Костер на горе - Эдвард Эбби

И Лу принялся за дело. Любовно поднял старика и отнес в каморку. Устроил на койке, а койку выдвинул на середину, отпихнув стол в сторону. Потом вновь застыл в сомнениях. Запустив пятерню в свои кудри, нерешительно воззрился на меня:

— Билли, что мы затеяли? Ты понимаешь, что мы затеяли? Про это никому никогда нельзя будет рассказать. Это наша тайна. По гроб жизни. Усвоил?

— Я усвоил.

— Так-то. Теперь возьмем-ка керосин из лампы...

— Ни с места! — резко возник другой голос. Шериф Бэрр стоял в дверях, скалясь на нас. — Это что это вы, друзья, делаете? — Он посмотрел на тело, распростертое на койке с закрытыми глазами и сложенными руками, со шляпой, подобно венку лежащей на груди. — Скажите, что... что делается, однако? — Он пригляделся к дедушке. —Что произошло?

— Сами видите, — отвечал Лу. — Он умер. Умер от разрыва сердца. Мы, когда добрались сюда, это обнаружили.

Шериф вошел в помещение, подозрительно рассмотрел тело старика. Стал рядом с койкой и пощупал ему пульс. Склонился, сняв шляпу, приложил ухо к его рту. Через минуту, удовлетворенный, отпустил руку деда и обратился к нам:

— Очень жаль, что так случилось. Очень сожалею. — Он строго глянул на Лу и нахлобучил шляпу. — Слишком поздний час, чтоб кого-то сюда доставить. Но я извещу окружного шерифа, и он с самого утра пришлет следователя и погребальщика. А пока запрем эту хибарку, чтоб всякие вредители не проникли. И что ему тут надобилось?

Я потихоньку отвертел горелку лампы от емкости с горючим.

— Видно, вернулся сюда умирать, — сказал Лу.

— Вы знали, что он тут?

—Да.

— Почему мне не сказали?

Лу ответил не сразу:

— Не хотелось узреть вас, и Де Салиуса, и всю эту грязнолапую военную полицию в новой погоне за стариком. Так что давайте отсюда, пока я не вышел из терпения и не изломал вам ребра.

Бэрр слегка побледнел и осторожно попятился к двери, держа наготове руки перед собой и не сводя с Лу напряженного взгляда. Я рассудил, что самое время выливать керосин.

— Вы имеете дело с шерифом Соединенных Штатов. Вы угрожаете представителю закона.

— Это понятно. Не раздражайте меня.

Лужа керосина растекалась по полу, под столом и стульями, впитываясь в выдержанные сухие доски. Я взял спички из короба на плите.

— А что этот мальчик делает?

— Мы собираемся кремировать тело старика, — ответил Лу. — Советую вам выйти отсюда, если хотите увидеть. Зажигай спичку, Билли.

Я чиркнул пригоршней спичек и бросил их на расползающееся пятно. Вмиг поднялись желтые языки пламени, начали лизать мебель, тянуться к стенам.

— Вы оба, видать, спятили, — сказал шериф. — Нельзя этого делать. Закон не позволяет. У нас ведь даже нет свидетельства о смерти. — Он вернулся, направился к кровати.

Лу схватил стул и занес над головой.

— Не прикасаться к нему!

Шериф застыл на месте. Я содрал старинные пожелтевшие газеты с посудных полок, рассыпав при этом по полу металлические тарелки, скомкал бумагу и кинул в огонь. Газеты раздались в костре, обвиваясь вокруг ножек стола.

— Так нельзя. Это нарушение закона. — Он снова собрался подойти к старику.

— Отойди, — вскричал Лу, — а не то башку раскрою!

Огонь набирал силу в углах, где охватил потрескавшиеся концы досок. Тонкие полоски пламени скакали по стене, пробегали по полкам. Под крышей стоял густой дым. Я отступил к двери.

— Выходи, — сказал мне Лу, — я его не подпущу.

Я обошел шерифа и стал на пороге. После света костра мир снаружи показался уже по-ночному темным.

— Я не могу вам этого дозволить! — кричал на Лу шериф. — Вы не имеете права так распоряжаться его телом. И сама постройка — это теперь государственное имущество. Вы злоумышленно уничтожаете государственное имущество.

Лу размолотил стул о столешницу. Одну ножку от стула он сжал в правой руке, остальные обломки столкнул в костер. Держа ножку стула словно дубинку, он стоял над одром дедушки, лицом к шерифу, в глазах отражался огонь.

— Я на вас обвинение составлю! — завопил шериф.

Лу скривил губы, дубинку он держал наперевес. Огонь расползался вокруг него по полу, лизал матрас на койке, входил в силу над столом и обломками стула, чад заполнял каморку.

Жар стал досаждать шерифу, тот отступил к порогу.

— Вам не поздоровится, — орал он на Лу, — всю жизнь от этой истории не отмоетесь.

Щурясь от дыма, Лу вновь скривился в ухмылке. Шериф выругался, круто повернулся и покинул помещение, по пути оттолкнув меня. Глаза его раскраснелись от гнева. Лу вышел из двери, стал рядом со мной, чтоб поглядеть, как он ретируется, растворяется в сумерках.

В каморке рухнул стол, одна его ножка вчистую сгорела, и костер запылал с новой мощью. Мы глядели и ждали. Ждали, пока вся внутренность хижины не обратилась в кипящий ад, стонущий подобно ветру, а с крыши начали слетать щепки, куски, обломки. Дедушка на своей лежанке исчез в огне, пламя запеленало его с головы до ног, и клетка за клеткой, атом за атомом он воссоединился со стихиями земли и неба.

 Костер ныне казался ярче всего в мире, в то время как вечер спустился на горы и на пустыню, а на небосклоне появились первые звезды. Далеко на северо-востоке и на юге огни Аламогордо и Эль-Пасо мигали, как россыпи бриллиантов на черном бархате. И если кто-то там догадался бросить сюда взгляд, то видел этот погребальный костер, мерцающий как сигнал, как знак тревоги высоко на склоне горы воров.

Пламя пробило крышу, затянуло стены, дико и великолепно сверкая в темноте, обдавая злым зноем. Лу и я вновь попятились. Лу ухватил меня за плечо, улыбнулся мне своей простоватой и полной благодарства улыбкой на запыленном, разгоряченном, продымленном лице.

— Старику бы понравилось, Билли. Он бы нас одобрил.

Стены трещали и разламывались, заставляя нас держаться все дальше от них. Благоговейно смотрели мы на костер, достигший наивысшей силы, столбом вытянувшийся над хижиной, вздымавшийся все выше в ореоле дыма, искр, языков пламени и в один момент экстаза осветивший во всю высь гранитные утесы над пепелищем.

Высоко на горе, на каменном уступе, поражаясь костру, восстенал лев.

От переводчика

Вторую половину прошлого столетия объемлет любопытнейшее явление на американской земле, именуемое освоением Дикого Запада. Дикий Запад оказался сильнейшим подспорьем формированию — в современном обличье — американской нации. Соединенные Штаты имелись прежде лишь в восточной части нынешних границ, поближе к Атлантике, а далее простиралось невесть что — широчайший пояс прерий и чащ, пустынь и круч, отделявший окультуренную, плотно заселенную, оседлую страну от Тихого океана. Многие люди, целые слои населения не желали принять торжество делячества, бездушный распорядок власти чистогана. И спасением от кризиса, от столкновения поляризующихся сословий и классов оказался для властителей приатлантического региона этот западный простор, взывавший к действию.

Конечно, сей золотоносный во всех смыслах слова пласт заправилы бизнеса вовсе не мечтали отдать на вольный разбор и предпочли бы перенести сюда порядки в своем вкусе, но молодое государство, заправляемое ими, не настолько еще набрало силы, чтоб взяться за грандиозный бросок на Запад. Ни индустриально-эксплуататорский Север, ни плантаторско-рабовладельческий Юг были не в состоянии своими методами утвердиться на новых просторах. И стали оттеснять, выталкивать туда недовольных, беспокойных...

История движения к западу оттого, может, трудно и поддается обобщительному анализу, что движение было движением одиночек при всей своей молодости.

Процесс устроения жизни на лад, согласный со сложившимся положением сил, характеров, нужд, оказался прихотлив и беспокоен. И был он остро связан с внутренней культурой поселенцев. Состав переселенцев, искателей новой судьбы и нового пристанища, оказался на Диком Западе пестр этнически, никакая традиция не могла возобладать в своих гуманистических началах, изживание индейцев, безустанное и безнравственное, тому доказательство; просто ли достичь людского согласия в обстановке разнуздания страстей... Чаяния цивилизованной взаимонезависимости были утопией.

Дальше — хуже. Методично шло переименование территорий в штаты, а это не формальность, но свидетельство: государство прибирает освоенное к рукам, отодвигая инициаторов в сторону; и там, где занялись хозяйством ранчеры да ковбои, свою лапу накладывали скотопромышленные тресты; где пролегали тропы, стали протягиваться железные дороги, деятельно импортируя «восточную» систему ценностей и привилегий; где бродили и рылись старатели, располагались по всем правилам эксплуатации недр и людей горнопромышленные компании; где стояли лавчонки, явилась солидная фирменная торговля; где шагом и рысью двигались первопроходцы, осели и насели банки нездешних финансистов.