Длинная Серебряная Ложка - Кэтрин Коути

— Герр доктор? Да очнитесь наконец!

Ратманн медленно открыл глаза, но, почувствовав тошноту, снова зажмурился. Вторая попытка была более удачной. Он лежал на спине, а над ним склонилась женщина, которая смотрела одновременно и участливо, и смущенно. Ему потребовалось время, чтобы опознать в ней простую сиделку. Кожа, припорошенная золотыми веснушками, вобрала в себя весь окружающий свет и сиянием своим затмила даже звезды (впрочем, затмить городские звезды, мелкие и тусклые, — невелика наука).

— Как вы?

Доктор поймал себя на мысли, что сиделке следует прислать ему счет просто за то, что он мог наслаждаться ее голосом. Лучшая оперная певица рядом с ней показалась бы писклявым воробышком.

— Уже хорошо… кажется…что произошло?

— На меня напали трое, у одного был нож. Вы прогнали их всех, но прежде чем убежать, тот, с ножом, успел вас пырнуть. Вы пролили кровь, чтобы спасти меня. Спасибо.

Вампирша помогла ему подняться, облегченно отметив, что он уже мог самостоятельно держаться на ногах. Руки ее были теплыми.

— А сейчас вы пойдете домой, укроетесь пледом и выпьете чашку какао.

— Да… да… пожалуй… было бы неплохо. Тогда, до завтра, фроляйн Лайд?

— Прощайте, доктор.

Обернувшись, он еще раз бросил на нее затуманенный взгляд.

— Знаете, я никогда и подумать не смел, что увижу такую красоту!

Он любил ее как… ну, скажем, как свою душу. Сейчас в их жилах текла одна и та же кровь. Но вампирша отчаянно надеялась, что к завтрашнему вечеру чары рассеются и краденая красота потускнеет. До чего же неловко! Она чувствовала себя так, будто покидает чужой дом, прихватив столовое серебро, а хозяева еще и благодарят ее за приятно проведенный вечер.

Ратманн зашагал по улице. Само происшествие он помнил смутно — да, трое бандитов, лезвие, он грозит им кулаком. И тут ему в голову пришла Идея.

Правда, создавалось впечатление, будто идея сидела там уже давно и только сейчас предстала во всей красе. Это была хорошая идея, он точно знал. Вот только как он до нее додумался? Но выстроить аргумент оказалось не так уж сложно — он спас медсестру от лютой смерти, значит, это событие следует отпраздновать. Завтра же накроем стол в больнице! Пусть и пациентки присоединяются, что они, не родные, что ли? Диета диетой, но ради такого случая стоит ослабить режим. Всю дорогу до дома главный врач Св. Кунигунды думал о свиных ребрышках, жаренной картошке, и хрустящем салате. И почему-то о шоколадном печенье.

Когда он скрылся из виду, вампирша привалилась к стене. Горло ее сжимал невидимый ошейник. От него тянулась цепь — тоже невидимая но такая ощутимая! — конец которой терялся вдали. Так было всегда, еще до ее рождения. Предназначение, чтоб его черти взяли! Вот уже целый год она трепыхалась в кувшине с молоком, но масла так и не сбила. Не проще ли утонуть? Сложить лапки и пойти ко дну? Все равно она не властна над своей судьбой. Думала что спряталась, а на самом деле переместилась с одной клетки на другую. Все дальнейшее существование — не что иное как черно-белая доска, по которой кто-то будет двигать ее согласно своей стратегии.

Даже в больнице она оказалась потому, что глупая девчонка заходилась в беззвучном крике, призывая вампира. И вампир явился. Как в сказке. Черт бы побрал все сказки! Найти бы могилу братьев Гримм и сплясать на ней тарантеллу, чтоб им на том свете стало неспокойно.

Но случай с доктором — это последняя соломинка, которая переломала спины всему каравану! До сегодняшней ночи она была уверена, что контролирует себя. Страшно подумать, что могло произойти, сделай она лишний глоток! А ведь это мог быть любой знакомый человек — другая медсестра, или та же Кармилла, или еще раньше… собственно, из-за этого страха ей и пришлось бежать.

И еще раз придется.

Вампирша вытянула руку, надеясь поймать хотя бы дуновение ветерка. Согласно фольклору, ветер доносит ваши слова до сверхъестественных существ. Бывало, в ненастную погоду она могла такого про себя наслушаться, что потом еще долго уши горели.

Безветренно. Но фроляйн Лайд все равно задрала голову и прокричала.

— Виктор! Приди же ко мне, победитель! Забери свой трофей! Видишь, я такая же, как ты. Такая же тварь. Я больше не прячусь, хотя от тебя попробуй спрятаться! Ну же? Тебе нужна только я, вы ведь так договорились! Да или нет?! Это означает, что ты больше никого не тронешь, или я чего-то недопоняла? — ответа не последовало, да она и не рассчитывала. — Виктоооор! Неужели у тебя совсем не было детства, раз ты до сих пор не наигрался? Мы тебе не солдатики, мы жив… какая разница, что неживые! Все равно так нельзя… Когда, серафим тебя побери, когда? Когда ты наконец меня заберешь?!

Ничего. Только ночь подмигивала ей фонарями сквозь рваную вуаль тумана и тихо над ней насмехалась.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Masquerade! Hide your face,

so the world will never find you!

«Phantom of the Opera»

ГЛАВА 8

Вы еще помните бедного клерка? Того самого, на которого ни за что ни про что свалилось целое состояние? Вот он стоит у двери в свою квартиру, робко стучится и на пороге появляется молодая жена, с лицом опухшим от слез. Прежде чем она успеет разразиться упреками, он закрывает ей рот поцелуем и гладит по выступающему животу. А тот второй, оставшийся позади, еще долго будет глядеть в камин, пока пламя не истончится, а дрова не превратятся в головешки, подернутые белой золой. Он вспоминает, как именно начиналась наша история. Точнее, наша сказка.

А как, кстати?

Как вообще начинаются сказки? Быть может, их основой служит классовая борьба, раз уж так часто мы встречаем в них и жадных дворян, которые остаются в дураках, и простолюдинов, хитрых и удачливых?

Или сказки возникают из культурных запретов, как то: не разговаривай с незнакомцами, не хватайся за чужое веретено, а то подхватишь какую-нибудь заразу, и не вертись, ради бога, а то прямо сейчас из-под кровати вылезет чудо-юдо и утащит тебя с глаз долой!

Или же они развились из древних ритуалов, посвященных богам от которых в нашей общей памяти остались лишь безымянные формы? Быть может, сказки уже заложены в нас при рождении, и год за годом они прорастают, изменяя нас, превращая перипетии наших жизней в узнаваемые мотивы? Быть может, это они нас рассказывают?

Или всему виной воображение, та сила, что заставляет разглядеть в грозовом облаке силуэт летящего дракона?

На эти вопросы трудно дать однозначный ответ.

Но наша сказка — жестокая, как и подобает настоящей сказке — действительно возникла из реальности.

Реальности, которая выглядела вот так:

В тот погожий ноябрьский день 1793го года чета де Морьев наконец решила отправиться в Руан. Виконтесса Женевьева де Морьев подготовилась к путешествию со всей тщательностью, присущей ее деятельной натуре. Поскольку слуг она разогнала еще загодя, чтобы не дай бог не донесли, делать все приходилось самой. Но это ее нисколько не смущало. Вчера вечером она приготовила дорожные платья, а сейчас собирала корзину — фляжка молока, несколько печеных картофелин да булка хлеба. Удивительно, как ей вообще удавалось раздобыть хлеб. Хотя булочные открывались только в 6 утра, очереди к ним выстраивались еще с полуночи. Поговаривали, что скоро очереди будут разгонять, а хлеб так вообще выдавать по талонам. Но виконтесса де Морьев и тогда нашла бы как выкрутиться. Какие все таки живучие создания эти женщины!

Виконт подавил волну тошноты, когда супруга схватилась за хлеб грязными, заcкорузлыми руками. Она специально не мылась две недели, чтобы получше слиться с чернью (правда, парижане в те годы отнюдь не брезговали гигиеническими процедурами, но виконтесса во всем была перфекционисткой — сказала чернь, значит будет чернь.) Конспиратор доморощенный! Ей бы в дворцовых переворотах участвовать, да жаль королей на ее век не хватит — всех и без нее перебьют. Де Морьев чувствовал, как в нем растет обида на жену. В то время как все умные люди давным-давно сделали ноги из Парижа, они застряли в этом треклятом городе, потому что на шее у них жерновным камнем повисла сестра Женевьевы, монахиня-урсулинка. Когда распустили монастыри, ей пришлось вернуться в Париж, где она долго умирала от подхваченной в дороге простуды, но все больше от нервного потрясения. О том, чтобы бежать вместе с тяжелобольной, не было и речи. Виконтесса же наотрез отказалась ее бросать. Но вот уже неделю монахиня играла на арфе в райских кущах, а у четы де Морьев оставался последний шанс. Женевьева узнала, что о них уже начали наводить справки. Положение усугублялось и тем, что кузен виконта сейчас обретался при английском дворе и при каждом удобном случае бахвалился, что он-де собственноручно вздернет Робеспьера[18] на столбе. Иметь родственников-эмигрантов само по себе было преступлением, а уж таких говорливых — и подавно.