плечами.

– Надо так надо.

Ни о чём плохом Лёшка не подумал. Может, в магазин надо, или ещё куда-нибудь. Мало ли?

В машине Таня остановила Лёшку, когда он попытался завести двигатель.

– Подожди, – сказала она. – Надо поговорить.

Он вопросительно посмотрел на неё. Она молчала. И он молчал. Наконец, собравшись с духом, Таня заговорила.

– Я прошу, выслушай меня молча. Ничего не говори. – Посмотрела ему в глаза. – Обещаешь?

Он молчал. Тяжёлое предчувствие сдавило сердце. Она продолжила:

– Мне и так тяжело. Пообещай молча выслушать меня. Иначе я не смогу ничего сказать. Пообещай.

Алексей кивнул.

– Обещаю.

Таня сидела как-то неестественно прямо, глядя перед собой. И снова заговорила не сразу, помолчала, собираясь с мыслями, потом начала. Повторилась:

– Ты только не говори ничего. Мне и так трудно. Не знаю, смогу ли толком сказать всё, что хотела.

В голове, – она покрутила пальцами у виска, – полный кавардак. Но главное ты поймёшь. – Глянула на него. Сглотнула слюну, вздохнула. И сказала решительно, будто боялась, что ей не дадут сказать того главного, для чего она и села в машину, и решила поговорить именно здесь, а не дома, где разговор мог принять любой оборот. Ей казалось, что именно в машине она сможет сказать то, что было ею выстрадано и решено окончательно и бесповоротно. – Мы с тобой встречаться больше не будем. Сегодня последний раз. Я так решила. Только не думай, что я разлюбила тебя. Нет. То, что у нас было, и то, что у меня в душе к тебе, – это на всю жизнь. Это умрёт только вместе со мной. Просто я так жить больше не могу. – Она внимательно посмотрела на Алексея. Посмотрела, заглядывая ему в глаза. Так внимательно, будто не в глаза – в душу смотрела! Теперь, когда она сказала главное, Татьяна вздохнула и продолжила медленно, с расстановкой, стараясь убедить его, что решение, которое она приняла, – правильное. Чтобы он понял, что так надо, что иначе нельзя. – Понимаешь, я Олега полюбила. Сначала думала, что он просто нравится мне. Да так это и было. А потом… потом как-то незаметно привыкла к нему. А недавно вот поняла, что люблю. Понимаешь? Я не виновата. Я честно не хотела… Не хотела, а влюбилась. И теперь мне страшно: оказалось, что можно любить одновременно и тебя, и Олега. И я всё время раздваиваюсь. С Олегом думаю о тебе, с тобой – об Олеге. Ночей не сплю, боюсь – вдруг назову Олега твоим именем? Измучилась совсем. Кажется, с ума схожу. Понимаешь? Это ведь сказать просто – влюбилась в него! Я тебя по-прежнему люблю, думаю всё время о тебе. Получается, что вроде с ним изменяю тебе. А с тобой – Олегу. Когда замуж выходила, не думала, что изменяю, я ведь тогда не любила его. А вот когда полюбила, и начались эти мучения! Совсем сдурела. В голове всё перепуталась, перемешалось. Я не могу так больше. И вообще чувствую себя подлой. По отношению и к тебе, и к Олегу. И потом: я хочу ребёнка. Это же естественно – хочу родить. Но я должна быть уверена, что отец ребёнка – мой муж. – Она помолчала. Потом, не взглянув на него, продолжила: – Пойми меня и прости. Спасибо тебе за всё. За то, что ты был, за то, что ты есть. Ты был моим счастьем. Но сейчас я не вижу другого выхода. Мы должны расстаться. Я ухожу, только ты из машины не выходи. И последнее: не ищи со мной встреч и не звони. Я сама ещё не знаю, как смогу жить без тебя. Сумею ли справиться. Но буду стараться. Ты не мешай мне в этом, помоги.

Она молча посидела ещё несколько минут в машине, потом взглянула на него. Алексей сидел прямо, не шелохнувшись, как каменное изваяние. Таня вздохнула, рывком открыла дверцу и вышла. Не прикоснулась к нему, не кивнула, не махнула рукой. Просто вышла и исчезла. Он не видел, куда и как она пошла. Он вообще ничего не видел. Сколько времени прошло, прежде чем он включил зажигание и уехал с этого проклятого места, он не помнил. Осталось только воспоминание о том, что именно тогда, в машине, у него первый раз в жизни заболело сердце. Перетерпел. Посидел-посидел без движения, оно и отпустило. А жизнь-то продолжалась. Только какой-то никчемной она стала. Слово, данное Тане, он держал. Не звонил ей, не пытался встретиться. Правда, не всегда это удавалось – дружба-то с Юрьевыми продолжалась. И хотя и Татьяна, как он понимал, избегала встреч, да куда ж тут денешься? Дни рождения никто не отменял, иногда приходилось посидеть за одним столом. Последний раз… – Лёшка вздохнул. – Последний раз они и встретились на дне рождения Толи в конце мая. Эту встречу он хорошо помнил. Как и все предыдущие, кстати. Собрались накануне вечером на даче. В узком кругу. Юрьевы и Литвиновы. Дата была не круглая, и Лена сразу сказала, что видеть никого из морских приятелей Толи не желает, только своих. Как в старые добрые времена. «А то эти морские волки как понапиваются, начинают сказки рассказывать, что Толя и Нахимов, и Ушаков, и бог его знает, кто ещё. И всё, понимаешь, по пьяни, без души, – горячилась она. – А хочется посидеть со своими, родными». Вот и собрались они узким кругом, что в последнее время случалось довольно редко. Вечером, правда, особого веселья не было. Выпили по соточке и разбрелись парами: Толя с Лёшкой, Лена с Лизой, молодые гулять пошли.

Лёшка был доволен – ничем своего отношения к Тане не выдал. Да и она вела себя достойно. Но ночью ему не спалось, он вертелся с боку на бок, пока Лиза не возмутилась:

– Будешь ты спать, в конце концов! Давай обнимай меня и спи!

Он прижался к ней и действительно быстро заснул. Но проснулся рано. Летнее солнце ещё только краешком светило где-то за лесом, а он уже понял: в этом доме ему больше не заснуть. Опять пошли воспоминания, волнения, Таня в наброшенном на голое тело халатике…

Он потихоньку встал, оделся и вышел на улицу. Больше часа бродил по притихшему утреннему посёлку. Потом пошёл обратно. Утренняя прохлада бодрила, солнышко уверенно поднималось над лесом, кое-где во дворах уже слышны были голоса. «Народ просыпается, – подумал Лешка. – Наши, небось, тоже встали. А меня нет. Лиза будет беспокоиться. Надо шагу прибавить». Но на подходе к даче увидел удаляющуюся фигурку Тани. По узкой тропинке она шла в лес. Ну как же тут удержаться? В груди что-то ёкнуло, он сразу забыл о данном Тане слове не искать с ней встреч и устремился следом. Нельзя сказать, что сердце бешено забилось. Оно, наоборот, как будто сжалось, замерло. Даже дышать стало трудно. «Что ты делаешь?» – запаниковал внутренний голос. «Ничего, ничего, – шептал ему другой, тоже внутренний. – Я же ничего. Я только спрошу, как жизнь, – уговаривал он себя. – Остановись. Нельзя. Нельзя». Но ноги сами несли его вперёд, вслед за Таней. А закончилось всё очень просто: она словно почуяла Лёшку – вдруг обернулась и покачала головой: не надо, мол, не ходи. И он сразу понял: «Не надо». Повернулся и быстренько, чтобы не наделать глупостей, пошёл назад. Обида захлестнула его. «Не надо, не надо… Будет ли когда-нибудь надо? – думал он. – Когда-нибудь, когда-нибудь… Когда? Когда меня не будет? – В голове вдруг сложилась стихотворная строка. – Стих, что ли, получается? – подумал он. – Когда-нибудь, когда меня не будет… А что будет, когда меня не будет? Что будет? Прах будет! И на нём травка вырастет! Хорошая травка – на прахе-то! Вот и следующая строка. Я вырасту зелёною травой».